Cultural Dissent in Soviet Belarus (1968–1988): Intelligentsia, Samizdat and Nonconformist Discourses by Tatsiana Astrouskaya (review)

Современную республику Беларусь часто называют "заповедником СССР", или самой советской страной на постсоветском пространстве. Рецензируемая монография "Диссидентские культурные практики в советской Беларуси (1968–1988). Интеллигенция, самиздат и нонконформистские дискурсы" (2019) ставит под сомнение это утверждение, показывая сложную, объемную картину формирования беларуской идентичности в последние две декады существования СССР, от ввода войск в Чехословакию и до начала перестройки. Это первая книга Татьяны Островской, написанная на основе диссертации, защищенной ею в 2018 г. в Грайфсвальдском университете.

Беларуская интеллектуальная история если не уникальна, то, как минимум, интересна своим формированием под влиянием дискурсов, проникающих как с Востока, так и с Запада. Поздний советский период в этом смысле не стал исключением. Островская помещает историю БССР последних двух декад ее существования в критический контекст, в котором интеллигенция как субъект истории превращается в объект интереса автора. БССР была одной из самых экономически и политически благополучных союзных республик. Хотя уровень нонконформизма среди интеллигенции республики был умеренным, различные группы внутри нее не соглашались с советской политикой. Они пытались возродить национальный язык и культуру, а в публикациях самиздата задолго до перестройки подвергали критике основы советской системы. Круг тем самиздатовских публикаций был широк: от политики, историографии, неподцензурной поэзии и прозы до проблем социума и экологии.

Книга состоит из семи глав, включая введение и заключение. Цель исследования обозначена в первой, вводной главе – рассказать историю беларуской интеллигенции и найти ответы на два основных вопроса: (1) Каковы были предпосылки возникновения и развития культуры инакомыслия в среде беларуской интеллигенции? (2) На основе каких дискурсов сформировалось беларуское диссидентское движение: общесоюзных или локальных? Теоретическая рамка исследования сочетает подходы аргентинского семиотика Вальтера Мигноло ("пограничное мышление" – border thinking) и итальянского марксиста Антонио Грамши, русско-американского социолога Алексея Юрчака и беларуского философа Валентина Акудовича. Автор проводит сравнение беларуской, русской и украинской советской интеллигенции, а также освещает деятельность беларуской диаспоры за рубежом.

Во второй главе, "Интеллигенция, официальная и неподцензурная печать. Историческое введение", автор рассматривает этапы формирования национальной интеллигенции на землях западной и восточной Беларуси в имперский (начиная с XIX века) и послереволюционный период. Можно предположить, что столь масштабный исторический экскурс отражает ситуацию с беларусоведением в Германии, где читателя буквально приходится знакомить с историей Беларуси, прежде чем приступить к анализу собственно сюжета и периода, который интересует автора.

K решению задач, обозначенных в предисловии, Островская приступает лишь в третьей главе "От пражской весны до осени наций, 1968–1988: хронология", которая иллюстрирует тезис о мультивекторности нонконформистских дискурсов. По мнению автора, беларуская интеллигенция 1960-х гг. отличались от шестидесятников Москвы и Ленинграда социальным происхождением. Это было последнее поколение выходцев из крестьянских семей, подвергшееся ощутимой русификации.¹

"Восточный" вектор идейных влияний и обмена проиллюстрирован в главе через сравнение нарративов о сталинском терроре, созданных в Беларуси и в других частях СССР. Так, мемуары поэта, публициста, прозаика и переводчика Сергея Граховского (1913–2002) и "Споведзь" [Исповедь] (1982–1993) поэтессы и общественной деятельницы Ларисы Гениюш (1910–1983) сопоставляются с лагерной прозой таких авторов, как Евгения Гинзбург ("Крутой маршрут", 1967–1977) (Pp. 55, 107). Здесь стоило бы больше сказать о жанровом разнообразии лагерной литературы вообще и, возможно, обозначить параметры сравнения. Кроме того, интересно было бы сравнить беларуские нарративы о репрессиях с нарративами других авторов с выраженной национальной идентификацией, например, с текстами украинских писателей.

Последующий анализ поражает обилием интересных деталей и наблюдений. Рассуждая о втором, "западном", векторе нонконформистских веяний, Островская приходит к любопытному выводу. Оказывается, идеи Пражской весны (1968) вызвали заметный интерес у беларуской интеллигенции, а польское забастовочное движение "Солидарности", начавшееся в 1980 г., не получило широкого отклика в той же среде, а также и среди беларуского меньшинства в Польше. Если в Польше среди православной беларуской диаспоры немаловажную роль сыграл религиозный фактор (ведь беларуская диаспора была преимущественно православной), то в БССР уже значительно советизированная интеллигенция не солидаризировалась по классовому признаку с рабочими. Островская ничего не пишет о реакции беларуских интеллектуалов на Хельсинские соглашения 1975 г., которые вызвали волну диссидентского движения в СССР в целом. В пятой главе она упоминает, что публикации Московского Хельсинского Комитета до Минска не доходили. Возможно, в этом кроется причина отсутствия явной реакции на Хельсинские соглашения.

Монография демонстрирует и то, насколько неоднозначными были фигуры беларуских общественных деятелей. Например, в третьей главе речь идет о первом секретаре ЦК КП БССР с 1965 по 1980 гг. Петре Машерове (1918–1980). С одной стороны, он проводил политику индустриализации и русификации, а с другой, в годы его правления в республике не было громких политических процессов, направленных против национальной интеллигенции. Более того, при Машерове оказывалась некоторая поддержка беларускому языку и культуре, и в целом его репутация среди интеллигенции, как следует из четвертой главы, была двойственной. В интеллигентской среде ходила история о том, как на V Съезде Союза Писателей БССР (1966 г.), где Василь Быков произнес знаменитую нонконформистскую речь о роли литературы в обществе,² Машеров просто вышел из зала. Официальной реакции затем не последовало (P. 65).

Одна из самых интересных дискуссий, затронутых в книге, связана с языковой политикой беларуских писателей. Автор рассматривает билингвизм Алеся Адамовича (1927–1994) и обсуждает статус русскоязычных текстов Василя Быкова (1924–2003). В следующей главе тема продолжается на примере творчества Валентина Тараса (1930–2012) – критика, публициста и переводчика, работавшего на стыке культур, языков и идеологий. Работа Островской убеждает, что формирование беларуского варианта русского языка и позднесоветской русскоязычной литературы может быть перспективным направлением будущих исследований.

Центральным тезисом четвертой главы является амбивалентность национальной интеллигенции, балансировавшей между конформизмом и нонконформизмом. Глава представляет коллаж из трех писательских портретов: интегрированный в советские структуры "системный" интеллектуал Василь Быков, внесистемный писатель Владимир Короткевич (1930–1984) и репрессированная поэтесса Лариса Гениюш, жившая до войны в эмиграции в Праге. Автор вскрывает условность отнесения их к разным категориям, поскольку принадлежность к разным группам не мешала писателям общаться и помогать друг другу.

Краткий очерк истории творческих объединений 1980-x гг. – "Майстроўня" [Мастерская] и "Тутэйшыя" – дополняет галерею портретов беларуских интеллектуалов. В описании двух представителей этих групп намечается существенное различие: Анатоль Сыс (1959–2005) и Адам Глобус (род. в 1958) олицетворяют два условных направления национального движения: возвращение к корням в творчестве первого и урбанизм у второго. Таблицы в приложении включают информацию о семидесяти писателях, их происхождении, образовании, литературных премиях, а также публикациях по годам в журнале "Новый мир" и затрагиваемых ими темах.

Пятая глава, "Самиздат, Самвыдат и за их пределами", посвящена способам производства неподцензурных текстов и их дальнейшего циркулирования (P. 12). Из-за запоздалого формирования интеллигентской среды, жесткого идеологического контроля и отсутствия сильной централизованной диаспоры за рубежом, самиздат в городах БССР не имел такого же распространения, как в прочих больших городах Советского Союза. Тем не менее, беларуская интеллигенция в целом была знакома со всем набором неофициальной советской и официально антисоветской литературы того времени. К примеру, Василь Быков щедро делился "трофеями" со своим кругом друзей (P. 120). Запрещенная литература привозилась как из Москвы и Ленинграда, так и из Украины, Польши и Чехословакии. Глава содержит качественный обзор самиздатовских материалов и дает объемное представление об их распространении на территории БССР.

Если говорить о самиздатовских журналах и периодических изданиях беларуского производства, рассчитанных на внутреннего читателя, то они существовали с конца 1960-х гг. и до распада СССР, а некоторые издавались и позднее. Появление местного самиздата было связано с давлением советской цензуры, поисками национальной идентичности и автономным культурным развитием внутри республики. При этом техника производства варьировалась. Островская описывает рукописный журнал "Блакiтны лiхтар" [Голубой фонарь] (1971–1974), машинописный журнал "Бурачок" [Свекла] (1986) или редкое типографское издание журналов "Люстра дзень" [Ежедневное зеркало] (1979–1980). В приложении автор дает список из двадцати пяти самиздатовских журналов. Сомнение вызывает лишь включение в этот список журнала "Идиот", который издавался Вячеславом Новиковым с 1983 по 1985 г. в Москве и только с 1986 г. – в Витебске. В тот период в журнале печатались русскоязычные авторы из разных регионов бывшего СССР.

Из других наименований, включенных в список, особо хочется выделить два замечательных документа эпохи, иллюстрирующих преемственность беларуской интеллектуальной традиции: эссе историка Миколы Ермоловича (1921–2000) "Па слядах аднаго мифа. Цi было лiтoўскае заваяванне Беларусi?" [По следам одного мифа. Было ли литовское завоевание Беларуси?] (1967–1968) и "Сказ пра Лысую Гору" (1971) –литературную мистификацию Нила Гилевича (1931–2016). Ревизионистское прочтение советского историографического нарратива Ермоловичем повлияло на творчество Владимира Короткевича и стало образцом конструирования беларуской национальной идентичности, уходящей корнями в Великое Княжество Литовское. "Сказ пра Лысую Гору" (1971) продолжил традицию бурлескных анонимных поэм XIX в. ("Тараса на Парнасе" и "Энеиды навыварат" [Энеида наизнанку]) и стал самой популярной самиздатовской поэмой 1970-х годов. Ироикомический сюжет повествует об ожесточенной борьбе за правительственные дачи. Беларуские писатели страдают от алкоголизма и пребывают в творческом кризисе.

Шестая и последняя глава, "Интеллигенция и внешние вызовы", исследует отношение беларуской интеллигенции к еврейскому вопросу и Чернобыльской аварии. Островская рассматривает взаимодействие между беларускими и еврейскими интеллектуалами как взаимно обогащающее, отмечая вклад еврейских авторов в развитие беларуского языка и литературы. Упоминаются в главе и антисемитские инциденты. Так, например, Зенон Поздняк в памфлете "Положение в Беларуси" (1974) обвинял коммунистов и евреев в упадке национальной культуры (P. 157), а журнал "Бурачок" за 1986 г. с не меньшей "отвагой" писал, что "евреи не должны участвовать в беларуском движении" и "нам их проблемы безразличны" (Pp. 159–160). Островская затрагивает тему беларуского национализма и антисемитизма в среде интеллигенции, но такой сложный вопрос заслуживает отдельного исследования. То же касается раскрытия в книге темы Чернобыля. На неполных пяти страницах автор приводит ряд интересных замечаний об антиядерном активизме в республике. Исследование обрывается на зародившейся в 1989 г. акции беларуской оппозиции "Чернобыльский шлях" (ставшее ежегодным шествие, отмечающее дату аварии). Самый знаменитый беларуский текст о Чернобыле – "Чернобыльская молитва" Светланы Алексиевич – был опубликован только в 1997 г. и поэтому не упоминается в книге. Рассмотрение обеих тем задает контуры полноценных исследований, которые еще не проведены.

В целом, монография Т. Островской "Диссидентские культурные практики в советской Беларуси (1968–1988). Интеллигенция, самиздат и нонконформистские дискурсы" предлагает взгляд на траекторию движения беларуской интеллигенции и индустрии самиздата через постколониальную оптику "пограничного мышления", создает условную типологию беларуской интеллигенции, а в приложении подробнейшим образом картографирует происхождение, темы работ и достижения значительной группы беларуских писателей. Кроме того, исследование Островской предлагает подробную информацию о литературе самиздата на территории республики и помещает локальные интеллектуальные процессы в сравнительный контекст. Равное внимание уделяется известным авторам общесоюзного масштаба и местным беларуским деятелям культуры, что создает более объемное представление о культурном процессе того времени в республике.

Помимо тщательного обзора источников издание включает архивные материалы в качестве иллюстраций. Тем не менее, исследование сильно бы выиграло, если бы, помимо подборок интервью 1991–2014 гг., автор провела и собственную полевую работу, ведь некоторые из героев ее книги еще живы. Сопоставление с украинским диссидентским движением также усилило бы убедительность авторского анализа. Наконец, в работе недостает портретов русскоязычной беларуской интеллигенции того времени: например, яркого представителя минского андеграунда Кима Хадеева, нобелевского лауреата Светланы Алексиевич или поэта минской школы Вениамина Блаженного (Айзенштадта).

Для беларусоведения в целом каждый выход книги на английском – событие, и монография Татьяны Островской вносит важный вклад в дисциплину, открывая дискуссию о "советскости" БССР в последние двадцать лет ее существования и очерчивая сюжетообразующие блоки этой большой темы. Книга найдет читателя как среди специалистов по Беларуси, так и среди историков и литературоведов, заинтересованных в сравнительном изучении общественных процессов в бывшем СССР и странах Восточной Европы. Стоит отметить и выдающийся дизайн обложки: "Встреча весны на Сатурне" (1932) беларуского художника, этнографа и археолога Язепа Дроздовича (1888–1954). Картина, пронизанная космизмом советского утопического проекта, читается скорее как иронический комментарий к беларуской политике идентичности, нежели ее простодушная иллюстрация. В каком-то смысле, данная рецензия автора беларуского происхождения, выпускницы американской аспирантуры, написанная на посвященную беларуской тематике англоязычную книгу другого автора беларуского происхождения, выпускницы немецкой аспирантуры, тоже может интерпретироваться как подобие такой остраненной встречи.