Ethnic Politics After Communism ed. by Zoltan Barany, Robert G. Moser (review)

462 Рецензии/Reviews Борис ПОВАРНИЦЫН Zoltan Barany, Robert G. Moser (Eds.), Ethnic PoliticsAfter Communism (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005). 296 pp., 18 tables, ill. Index. ISBN: 0-8014-7276-8. Рецензируемый сборник (осно- ванный на материалах одноимен- ной конференции, прошедшей в Университете штата Техас в Остине в апреле 2003 г.) пред- ставляет собой по-настоящему интересное собрание исследова- ний, действительно опирающихся на постсоветcкий опыт. Несмотря на прошедшие после распада Cоветского Союза 17 лет (и 18 лет, прошедшие после падения Стены и серии “бархатных револю- ций”), до сих пор нередко можно встретить работы, основанные на материале и риторике именно тех революционных времен; сборник под редакцией Жолтана Бороня (Zoltan Barany) и Роберта Мозера (Robert G. Moser) от этого недо- статка свободен. Составители поставили перед собой задачу осветить следующие проблемы: падение “советской империи” и влияние этого со- бытия на этнические группы в бывших социалистических государствах; современное со- стояние этнической идентично- сти и культур различных групп населения этих государств; уро- вень этнической мобилизации в постсоциалистических странах, наличие и активность этнополи- тических партий, состояние эт- нических конфликтов; этнические миграции; влияние на этнические группы нормативных документов и внешних акторов (ОБСЕ, ЕС и других). Задача, как легко по- нять, поставлена чрезвычайно масштабная. Однако, несмотря на мозаичность представленных в сборнике case studies, в целом ее удалось выполнить. Сразу нужно сказать, что сборник оказался не свободен от некоторых проблемных моментов, свойственных “советским и вос- точноевропейским исследовани- ям” и исследованиям “националь- ного вопроса” вообще; в первую очередь, это касается неясности базовых терминов. И главную вину здесь, на мой взгляд, несут не авторы, а именно составите- ли. “Этничность является одной из главных политических сил в мире”, – пишут они в предисло- вии (Р. ix). Однако того, как ин- терпретируется в работах термин “этничность”, составители сбор- ника не уточняют. При наличии массы определений суть обычно сводится к культурному (в ши- роком смысле слова) пониманию этничности: язык, самоидентифи- кация, представление об общем происхождении и т. п. При чем же здесь “политическая сила”? 463 Ab Imperio, 2/2008 минках”) предпринял очередную (после 2000 г. историография “империологии” получила слов- но “второе дыхание”1 ) попытку определить, что же такое есть империя. К последней трети ХХ века изучение империй оказалось в явном тупике, причиной чего были, в числе прочих, методоло- гические разночтения, связанные и с самим предметом исследо- вания, и с определением базо- вого термина “империя”. Выход представлялся исследователям по-разному. Например, Доминик Ливен (Dominique Lieven) после ряда серьезных компаративист- ских исследований просто капи- тулировал перед реальностью и отказался от попыток опреде- лить “империю вообще”, хотя и перечислил несколько признаков “имперскости”.2 Александр Мо- тыль (Alexander Motyl), блестящий экспериментатор в области высо- коформализованной политологии и не менее блестящий специалист давать правильные ответы на еще толком не поставленные в Чуть дальше составители сбор- ника “рассматривают этничность и как причину, и как результат в переходной политике посткомму- нистических государств…” (Р. х), то есть как фактор политической жизни общества. Но для поли- тизированной этничности в ан- глоязычной литературе давно есть свое название: национализм. Прежде чем перейти к рас- смотрению работ участников сборника, отмечу также, что все собранные в нем статьи харак- теризуются приверженностью конструктивистскому подходу к этносу и нации. Ни одного при- мордиалиста в сборнике не ока- залось. Возможно, это отражает некую тенденцию англоязычной историографии вопроса. С методологической точки зрения наибольший интерес пред- ставляют включенные в сборник работы Марка Бейссингера (Mark Beissinger) и Дэвида Лэйтина (David Laitin). Бейссингер (“Переосмысли- вая империю на советских по1 В качестве значимых работ следует упомянуть: Новая имперская история пост- советского пространства. Сборник статей / Ред. И. В. Герасимов, С. В. Глебов, А. П. Каплуновский, М. Б. Могильнер, А. М. Семенов. Казань, 2004; Российская империя в сравнительной перспективе / Под ред. А. Миллера. Москва, 2004; Aleksej Miller,Alfred Rieber (Eds.). Imperial Rule. Budapest, 2004. Во многом толчок к преодолению кризиса в методологии придала работа Ричарда Уортмана. См.: R. Wortman. Scenarios of Power. Princeton, 1995-2000. Vols. 1-2. См. также: Рональд Суни. Империя как она есть: Имперская Россия, “национальное” самосознание и теории империи // Ab Imperio. 2001. № 1-2. С. 9-72. 2 Dominic Lieven. Russia as Empire:AComparative Perspective // Reinterpreting Russia. London, 1999. Pp. 9, 13; Idem. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. New Haven, 2000. Pp. x, 417. 464 Рецензии/Reviews мые” начинают осознавать чуж- дость для себя системы контроля и проявлять осознание этого в действиях (хотя бы в вербальных). Главными “создателями” импе- рий, таким образом, являются их противники. Пока нет анти- империалистического движения, нет и империй: “Коротко говоря, в современном мире центром создания империй является сопро- тивление им”. Сопротивление же возникает тогда, когда правление теряет легитимность в глазах больших географически спло- ченных и “культурно-отличных” групп населения – наций. На- ционализм неизбежно является другой стороной антиимперского сопротивления: без представле- ния о себе как о нации – носителе легитимной власти и суверените- та – невозможно сформулировать представление об империи как о нелегитимном другом (Р. 33). Бейссингер рассматривает Советский Союз отнюдь не как “последнюю империю”, а как первую в мире империю нового типа, приспособившуюся к эпохе национализма и национальных государств. Используя риторику и символику права наций на са- моопределение, советские лидеры смогли создать принципиально новую систему “контроля без со- литературе вопросы, придумал “колесо без обода”, которое было лучше, чем предыдущие попытки институциональных определений, но все равно и оно не решало всех проблем.3 Статья Бейссингера продол- жает (а отчасти и текстуально по- вторяет) некоторые более ранние работы.4 В центр трактовки импе- рии автор вслед за многими свои- ми предшественниками ставит по- нятие “контроля без согласия кон- тролируемых” (“non-consensual control”). Однако не само это явление, по его мнению, создает империю. “Фундаментальным различием между большим много- национальным государством и многонациональной империей яв- ляется не наличие или отсутствие объективных структур контроля или даже политики неравенства и дискриминации, но, скорее, вопрос о том, воспринимается ли политическая стратегия и так- тика как ‘наша’, или отвергается как ‘их’. Практики контроля без согласия и объективное неравен- ство играют центральную роль в том, чтобы сделать недовольство вероятным. Но недовольство – это коллективная претензия, а не объективное условие” (Р. 34). Империей становится только та полития, в которой “контролируе3 А. Дж. Мотыль. Пути империй. Москва, 2004. С. 33-37. 4 См., напр.: Mark Beissinger. The PersistingAmbiguity of Empire // Post-SovietAffairs. 1995. Vol. 11. No. 2. Pp. 149-184. 465 Ab Imperio, 2/2008 гласия”, систему неформальную в том смысле, что она выходила за рамки формального государствен- ного устройства (единая трансго- сударственная Коммунистическая партия и др.), сохраняла и даже усиливала внешнюю самостоя- тельность включенных в империю государств (Р. 29-30). Сходными новоизобретенными неформаль- ными образами контролировалась и “внешняя империя” – блок социалистических государств, вне зависимости от наличия или отсутствия юридических дого- ворных отношений с СССР (Р. 32). Исходя из своей трактовки, Бейссингер предполагает появле- ние в будущем новых империй, возможно, учитывающих опыт СССР, в том числе и на основе рухнувших когда-то империй про- шлого. Интересно, что в одной из самых последних его публикаций он вообще отходит от дискуссии, связанной с рассмотрением им- перии как аналитической модели, сосредоточиваясь вместо этого на “разработке подходов к империи как к самовоспроизводящейся ка- тегории политической практики”, категории, подверженной посто- янному переосмыслению.5 Подобные утверждения удоб- ны тем, что они позволяют уйти от чересчур жестких политоло- гических определений империи, избежать выведения общего зна- менателя для таких действительно трудносопоставимых явлений, как, скажем, держава Александра Македонского, викторианская Британская империя, Советский Союз и “неоимпериалистические” (в марксистской трактовке) США. Однако, как и любое построение в рамках “интеллектуальной истории”, эти конструкции со- держат некоторую опасность: на мой взгляд, изучение явления мы рискуем подменить изучением нарратива. Рассматриваемый взгляд Бейс- сингера на империи позволяет перекинуть мостик к работам других исследователей. Известны, например, высказывания Шейлы Фитцпатрик относительно “при- писывания” (“ascribing”) классо- войинациональной идентичности в СССР.6 По аналогии можно, сле- дуя за Бейссингером, говорить о “приписывании” империализма и в дальнейшем использовать мето- дики, разработанные Фитцпатрик и другими “ревизионистами”. Другой концептуально значи- мой работой сборника является статья Лэйтина “Культурный поворот в посткоммунистиче5 Марк Бейссингер. Феномен воспроизводства империи в Евразии // Ab Imperio. 2008. № 1. С. 199. 6 См., напр.: Sheila Fitzpatrick. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // The Journal of Modern History. 1993. Vol. 65. No. 4. Pp. 745-770. 466 Рецензии/Reviews ском государстве”, основанная на изучении русской общины в Эстонии и являющаяся продолже- нием темы известной монографии этого автора, “Идентичность в процессе формирования”. Точнее, статья является развитием фразы- предсказания из этой монографии: “Учитывая статусные приобрете- ния, которые можно получить в Прибалтике в ходе смены поколе- ний, тенденцией будет устойчивая ассимиляция [живущих здесь русских] в латвийскую и эстон- скую культуры”.7 Основываясь на материалах 1990-2000-х гг., автор показывает, что по крайней мере в Эстонии предсказанная тенденция в заметной степени реализуется. На примере русской (точнее “рус- скоязычной”) общины в Эстонии автор рассматривает три возмож- ные модели культурной интегра- ции: “стандартную интеграцию” с массовым восприятием русскими эстонской культуры и ограни- ченным ответным восприятием эстонцами русской культуры; одностороннюю ассимиляцию русских в эстонскую культуру; параллельную интеграцию рус- ских и эстонцев в общую внеш- нюю культуру – в англоязычный “Запад”. Основываясь на своих многолетних наблюдениях, автор утверждает, что реальные процес- сы не вписываются ни в одну из этих моделей, но синтезируют эле- менты всех трех. Помимо упомя- нутых эстоно-русско-“западных” взаимовлияний наблюдаются еще частичная интеграция русских в культуру современной России, а эстонцев – в общую восточно- балтийскую культурную среду (последнее автор считает наи- менее ощутимым, хотя и реально существующим процессом) (Рp. 50-51, 60, 66). Самым главным является, однако, не подсчет про- центов доли “русскоязычных” или эстонцев, избравших ту или иную траекторию интеграции, а пронизывающий всю статью пафос: этнические и прочие иден- тичности трансформируются и формируются под действием внешних факторов, в том числе и буквально на наших глазах, чему русскоязычные жители Эстонии служат ярким (хотя лишь одним из многих) примером. Стоит отме- тить и подчеркиваемый автором сознательный поворот этнополи- тики эстонских властей на рубе- же 2000 г., в значительной мере спровоцированный давлением западноевропейских учреждений и организаций. Остальные работы сборника являются своеобразными ком- паративистскими case studies, рассматривающими различные стороны современной этнополи7 David Laitin. Identity in Formation: The Russian-speaking Populations in the Near Abroad. Ithaca, 1998. P. 363. 467 Ab Imperio, 2/2008 тики на материале нескольких государств. Так, Боронь исследует этниче- скую мобилизацию (которую он определяет как процесс, “в ходе которого группы организуются вокруг какого-либо признака этнической идентичности… пре- следуя коллективные цели”, а также как “политизацию этниче- ской идентичности”) македонских албанцев и цыган Восточной Европы. Эта статья интересна, в первую очередь, отчетливым конструктивизмом в подходах: “Этническая идентичноcть мо- жет быть различными способами сформирована и усилена” (Р. 85); “когда этническая группа не располагает символами или традициями … они должны быть ‘изобретены’, то есть созданы за- ново” (Р. 88); и т. п. Среди выде- ленных автором восьми факторов, способствующих этнической мо- билизации, только два имеют эт- ническую природу (идентичность и символика, второе и восьмое места по значимости), все осталь- ные являются факторами сугубо политическими и внешними по отношению к этносу; на первом месте стоит наличие политиче- ских возможностей, создаваемых существующим в государстве режимом (Рp. 84-89). В итоге в уме читателя достаточно четко формулируется мысль (автором не озвученная) о том, что демокра- тия способствует возникновению этнополитического экстремизма. В целом, однако, выводы работы вполне предсказуемы – слишком уж полярные примеры выбрал автор для сравнения. Мозер сравнивает опыт партийно-политической актив- ности этнических меньшинств в России и Литве. Анализ ведется по следующим показателям: наличие и характер этнических партий, представленность меньшинств в органах власти, связь между мно- жественностью этносов и фраг- ментацией партий. Наиболее инте- ресным заключением, сделанным автором, является подкрепленное фактами утверждение, что в опре- деленных обстоятельствах созна- тельная ассимиляция этнического меньшинства в господствующую культуру может принести поли- тический (в том числе избиратель- ный) успех. В качестве примеров приводятся избирательные союзы “русских” партий с влиятельными литовскими, а также значительное представительство в федеральных органах власти России наиболее ассимилированных (по мнению автора) меньшинств – украинцев, белорусов и евреев. Важным фактором, cпособствующим эт- ническому представительству в высших органах власти даже при отсутствии этнических партий, автор считает наличие в России этнотерриториальных автономий. 468 Рецензии/Reviews Впечатление от статьи несколько снижается отсутствием общего вывода. Дэниэл Широ (Daniel Chirot) предпринял эффектную и ри- скованную попытку разобрать- ся в причинах возникновения открытых этнополитических конфликтов, сопоставляя дан- ные Румынии, Болгарии и Кот д’Ивуар. Его статье присущ столь же сильный конструктивизм, как и работе Бороня. На первый план автор выдвигает сознательную деятельность политических элит, хотя и оговаривается, что пределы их маневров очерчены историей и внешнеполитическимокружением страны. Нужно сказать, что Широ весьма убедительно показал, как социально-экономический в своей сути конфликт в Кот д’Ивуар был сознательно трансформирован несколькими влиятельными ак- торами в конфликт этноконфес- сиональный. Противоположные примеры (действия постсоциали- стических элит Болгарии и Румы- нии, удержавшихся от этнизации политического конфликта или от перевода этнического конфликта в фазу открытого насилия) не столь эффектны, что, впрочем, понятно: трудно броско изобразить в на- учном исследовании те действия, которые не были предприняты в реальности. Интересной линией рассуждения является подчерки- вание стабилизирующего значе- ния ранее сложившегося и укоре- нившегося в сознании населения “национализма большинства”, ко- торый когда-то мог вырасти из эт- нических размежеваний и чисток, новнастоящеевремяспособствует утверждению не групповых (кон- фессиональных, трайбалистских, этнических и т. д.) идентичностей, а общегражданской. Отталкиваясь от этого, автор мрачно предрекает “век конфликтов” в африканских странах, где гражданский нацио- нализм в лучшем случае пускает лишь первые ростки. Статья, безусловно, интересна и своим прямым отношением к важней- шей (но до сих пор успешно мар- гинализируемой в общественных науках) проблеме альтернатив- ности общественного развития, в частности роли в этом развитии личного выбора отдельных акто- ров. Еще лет десять назад вряд ли кому-то пришло бы в голову сравнивать Румынию и Венгрию не с другими постсоциалистиче- скими европейскими странами, а с одной из центральноафриканских республик. Ныне же компарати- вистские исследования поистине не знают границ. Уилл Кимлика (Will Kymlicka) в своей статье (“National minorities in postcommunist Europe: the role of international norms and European integration”) рассматривает не столько восточноевропейскую этнополитику per se, сколько со- 469 Ab Imperio, 2/2008 стояние одного из важнейших для этой политики внешних фак- торов – позицию “объединенной Европы”. Беря в качестве при- мера вопрос о правах этнических меньшинств, Кимлика приходит к интересным и далеко идущим выводам. С одной стороны, со- блюдение прав меньшинств было выдвинуто “Европой” в качестве одного из важнейших условий принятия в свой состав постсо- циалистических государств. С другой стороны, до выдвижения этого требования никаких обще- европейских (тем паче – обще- мировых) стандартов обращения с меньшинствами не существо- вало. Они формулировались ad hoc как требования к “другим” (к “новой Европе”), остаются до сих пор не до конца согласованными между странами “старой Европы” (даже сам термин “национальное меньшинство” воспринимается по-разному) и тем более далеки от полного воплощения в этих странах. Автор убедительно по- казывает, что ни один из тради- ционно принятых подходов к этому вопросу (брать за основу прав меньшинств право на эт- нотерриториальную автономию, на пользование своей культурой или на “эффективное участие” в управлении) до сих пор не мог удовлетворить все участвующие в конфликтах стороны; более того, ни один из этих подходов нельзя считать повсеместно осу- ществленным в “старой Европе”. Вывод автора в чем-то перекли- кается с выводами Широ: если западноевропейским странам потребовались века для достиже- ния современного уровня защиты прав меньшинств, то и странам “новой Европы” потребуется для этого немалое время “и какие-то внепарламентские толчки, будь то международное давление или внутреннее насилие”. Искусствен- но подталкивать этот процесс “не нужно и, возможно, контрпродук- тивно” (Р. 216). В качестве резюме отметим следующее: работы сборника в своей совокупности достаточно ярко демонстрируют, что пост- советские исследования успешно живут и развиваются на тех путях, которые наиболее дальновидные исследователи предсказывали еще на рубеже 1980-1990-х годов. Эти направления включают в себя компаративизм, междисциплинар- ность, использование подходов и методов, опробованных на материале иных регионов мира, и в то же время распространение результатов, полученных из само- бытного опыта коллапса социали- стической системы. ...