Ivan the Terrible: First Tsar of Russia by Isabel de Madariaga (review)

456 Рецензии/Reviews Виталий АНАНЬЕВ Isabel de Madariaga, Ivan the Terrible: First Tsar of Russia (New Haven and London: Yale University Press, 2005). xxii+428 pp. Maps, Select Bibliography, Index. ISBN: 978-0-300-09757-3. Почему ученые до сих пор продолжают писать биографии Ивана Грозного? Не работы по от- дельным проблемам его времени, а именно обобщающие биографи- ческие труды, представляющие портрет на фоне эпохи? Казалось бы, все источники давно уже вве- дены в научный оборот, появления новых, способных радикально изменить уровень нашего знания об Иване IV, скорее всего, ждать не приходится; все интерпрета- ции предложены, подвергнуты ревизии и пересмотрены не по одному разу. Однако появляются все новые и новые работы, причем на общем фоне “тайн, секретов и разоблачений” выделяются обстоятельные труды серьезных исследователей. В этом смысле последние несколько лет были особенно плодотворными, даже если иметь в виду в целом всегда высокую популярность Ивана Грозного как исторического персонажа. В свет вышли работы Б. Н. Флори, А. П. Павлова и М. Перри, Д. М. Володихина и В. В. Шапошниof imperialism. He believes that “it is ridiculous… to characterize whole nations in such terms: as either being one thing or the other. Empires are more complicated than this. One whole country does not rule another whole country…. Britain was made up of imperialists and subjects, just like the colonies were” (P. xii). It seems though, that Porter has lost sight of something very central to nineteenth century European empire . The assumption was precisely what Porter tries to remove from the equation: that one whole country could rule another. In fact, this, as Porter himself reveals, could be the ground for anti-imperialism. For if working class opposition to empire was premised on the fact that empire did not seem to benefit them (P. 222), the presumption of course was that empire should benefit them, and that it should benefit all of Britain. The fact that they were unconvinced does not make Britain less imperial (by a broader definition of that term), but is reflective of their inability, unlike today’s historians and scholars, to see the direct and indirect affects of empire and to question the presumptions that underlay discussions of empire. 457 Ab Imperio, 3/2007 ка.1 Неоднократно переиздавался классический труд Р. Г. Скрынни- кова.2 Весомым вкладом в истори- ографию стала и почти 500-стра- ничная монография английской исследовательницы Изабель де Мадариаги “Иван Грозный: пер- вый русский царь”, выпущенная в 2005 г. издательством Йельского университета. Де Мадариага, известная в первую очередь своим фунда- ментальным исследованием по истории екатерининской России,3 уже в предисловии к рассматри- ваемой работе сообразно лучшим традициям эпохи Просвещения ясно и четко формулирует свое ис- следовательское кредо. “Предмет истории – люди”, – пишет она, поэтому и задача исследователя видится в том, чтобы “попытаться постичь и объяснить Ивана как человека и правителя с помощью доступных на данный момент свидетельств” (Pp. x, xiv). Учи- тывая специфику источников, не слишком благоволящих попыткам постичь личностное измерение московской политической исто- рии XVI в., автор признает, что при изучении русской истории го- раздо сложнее “связать личность и политику”, чем в изучении, скажем, елизаветинской Англии. Однако де Мадариага видит вы- ход в обращении к сочинениям самого Грозного, которые, по ее мнению, “помогают проникнуть в мысли царя и предлагают един- ственную возможность понять его личность” (Pp. xv, xvi).4 В качестве основных прин- ципов, на которых базируется исследование, автор называет два: 1) писать свою историю как 1 См.: Б. Н. Флоря. Иван Грозный. Москва, 1999 (третье издание); A. Pavlov, M. Perrie. Ivan the Terrible. London, 2003; Д. М. Володихин. Иван Грозный: Бич Божий. Москва, 2006; В. В. Шапошник. Иван Грозный: Первый русский царь. Санкт- Петербург, 2006. 2 Одно из последних переизданий: Р. Г. Скрынников. Иван Грозный. Москва, 2005. 3 I. de Madariaga. Russia in the Age of Catherine the Great. New Haven, 1981. 4 Автор монографии не разделяет концепцию Э. Кинана о подложности переписки Ивана Грозного и кн. Курбского, якобы составленной в XVII в. писателем кн. С. И. Шаховским и кругом близких к нему лиц. Подробнее см.: E. L. Keenan. The Kurbskii-GroznyiApocrypha:The Seventeenth-Century Genesis of the “Сorrespondence” Attributed to Prince A. M. Kurbskii and Tsar Ivan IV. Cambridge, Mass., 1971. Ито- ги дискуссии, привлекшей внимание многих ученых, обстоятельно подведены Ч. Дж. Гальпериным в: Ch. Halperin. Edward Keenan and the Kurbskii-Groznyi Correspondence in Hindsight // Jahrbücher fur Geschichte Osteuropas. 1998. Bd. 46. S. 376-415. Подробнейшую библиографию проблемы можно найти в новейшем ис- следовании: А. И. Филюшкин. Андрей Михайлович Курбский: Просопографическое исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. Санкт-Петербург, 2007. С. 165-166. 458 Рецензии/Reviews 5 P. Bushkovitch. The Life of Saint Filipp: Tsar and Metropolitan in the Late Sixteenth Century // M. S. Flier, D. Rowland (Eds.). Medieval Russian Culture. Berkeley, Los Angeles, and London, 1994. Vol. II. P. 31. бы из Москвы, как бы взирая на Западную Европу из-за крем- левских стен; 2) использовать приемы компаративистики, т.к. многие проблемы, с которыми столкнулась Россия эпохи Гроз- ного, в разное время стояли и перед другими европейскими державами (Р. xvii). Оба принципа хороши и логичны, но оба чреваты осложнениями. В первом случае возникает опасность некритиче- ского использования источников, выстроенных сообразно принци- пу литературного этикета. Автор цитирует сформулированное По- лом Бушковичем первое правило чтения русских средневековых текстов: “Текст говорит нам о том, о чем говорит”. Все осталь- ное – интерпретации, имеющие центробежную тенденцию. При этом, кажется, де Мадариага за- бывает о втором правиле, сфор- мулированном тем же ученым: “Текст выражает свое содержание при помощи известных приемов риторики и выразительности”.5 Как следствие, в книге о рождении будущего царя нам сообщается, что оно было ознаменовано ужас- ной засухой, которая “продлилась три месяца и во время которой на протяжении четырех недель не было видно ни солнца, ни луны, путники не различали дороги и теряли из виду друг друга, и тяжелый воздух не позволял пти- цам расправить крылья” (P. 39). Птичек, конечно, жалко, но если вспомнить, что несколькими стра- ницами ранее автор отказывается верить в возможность участия в царских смотринах 1500 девиц из благородных семейств на том основании, что, мол, трудно себе представить, как эти самые деви- цы “трясутся в деревянных гро- моздких колымагах по утопающим в грязи московским улицам” (P. 24), определенная непоследова- тельность окажется налицо. К со- жалению, позитивистский подход (о нем – несколько слов ниже) не всегда позволяет автору сладить с русской средневековой риторикой. Что же до второго принципа, связанного с компаративистикой, то, к сожалению, работа так и не позволяет узнать, какое место ее автор отводит Московской Руси в диахронной исторической “сетке” европейских государств. С одной стороны, де Мадариага видит многочисленные параллели между Россией и европейскими государствами, с другой – от- мечает, что в рассматриваемый период Россия была в большей степени централизована, чем, на- пример, Франция или Испания (P. 448), с третьей же – подчеркивает 459 Ab Imperio, 3/2007 отсутствие в России сословий и сословно-представительных уч- реждений (Pp. 203-205). В итоге общая картина приобретает боль- шую объемность, однако до конца так и не проясняется. В одном месте автор, правда, отмечает, что Россия “развивалась аналогично остальным странам Европы, хотя и независимо от нее и с опоздани- ем на несколько столетий” (P. 205). Но является ли это точкой зрения самой де Мадариаги или просто цитируемым историографическим фактом, понять довольно сложно. Работа, состоящая из 22 глав, написана с привлечением опубли- кованных первичных источников (главным образом летописных), но в первую очередь базируется на предшествующей историогра- фии, как русскоязычной, так и иностранной. Первые две главы монографии – вводные, в них опи- сывается общий фон, на котором протекала деятельность царя Ива- на (особенности государственного управления, структуры общества, взаимоотношений светской и церковной власти с учетом их раз- вития со времен татаро-монголь- ского ига и т.д.), а также дается краткий обзор правления отца Ивана, Василия III. Обе главы в большей степени, чем последу- ющее изложение, построены на материалах историографии. По собственному замечанию автора, особенно полезны для нее были труды Карамзина и Соловьева с их обширными цитатами из до- кументов эпохи. Привлекались и исследования ученых XX века. К сожалению, де Мадариа- га не смогла воспользоваться всеми новейшими работами со- временных ученых, что привело к явной вторичности отдельных фрагментов повествования. Так, например, описание создания и состава регентского совета, сфор- мированного Василием III перед смертью, дано в книге по Карам- зину и Скрынникову, без учета разработок М. М. Крома, сумев- шего привлечь новые источники для освещения данной проблемы.6 Впрочем, если вспомнить общие масштабы работы и ее основную задачу, такие просчеты вполне можно посчитать несуществен- ными. Главы с 3 по 21 посвящены основным событиям жизни и цар- ствования Ивана Грозного, а глава 22 подводит итоги его правления и описывает состояние страны, до- ставшейся наследникам первого русского царя. Метод, к которому прибегает де Мадариага в своем исследо- вании, можно было бы назвать “психологическим позитивиз6 М. М. Кром. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV: Новые данные о внутриполитической борьбе конца 1533 – 1534 гг. // Отечественная история. 1996. № 5. С. 34-49. 460 Рецензии/Reviews мом”. Именно “позитивизмом”, т.к. автор старается в большинстве случаев отказаться от глобальных концепций (вроде классовой борь- бы или противостояния консер- вативного боярства передовому дворянству) и развивает в рамках своего нарратива стратегию бес- пристрастного описания явлений. Ее позитивизм “психологиче- ский”, поскольку большинство явлений рассматривается сквозь призму влияния, которое они оказали на личность Грозного, и наоборот, объяснения этим со- бытиям автор также пытается найти в особенностях личности первого царя. При этом нельзя не отметить, что в силу специфики русских источников, о которой уже гово- рилось выше, авторский подход характеризуется двойным стан- дартом, прилагаемым к описанию явлений, происходящих на уровне политическом и личностном. На первом, политическим, уровне (например, в случае с Избранной Радой) автор проявляет суровый скептицизм и, отмечая слабость источниковой базы, отвергает идею о существовании такого учреждения как необоснованную (Pр. 73, 74 и др.). Применительно же к личностному уровню ана- лиза (например, когда речь идет о взаимоотношениях Сильвестра и царицы Анастасии, о влиянии благовещенского протопопа на политические взгляды царя или, наконец, о влиянии на царя его многочисленных супруг) автор выстраивает разветвленную сеть предположений и догадок. По- казательным здесь может быть частный сюжет о знании Иваном Грозным татарского языка. Впол- не вероятно, пишет де Мадариага, что товарищами по играм моло- дого царя были дети татарского царевича Петра, с которыми он мог, наверное, разговаривать по- татарски (Р. 43). Скептически настроенный читатель может усомниться в том, что а) дети и правда были товарищами по играм, б) дети принявшего кре- щение Петра знали татарский язык и, наконец, в) даже если они его знали и действительно игра- ли с Иваном Васильевичем, они пользовались им, а не русским для общения с юным монархом. Если скепсис окажется достаточ- но стимулирующим, читатель в итоге обратится к литературе и выяснит, что у Петра Ибреимо- вича было всего две дочери, одна из которых в 1529 г. (т.е. за год до рождения Ивана) была выдана за кн. Ф. М. Мстиславского, а другая в 1538 г. стала женой кн. В. В. Шуйского. Да и сам царевич умер в марте 1523 г., а единственная супруга его, Евдокия Ивановна, сестра Василия III, скончалась за 4 года до него, в 1519 г., и, следо- вательно, даже самый младший 461 Ab Imperio, 3/2007 из его возможных детей, будучи на 11 лет старше царя, никак не годился тому в товарищи для игр.7 Впрочем, подобная критика теряет значительную часть своей остроты в связи с тем, что и автор не настаивает на своих умозаклю- чениях. В тех случаях, когда они касаются второстепенных дета- лей, такой подход вполне можно принять. Однако если подобный подход обращен на то, что, строго говоря, является основным объ- ектом исследования, т.е. на саму личность Грозного, он выглядит уже менее обоснованным. Основные вехи становления личности царя в работе пред- ставлены следующим образом. Детство Ивана (как отмечает де Мадариага, не сильно отличавше- еся от детства многих других бу- дущих государей) было одиноким; у него не имелось мужского об- разца для подражания, хотя – тут же оговаривается автор – у нас слишком мало данных, позволя- ющих судить о том, каким имен- но влияниям подвергался тогда будущий царь (Рp. 43, 360, 361). Московское восстание 1547 г. способствовало развитию на- чинающейся паранойи (Р. 63), но благодаря деятельности добрых советников (А. Адашева, Силь- вестра и др.) до поры до времени эта особенность царской психики не давала о себе знать. Первый срыв произошел после смерти царицы Анастасии в 1560 г., когда восприимчивость его натуры пре- вратилась в раздражительность и царь, всегда отличавшийся жестокостью, потерял над собой контроль, приступив к репресси- ям невиданного дотоле размаха (Рp. 144, 361). Иван стал впадать в буйные приступы беспутства, предаваясь пьянству, блуду и содомии (Р. 148). Де Мадариага отмечает, что смерть Анастасии “наверняка привела к обострен- ному ощущению уязвимости, чувству страха, порожденному тем, что представлялось Ивану удачным покушением на близкое ему лицо, совершенным другими его близкими, вероятно, даже с использованием колдовства” (Р. 149). Подобным же образом, по мнению автора, повлияли на Гроз- ного и смерти двух следующих его жен, Марии Темрюковны и Марфы Собакиной: каждый раз он видел в них результат загово- ра, каждый раз это приводило к новым репрессиям (Рp. 243, 270, 361-362). Мания преследования у царя соединилась с манией ве- личия, что и привело к созданию опричнины. Целью ее изначально была борьба за неограниченную 7 А. А. Зимин. В канун грозных потрясений. Предпосылки первой крестьянской войны в России. Москва, 1986. С. 26; В. М. Коган. История дома Рюриковичей. Санкт-Петербург, 1994. С. 177. 462 Рецензии/Reviews власть (Рp. 175-176, 379). Размах репрессий опричнины явился следствием развивающейся па- ранойи, которая достигла своего пика к началу 1570-х гг. Тогда царь, движимый чувством мести и самосохранения, “утратил вся- кий контроль над собой, яростно нанося беспорядочные удары” (Р. 363). Вероятно, некоторый спад репрессий во второй половине 70-х – начале 80-х гг., исходя из данной логики, можно объяснить тем фактом, что две следующие жены Грозного, Анна Колтовская и Анна Васильчакова, были так быстро отправлены им в мо- настырь, что просто не успели “стать жертвами заговора”. Концепция паранойи как дви- жущей силы политики Грозного не является чем-то новым. В современной англоязычной ли- тературе она была развита еще Р. Хелли,8 а одним из первых ее более сотни лет назад высказал русский врач-психиатр П. И. Ко- валевский (чей труд, к сожалению, не был использован де Мадари- агой).9 Концепция эта столь же стройна, сколь и бездоказательна. Как иронично заметил однажды Р. Г. Скрынников, “ввиду отсутствия истории болезни Грозного П. И. Ковалевский не мог подтвердить точными данными свой диагноз, сделанный через триста лет по- сле смерти больного”.10 Автору рецензируемой монографии это тоже едва ли удалось. Проблема подобного подхода, конечно, за- ключается не только в том, что не сохранились соответствующие истории болезни. Можем ли мы вообще считать, что психические закономерности, характерные для XX в., применимы к людям Средневековья? В конечном ито- ге, человеческое “я” – явление сложносоставное, и в различные эпохи, в различных социально- культурных контекстах разные его стороны неизбежно приобретают то или иное значение.11 Значит ли отсутствие “мужского образца для поведения” для подростка XX в., в результате наблюдений над ко- торым сделаны соответствующие выводы психологов и психиатров, то же, что значило оно для ребенка XVI в.? Будем ли мы признавать в людях прошлого “других” или же откажемся от концепции “особого мышления”, по мнению некото- рых историков, закрывающей нам путь к пониманию средневековых 8 R. Hellie. What Happened? How Did He Get Away with It? Ivan Groznyi’s Paranoia and the Problem of Institutional Restraints // Russian History. 1987. Vol. 14. Pp. 199-224. 9 П. И. Ковалевский. Иоанн Грозный и его душевное состояние. Харьков, 1893. Вып. 2. 10 Р. Г. Скрынников. Царство террора. Санкт-Петербург, 1992. С. 8. 11 А. Я. Гуревич. Индивид и социум на средневековом Западе. Москва, 2005. С. 24. 463 Ab Imperio, 3/2007 авторов?12 Представляется, что наиболее убедительным в этом отношении является утверждение А. Я. Гуревича, заметившего, что “не самосозерцание солипси- ста, углубленного в недра соб- ственного духа и игнорирующего действительность, но активное взаимодействие индивида с ми- ром, к которому он на самом деле всецело принадлежит – таковы условия формирования и само- осуществления личности”.13 В рассматриваемой же работе автор пытается соединить два противо- положных подхода, в итоге пред- ставляя на суд читателя несколько причудливый палимпсест: психо- логические мотивировки просве- чивают через густую сеть фактов, в которой “царские фавориты сменяют друг друга бесконечной чередой без всякой политической подоплеки” на фоне общества, “представляющего собой запу- танный клубок связей” (Р. 365). Какие-то события (например, Ливонская война, в трактовке при- чин которой де Мадариага следует традиционной “экономической” схеме, избегая новых концепций)14 получают “объективное” объ- яснение (экономические выгоды торговли с Западом, Рp. 123-124), другие объясняются “субъектив- но” (разгром Новгорода, назван- ный автором “Армагеддоном”, Рp. 245-246),15 третьи совмещают в себе эти два противоположных на- чала (опричнина, которая, с одной стороны, была проявлением пара- нойи Ивана, с другой – борьбой за неограниченную власть, а с тре- тьей – по крайней мере, на первом этапе – оказалась направленной против боярской аристократии, Рp. 175, 182, 379 и др.). Автор биографии старательно избегает обобщений, но в не- которых случаях, когда все же позволяет себе высказать строгое суждение, делает в высшей сте- пени интересные наблюдения. Так, например, пристального внимания заслуживает идея о связи завоевания Казани с обще- европейским переходом к поли- тике “окончательного решения” проблемы взаимоотношений различных народов и конфессий, связанной со все возрастающей угрозой ислама (Р. 95). Интересны 12 Я. С. Лурье. Россия древняя и Россия новая. Санкт-Петербург, 1997. С. 17. 13 А. Я. Гуревич. Указ. соч. С. 32. 14 Обзор их см. на “круглом столе”, устроенном журналом “Родина” (№ 12 за 2004 г.). Электронную версию см.: http://www.istrodina.com/rodina_articul. php3?id=1425&n=79. Последний раз проверялась 27 августа 2007 г. 15 “Экономическое” объяснение этого события, увязывающее разгром с торговой деятельностью новгородского духовенства, осталось вне внимания де Мадариаги, подробнее о нем см.: В. В. Шапошник. Церковно-государственные отношения в России в 30 – 80-е годы XVI века. Санкт-Петербург, 2006. С. 326-345. 464 Рецензии/Reviews и многочисленные сопоставления с фактами европейской истории. Поручные записи, определяю- щие во многом, по мысли автора, формирование русского общества, находят свой аналог в практике Генриха VII (Р. 173), Домострой “по общему тону и контексту” близок подобным учебникам, широко распространенным в Ев- ропе (Р. 70), некоторые положения Стоглава16 (вопрос о “Вдовых боя- рынях”) перекликаются с практи- кой английского Сиротского суда (Р. 407), конфискация имущества опальных широко применяется не только Иваном Грозным, но и первыми Тюдорами (Р. 417), и даже для Ефросиньи Старицкой находится свой английский двой- ник – пожилая графиня Солсбери, казненная Генрихом VIII в 1540 г. (Р. 393). Все это, безусловно, способствует лучшему понима- нию англоязычным читателем реалий русской истории XVI в., хотя, возможно, и лишь на уровне отдельных событий. (В связи с этим кажется весьма странным, что автор, уделяя значительное внимание теории двух ипостасей царя, принадлежащей Агапиту и получившей широкое распро- странение на русской почве, ни- как не связывает ее с английской концепцией “двух тел” короля, что, вполне возможно, могло бы привести к новым, любопытным аналогиям). К сожалению, не обошлось в книге и без некоторых до- садных неточностей, вероятно, неизбежных при столь внуши- тельном объеме работы. Датой смерти А. А. Зимина дважды вместо 1980 г. назван 1988 г. (Р. xiii), Соломония Сабурова на- звана дочерью боярина, что для лета 1505 г. еще неверно: ее отец получил боярство позже, осенью следующего года (P. 24), Аграфена Челяднина именуется то Аграфе- ной, то Агриппиной (P. 41), а ми- трополит Иоасаф (Ioasaf) стано- вится Иосифом (Joseph, Iosif) (Pp. 42, 82). Василий Шуйский правил до 1610 г., а не до 1611 г. (P. 58). Легенда о том, что Федора Бас- манова заставили казнить отца, а затем и самого предали казни, не соответствует действительности, как показал еще В. Б. Кобрин: отец и сын были сосланы на Белоозеро, где и умерли (P. 260). Варшавская конфедерация предусматривала отнюдь не равенство всех вер на территории Речи Посполитой, как говорится в тексте, но равенство всех христианских конфессий, и распространялась лишь на элиту общества (P. 290). Третья супруга царевича Ивана Ивановича не- однократно называется Еленой Федоровной Шереметевой, что 16 Возможная параллель Стоглава с Тридентским собором, кажется, остается не замеченной де Мадариагой. 465 Ab Imperio, 3/2007 неверно. Ее звали Елена Ива- новна, она приходилась дочерью Ивану-меньшому Васильевичу Шереметеву (Pp. 328, 341, 442). Наконец, вовсе не вторая супруга кн. И. Ф. Мстиславского, урож- денная кнж. Воротынская, а его первая жена, кнж. Горбатая-Суз- дальская, приходилась сестрой второй жене Н. Р. Юрьева (в рабо- те А. А. Зимина, на которую ссы- лается здесь автор, содержится явная ошибка) (P. 446). В некото- рых местах автор не вполне точно цитирует источники, сбиваясь на их пересказ (в первую очередь это касается глав о переписке Грозно- го и Курбского, а также о боярских письмах королю Сигизмунду II Августу), что в ряде случаев при- водит к искажению смысла текста. Про письмо Сигизмунду кн. М. И. Воротынского почему-то сказано, что король в нем не назван братом, хотя в русском тексте ясно чита- ется “называешь ты, брат наш” (P. 218), и т.д. Повторяется уже почти хрестоматийная ошибка о споре Ивана Грозного с А. Пос- севино. Автор пишет, что “царь в гневе воскликнул: ‘Римский папа не пастырь’” (P. 346), хотя на са- мом деле Грозный высказался со- вершенно иначе: “который Папа не по Христову учению и не по апо- стольскому преданию станет жить, тот Папа – волк, а не пастырь”. В целом же нельзя не отметить, что для работы такого масштаба количество неточностей более чем скромно, а сама монография, безусловно, будет полезной англо- язычным читателям не только как внушительный компендиум све- дений о России эпохи Ивана Гроз- ного, но и как средство сделать эту историю ближе и понятнее благодаря многочисленным па- раллелям с английской историей и тем самым способствовать от- казу от использования в качестве объяснительных механизмов при- тягательные, но бессмысленные формулировки вроде “загадочной славянской души” или “он рус- ский – это многое объясняет”. ...