Место встречи порусски интересно. отзыв на книгу отзывов

414 Рецензии/Reviews Главным, однако, представля- ется то, что отсутствие технологи- ческого процесса свело в данной книге образы из различных по- вествований в единый нарратив и нивелировало версии показанной “русскости”. А это уже принци- пиально. Таким образом, весь процесс её порождения предстает как однонаправленный и моноло- гичный, каковым вряд ли он мог быть в действительности. Общее же впечатление от про- читанного таково: благодаря новаторскому характеру исследо- вания, научной эрудиции автора и богатству справочного материала книга вносит серьезный вклад в изучение русского национального сознания, массовой визуальной культуры Российской империи. Она побуждает откорректировать устоявшиеся научные стереотипы и явно будет полезна в учебной практике гуманитарного образо- вания. Вадим МЕНЖУЛИН Место встречи по-русски интересно. Отзыв на книгу отзывов А. Эткинд. Non-fiction по- русски правда: Книга отзывов. Москва: “Новое литературное обозрение”, 2007. 336 с. ISBN: 5-86793-518-3. В современном мире, ли- шенном академий наук, ученого спасает только способность пи- сать и говорить нескучно. Кто не согласен с этим, обрекает себя на академию. Non-fiction по-русски правда (С. 296) Место встречи – дежурное словосочетание, имеющееся во многих языках. Но для меня и мне подобных, т.е. людей, говорящих по-русски и хоть немного пожив- ших в СССР, это нечто большее. Для нас “Место встречи” – это, конечно, также Глеб Жеглов и Черная кошка, Володя Шарапов и Владимир Семенович Высоц- кий, Манька Аблигация и Эра милосердия, распитие Фоксом и Ларисой бутылки Кюрдамир на Пасху, пойнятые с пидстав- ными, кофелёк-кофелёк и еще много интереснейших людей, идей, вещей и положений. Книги 415 Ab Imperio, 2/2008 Александра Эткинда, да простит мне это сравнение Ее Величество Академическая Солидность, – из той же серии. В предыдущие годы в отечественном интеллектуаль- ном прокате с большим успе- хом шли “Эрос невозможного” (1993), “Содом и Психея” (1996), “Хлыст” (1998) и “Толкование путешествий” (2001) – во многом очень непохожие, но неизменно крайне увлекательные научные блокбастеры. Вероятно, попу- лярности книг Эткинда немало способствовало знание их авто- ром правила, сформулированного еще Сашей Черным: “В экзотике заглавий – пол-успеха” (С. 65 рецензируемого текста). Но все же главная причина их успеха со- стояла, на мой взгляд, в ином. То были места, где встречались: ос- нователь психоанализа (Фрейд) и агент НКВД (Эйтингтон); русская немка (Саломе) и русская еврейка (Шпильрейн); почитательница технического прогресса (Рэнд) и его хулительница (Арендт); увлеченные гомосексуальностью Мережковские и ненавидящий оную Розанов; филолог Выгот- ский и филолог Сталин; Содом и Психея; скопцы и Бердяев; Россия и Америка; Троцкий и психоана- лиз; психоанализ же и Бахтин; либерализм и народничество; литература и революция; жизнь и текст. Встречались там также структурализм, постструктура- лизм, логоцентризм, скандализм, ритуализм, новый историзм и много прочего – известного и за- бытого, старинного и новейшего, центрального и маргинально- го, общезначимого и глубоко личного, документального и анекдотичного, трагичного и ко- мичного, научного и мифичного, возвышенного и низменного, но неизменно интересного. На мой взгляд, “Non-fiction по-русски правда” – новейший “монтаж аттракционов” от Эт- кинда – является весьма удачным развитием этого перспективного направления современного интел- лектуального письма. Невзирая на то, что в данном случае жанр кни- ги (сборник статей разных лет) не предполагает тематического единства, ощущения случайной и грубой склейки не возникает. Напротив, сюжетная калейдо- скопичность лишь подчеркивает главное писательское достоин- ство автора – способность объ- единять разнородное, или, если угодно, творить интригующий и умный текст-кино из огромного количества разнородных фактов- кадров, многие из которых авто- ру этих строк до начала чтения “Non-fiction” особо интересными не представлялись. Например, в одной из первых статей сборника говорится о воз- можности диалога между пред- ставителями некогда ожесточенно 416 Рецензии/Reviews сражавшихся между собой вер- сий марксизма – советской и за- падной (Моисея Кагана и Юргена Хабермаса соответственно). Ин- тересно, что к разговору о Хабер- масе и Кагане Эткинд привлекает не только близких к марксизму Бодрийара, Гройса, Маркузе, Адорно, но и таких далеких от этой традиции философов, как Остин и Арендт. Очень любопыт- ной представляется и параллель между весьма отдаленными по времени и разноплановыми по стилистике литературными явле- ниями: “Золотой петушок” Пуш- кина, “Серебряный голубь” Бело- го, “Стальной соловей” Асеева и, скажем, “Золотой теленок” Иль- фа и Петрова (С. 70). Размыш- ляя над дневником Елизаветы Дьяконовой (С. 114-120) или же вспоминая о том, что в 1970-х в российских деревнях пустые бан- ки из-под кока-колы хранились как ценнейшие раритеты (С. 150), Эткинд придает небанальность банальному. Предполагая, что в ХХІ веке историки будут писать об убийстве Галины Старовойто- вой так же, как сейчас пишут об убийстве Александра ІІ (С. 40), или же отмечая, что в нынешнем Санкт-Петербурге “снаружи зда- ния подражают Вене, но зайдешь внутрь и чувствуешь родимый, школьный запах кошачьей мочи” (С. 156), автор “Non-fiction” усма- тривает новое в старом и наобо- рот. Заметка “Санкт-Гомоград”, посвященная книге знатока гомо- сексуальной стороны петербург- ской жизни К. К. Ротикова, может служить примером чудесного превращения весьма безвкусного в художественно ценное.1 Называя “Скифов” Блока осно- вополагающим текстом “недораз- вившегося, но вечно актуального русского фашизма” (С. 160), Эт- кинд подмечает чудовищное в ка- ноничном. Однако он готов быть столь же объективным и тогда, когда речь идет о тех, кого чаще всего принято считать главными жертвами русского фашизма: “Я не верю в обвинение по делу Бейлиса…, – говорит Эткинд об 1 Пример словесного творчества К. К. Ротикова: “В любой дуэли есть нечто го- моэротичное. Эти тянущиеся друг к другу стволы, вздымание это пистолетов, нацеливание, томительная разрядка… ах! совсем не этак следовало разрешаться взаимному влечению” (С. 164). В пересказе Эткинда одна из историй, рассказан- ных тем же Ротиковым, звучит куда интереснее: “Однажды Николаю І доложили о распространении педерастии в кадетских корпусах. Военный министр, граф Чернышев, устроил разнос начальнику военно-учебных заведений Ростовцеву и в гневе высказался в том смысле, что здоровье мальчиков страдает от сего порока. Ростовцев отвечал, что и он этим делом занимался в бытность свою в пажах – и ничего, здоровье устояло. Чернышев в ответ расхохотался. Жалко, нам не рассказали о реакции императора” (С. 163). 417 Ab Imperio, 2/2008 одном из самых резонансных эпизодов в истории антисеми- тизма в России. – Но я не считаю вовсе невозможным, чтобы сре- ди евреев где-либо, когда-либо существовала изуверская секта” (С. 185). Способность Эткинда к диалектическому снятию самых острых и глубоко укоренивших- ся антагонизмов проявляется и в его призыве дополнить при- вычный образ евреев как жертв юдофобии со стороны русских демонстрацией фактов взаим- ного влияния и симпатий между представителями этих двух, как выясняется, совсем не таких уж непримиримо враждебных народов (С. 188-189). Аналогич- ной деконструкции требует, по мнению Эткинда, и другой (в настоящее время, к величайшему сожалению, переживающий фазу активного доконструирования) исторический антагонизм – меж- ду русскими и украинцами: “Не становится ли в ряд с внешней политикой русской императри- цы, покорявшей Малороссию, бурная биография немецкой принцессы, покорившей Рос- сию?” – вопрошает Эткинд (С. 211), трансформируя тем самым все более затвердевающую идео- логему “русские – поработители украинцев” в один из эпизодов куда более кинематографически подвижной и чреватой еще не одним сиквелом эпопеи. Философские идеи и частные обстоятельства биографии вына- шивавшего их философа удачно смонтированы в истории о том, как у Ханса Йонаса (беженца из Германии, который в годы Второй мировой войны служил в британской армии на Ближнем Востоке) зародилась мысль о воз- можности восточно-западного, иудейско-арийского синтеза (С. 74). Обращая внимание на то, что “мифотворчество позднего Фрей- да заслонило его ранний автопор- трет” (С. 157), автор “Non-fiction” возвращает жизненную подвиж- ность застывшему Сфинксу – до- минирующему в наши дни образу основателя психоанализа. В связи с такой значимой для Эткинда про- блемой, как соотношение жизни и текста, очень примечательна его заочная полемика с Ричардом Рор- ти. В своем автобиографическом эссе (“Троцкий и дикие орхидеи”) основатель философии неопраг- матизма рассказывает о том, что под влиянием отца-троцкиста он в молодости пережил увлечение радикальным марксизмом. При этом он стремится показать, что его увлечение Троцким (полити- кой) и орхидеями (философией) никак “не связаны, не должны быть связаны и, более того, долж- ны быть развязаны” (С. 262). В другой статье Рорти фантазирует о том, что было бы, если бы летом 1930-го г. Хайдеггер влюбился в 418 Рецензии/Reviews еврейскую студентку по имени Сара Мандельбаум, вследствие чего расстался бы с женой, был уволен из университета, а в 1935 г. оказался в США, где и прожил бы до окончания войны. По мне- нию Рорти, все это существенно не повлияло бы на эволюцию соб- ственно философских взглядов Хайдеггера. Полемизируя с Рорти, Эткинд предлагает встречную кон- трфактическую гипотезу: “Итак, если бы Рорти был не сыном троц- киста, а сыном нациста и учился не в Чикаго у Лео Страусса, а во Фрайбурге у Хайдеггера – он все равно написал бы “Философию и зеркало природы?” (С. 263). По словам Эткинда, “эти построения лишь немногим более абсурдны, чем повесть Рорти о влюбленном Хайдеггере, живущем иначе, но пишущим то же” (С. 263). На мой взгляд, ход мысли Рорти заслу- живает большего внимания. За избранным им гротескным оформ- лением можно увидеть не только ошибочную идею об абсолютной автономии философии от биогра- фии, но и очень важный акцент на том, что, невзирая на все свои индивидуально-биографические флуктуации, философ стремится достичь универсальности. Фило- софия не только связана с биогра- фией, но и постоянно стремится стать от нее независимой. Будучи рассмотренным как эффектно поданный намек на это важное обстоятельство, провозглашенный Рорти запрет на поиск содержа- тельных связей между “орхиде- ями” (философскими текстами) и “троцкистами” (жизненными контекстами) имеет определенный смысл. Однако если понимать это табу совершенно буквально, тог- да, конечно, возражения Эткинда оказываются крайне уместными. В “Non-fiction” можно найти еще немало примеров эффектного монтажа и ре-монтажа текстов и жизни, неожиданных, озадачива- ющих и впечатляющих переходов из дисциплины в дисциплину, из науки в политику, из жанра в жанр, из эпохи в эпоху и т.п. С другой стороны, именно эта на- стойчиво реализуемая Эткиндом “калейдоскопичность”, “много- векторность” отдаляет его от хранителей традиционного образа гуманитарной научности. Автор “Non-fiction” вполне осознает остроту конфликта и даже готов идти на его обострение. Один из его ярких выпадов против при- вычного образа академичности я уже привел в качестве эпиграфа. Признание особой принципиаль- ности этого противостояния под- тверждается тем фактом, что уже в первой “сцене” (главным действу- ющим лицом в которой выступает Ефим Эткинд) автор сценария и режиссер книги решительно за- являет о никчемности “ученой” филологии, занятой поисками 419 Ab Imperio, 2/2008 недостижимого “абсолютно объ- ективного” истолкования и отчуж- денной от современной политики и умственной жизни. Однако одними лишь “выпа- дами” дело не ограничивается. В уже упоминавшейся статье о встрече советской и западной версий марксизма Эткинд пред- лагает, как мне кажется, крайне убедительное обоснование своей позиции. Усилия по дискредита- ции работы, техники и производ- ства, систематически предпри- нимавшиеся одной из участниц той “встречи” (Ханной Арендт), увенчались, по мнению Эткинда, полным успехом: “Производство, работа как таковая, потеряло свое почетное место в культуре” (С. 26). Это повлекло за собой и паде- ние интереса к производственно, по-рабочему, то бишь слишком уж “дисциплинированно” и “учено” настроенной гуманитаристике. Я считаю, что людям, которые, как и рассчитывала Арендт, пере- стали интересоваться шахтами, станками и конвейерами, а вме- сто этого увлеклись политикой и искусством, путешествиями и ресторанами, состоянием фи- нансов и образованием детей, “субъективная”, “калейдоско- пичная”, “политизированная” и именно поэтому нескучная наука, развиваемая Эткиндом в этой и предыдущих книгах, должна при- йтись по душе. Безусловно, не все наши современники таковы. Но, например, известный русско-аме- риканский радиофилософ Борис Парамонов, которому Эткинд адресует в “Non-fiction” два посла- ния – юбилейное и критическое, настроен, насколько я могу су- дить, именно так. К “субъективно- политизированным” и “калейдо- скопичным” мыслителям можно причислить и одного из титанов российской культуры Серебряно- го века Василия Розанова, удачно идентифицированного Эткиндом в качестве предтечи Парамонова.2 Своими союзниками Эткинд не без оснований считает и таких классиков мысли и письма, как Исайя Берлин и Владимир Набо- ков (С. 46). Отсутствие в работах Эткинда заранее заготовленной “сильной теории”, его отказ от попыток создать оригинальную всеохватывающую концепцию, близость его науки к искусству роднит автора “Non-fiction” и с уже упоминавшимся Рорти.3 2 “Я почти слышу, – говорит Эткинд, – как Розанов читал бы свои тексты голосом Парамонова” (С. 32). Что касается меня, то, читая эти строки, я почти видел, как на лице Бориса Парамонова появляется выражение сдержанной радости от такого сравнения. 3 Последний, например, настаивал на том, что “в качестве центральной сферы куль- туры искусство и литература стали преемниками науки так же, как наука (в ХVIII и 420 Рецензии/Reviews Разумеется, приведенные от- сылки к авторитетам вряд ли заставят противников Эткинда пересмотреть свою позицию по отношению к нему самому. Во-первых, не обязательно при- знавать приведенные параллели достаточно основательными. Во-вторых, можно сказать, что факт обнаружения у Эткинда влиятельных идейных союзников вовсе не реабилитирует его само- го, а лишь увеличивает масштабы опасности, носителем которой, как оказывается, является не он один. Предчувствуя, что одним из самых вероятных следствий публикации данного отзыва мо- жет быть зачисление в список научно неблагонадежных граждан теперь уже и меня, позволю себе закончить эту краткую апологию Эткинда еще одним (на этот раз – сознательно выходящим за преде- лы академии) сравнением. На мой взгляд, мастерски культивируемая Эткиндом многомерность роднит его с таким грандиозным фено- меном современности (между прочим, знакомым и близким не только носителям примитивней- шего обывательства и попсы, но и представителям серьезнейшей науки и культуры), какWindows. В каком-то смысле Эткинд является Биллом Гейтсом русскоязычной гуманитаристики наших дней. Конечно, поскольку Windows по- русски Окна, автор “Non-fiction по-русски правда” подлежит со- поставлению также и с Дмитрием Нагиевым. Впрочем, сравнение и отождествление – далеко не одно и то же. Дело не столько в Нагиеве и Гейтсе, сколько в том, что между ними и многими другими непохо- жими (в том числе и полярными) явлениями занимает свое уникаль- ное место иронически-серьезное, ортодоксально-новомодное, субъ- ективистски-незаангажирован- ное, междисциплинарно-специ- ализированное, популярно-эли- тарное, двуглаво-антиимперское, англо(американо)-российское научное творчество Александра Эткинда. XIX ст.) стала преемником религии”. Р. Рорти. Случайность, ирония и солидар- ность / Перевод с англ. И. Хестановой, Р. Хестанова. Москва, 1996. С. 10. ...