Writing the Siege of Leningrad: Women’s Diaries, Memoirs, and Documentary Prose by Cynthia Simmons, Nina Perlina (review)

490 Рецензии/Reviews Марина ЛОСКУТОВА Cynthia Simmons, Nina Perlina (Eds.), Writing the Siege of Leningrad : Women’s Diaries, Memoirs, and Documentary Prose (Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2002). 288 pp., 14 ill. Index. ISBN: 0-8229-4183-X (hardback edition). За последние несколько лет мы столкнулись с достаточно большим количеством публика- ций, так или иначе посвященных памяти о Великой Отечественной войне. Несомненно, что во многом интерес к этой теме был вызван последним “большим” юбилеем победы над нацизмом – послед- ней возможностью услышать и записать воспоминания непосред- ственных очевидцев и участников войны. Книгу, подготовленную американскими исследовательни- цами Синтией Симмонс и Ниной Перлиной, можно в полной мере отнести к числу таких работ. Перед нами еще одна попытка представить блокаду Ленинграда сквозь призму восприятия отдель- ной личности, рядового свидетеля и участника великой и трагиче- ской эпопеи, более того – человека гражданского, женщины-блокад- ницы. Исследовательский коллек- тив, в который помимо Симмонс и Перлиной входили Арлен Фор- ман, Алла Зейде, а также студен- ты и аспиранты Бостон-колледжа и Индианского университета, собрал и перевел на английский язык целый ряд документальных свидетельств жительниц блокад- ного Ленинграда. Эти материалы, которые в традиционном россий- ском источниковедении принято относить к “источникам личного происхождения”, были поделены на три группы, определившие структуру книги по главам: дневники и письма военных лет, мемуары и устные воспомина- ния, записанные в 1995–1996 гг. в Петербурге, и, наконец, литературные произведения, от- несенные составительницами к жанру “документальной прозы”. Этим главам составительницы предпослали предисловие и вве- дение, в котором излагают свой взгляд на представленные в книге документы. В конце книги в не- большом заключении Симмонс и Перлина высказывают ряд мыс- лей о роли женщин в истории во- йны и блокады и о влиянии этих страшных испытаний на судьбу ленинградок, а также о том, как они осмысливали собственную судьбу. R-Forum Narrating the Siege of Leningrad Нарративы ленинградской блокады 491 Ab Imperio, 3/2006 Как мне кажется, для лучшего понимания этой работы – как ее достоинств, так и недостатков и проблемных мест – очень важны биографические данные о ее со- ставительницах. Эта публикация подготовлена в первую очередь специалистами в области русской литературы, а не социальной исто- рии (Симмонс – преподаватель славистики Бостон-колледжа, а Перлина – профессор по отделе- нию славянских языков и литера- тур Индианского университета). Симмонс и Перлину интересует не только (а может быть и не столько) повседневная жизнь женщин бло- кадного города, но также и способ- ность этих женщин выразить в рассказесвоюсудьбу,создатьвтек- сте свою автобиографию, то, что мы бы определили как narrative construction of self – конструи- рование собственной личности средствами языка, повествования. Несомненно, в случае с Перли- ной мы в каком-то смысле имеем дело и с попыткой осмысления и реконструкции своей биографии: как подчеркивается в предисловии, Нина Перлина родилась и провела детские годы в Ленинграде. Составительницы книги спра- ведливо настаивают на особой роли ленинградских женщин в обороне города – роли, которая практически не была отражена в официальных источниках, при- влекавшихся для написания исто- рии войны и блокады. Созданная ими книга призвана хотя бы от- части восполнить этот пробел. Речь идет не только о том, чтобы проиллюстрировать на примерах или привести доказательства подвига ленинградских женщин. Симмонс и Перлина подчерки- вают переосмысление авторами дневников и воспоминаний самой природы героизма. В условиях блокады подвигом становились повседневность, быт: поддержа- ние жизни, приготовление пищи, поддержание тепла в доме, уход за больными и немощными, при- стойное погребение близких – традиционно женские, “неге- роические” сферы деятельности. Кроме того, женщинам пришлось также взять на себя в полной мере долю мужчин на производстве, на строительстве оборонительных укреплений, на “Дороге жизни”. Говоря словами авторов книги, от женщин требовался героизм не только Андромахи, но и героизм Гектора – героизм не только хра- нительниц очага, терпеливо жду- щих возвращения своих мужей и братьев, но и героизм воинов.1 1 Обращаясь к образам Гектора и Андромахи – архетипам защитников осажден- ного города во всей европейской литературе, Симмонс и Перлина, возможно, не осознают, насколько точно они воспроизводят риторику описываемой эпохи. Дей- ствительно, в советской пропаганде 1946–1949 гг. (т.е. до “Ленинградского дела”) 492 Рецензии/Reviews И многие рассказы, представ- ленные в книге, в полной мере отражают такое, порой синкре- тическое, порой амбивалентное, противоречивое понимание геро- изма женщинами-блокадницами – ведь, как указывают Перлина и Симмонс во введении, “женщи- ны-воительницы в той же мере воздействуют на традиционное понимание воинской доблести, в какой на них воздействует это понимание” (P. 6).2 Однако еще один – возможно, даже более значимый – вклад этой книги в осмысление темы “жен- щина и блокада Ленинграда” со- стоит в том, что она, пожалуй, од- ной из первых поднимает вопрос о том, какой страшный след оста- вили война и блокада в женской судьбе – не только в самой жизни женщин военного поколения, но и в осмыслении ими этой жизни в автобиографической конструкции личности. Страшная демография войны закрыла перед большин- ством ленинградок, переживших блокаду, возможность реализации той жизненной программы, кото- рая в то же время диктовалась ей обществом, семейным воспитани- ем, своими собственными пред- ставлениями о счастье. Привлекая внимание к огромной трагедии целого поколения, составительни- цы, безусловно, вносят значимый вклад в изучение самосознания, “субъективности” советского че- ловека середины ХХ века. В то же время, как известно, женщина всегда и везде испыты- вала определенные сложности в овладении поэтикой автобиогра- фического жанра, в приспособле- нии сложившихся канонов этого жанра для отображения своей жизни, своей роли, находящейся на границе публичного простран- ства, не соответствующей тем стандартам, которыми измеряется нормативная личность – личность мужчины. Многими англо-амери- канскими исследовательницами в последние десятилетия отме- чались те трудности, с которыми Ленинград называли “городом, затмившим славу Трои”. См. об этом: В. Кален- дарова. Формируя память: Блокада в ленинградских газетах и документальном кино в послевоенные десятилетия // Память о блокаде: Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества. Материалы и исследования / Под ред. М. В. Лоскутовой. Москва, 2006. С. 275-295, особенно C. 276-277. 2 Здесь я снова не могу не отметить, насколько наблюдения Симмонс и Перлиной о переосмыслении понятия героизма перекликаются с анализом современных рас- сказов-воспоминаний о блокаде петербуржцев – жителей блокадного Ленинграда, проделанном исследователями из Европейского университета в Петербурге. См. об этом: Т. Воронина, И. Утехин. Реконструкция смысла в анализе интервью: Те- матические доминанты и скрытая полемика // Память о блокаде: Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества. С. 229-261, особенно с. 250-260 (раздел “Скрытая полемика в рассказах о блокаде: разное понимание героизма”). 493 Ab Imperio, 3/2006 столкнулись писательницы, пы- тавшиеся создать жанр женской автобиографии в России. Данная книга продолжает работу в этом направлении. Симмонс и Перлина тоже фиксируют определенную неуверенность,скакойвыбранные ими авторы владеют искусством передачи в слове своей судьбы и судьбы своих соотечественниц в осажденном городе. Так, Перли- на и Симмонс вслед за другими исследователями полагают, что “русские женщины не могли от- крыто проявить или даже сами осознать гендерную природу своего жизненного опыта”. Даже такой мастер автобиографиче- ского жанра, как Лидия Гинзбург, в своих “Записках блокадного человека”, как выясняется, по- казывает различие в восприятии блокады мужчин и женщин, но не настаивает на нем в той мере, чтобы представить себя и других жертв блокады, благодаря кото- рым выстоял Ленинград, именно как женщин, а не просто как “людей”, как часть “народа”.3 Эта неспособность представить свою жизнь и жизнь других блокадниц именно как трагедию и как победу женщин Ленинграда объясняется, с точки зрения Симмонс и Перли- ной, периферийным положением женщины в советском обществе, ее принадлежностью в боль- шей степени все же к частному, приватному, а не к публичному пространству. Однако принад- лежность женщины к периферии, ее “лиминальность” (очень по- пулярный в англоязычных ген- дерных исследованиях термин), пограничное положение, обла- дают своими преимуществами. Благодаря такому положению она обладает относительной свободой по отношению к официальной идеологии, к сталинскому режи- му, что объясняет ее поразитель- ную независимость суждений и моральных оценок. С моей точки зрения, этот вывод составитель- ниц не бесспорен: как минимум, требуется еще показать, что от- носительное свободомыслие авторов было обусловлено их гендерным (а не социальным, конфессиональным или каким- либо другим) самосознанием. Кроме того, нельзя не отметить, что составительницы исходят из априорного представления о том, что осознание “гендерной при- роды своего жизненного опыта” неизбежно приведет женщину к тому, что для нее безусловным приоритетом станет утверждение своей женской идентичности. 3 “Записки блокадного человека” составители решили не включать в свое издание, поскольку к тому времени они уже были опубликованы в переводе на английский язык. Эти воспоминания с точки зрения Симмонс и Перлиной представляют со- бой своего рода эталон женского рассказа-воспоминания о блокаде Ленинграда. 494 Рецензии/Reviews Интерес составительниц к проблеме женского автобиогра- фического нарратива, очевидно, и определил выбор представленных в сборнике авторов воспоминаний о блокаде. Хотя Симмонс и Пер- лина утверждают, что они попыта- лись представить широкий спектр свидетельств о блокаде – письма, дневники и воспоминания жен- щин, принадлежащих к разным социо-экономическим группам, профессиям и национальностям (P. 23), несколькими строками ниже составительницы призна- ются, что на самом деле в книгу вошли в основном свидетельства интеллигенции. Однако Симмонс и Перлина не решаются так опре- деленно очертить границы своего подхода – четко обозначить, что их интересует именно автобио- графический нарратив, репрезен- тация опыта жизни в блокадном городе в текстах, созданных теми его жительницами, которые во всяком случае обладали некото- рыми навыками их построения, и признать, что отобранная для издания группа авторов представ- ляет лишь определенный сегмент женщин-жительниц блокадного города. (Очевидно, что, разыски- вая неопубликованные дневники и воспоминания, а также респон- дентов для проведения интервью, исследовательницы придержива- лись стратегии “снежного кома”, т.е. обращались к знакомым уже известных им респондентов и сотрудникам двух петербургских хранилищ документальных источ- ников – Музея обороны Ленингра- да и рукописного отдела Россий- ской национальной библиотеки (РНБ). Этот фактор, очевидно, и объясняет то обстоятельство, что из тридцати женщин, чьи письма, дневники и воспоминания пред- ставлены в книге, восемь – фило- логи, историки, сотрудники РНБ или Музея обороны Ленинграда, еще семь – художники, артисты или историки искусства и только одна несомненно принадлежала к рабочей среде – заметим, что (по собственному признанию соста- вительниц) интервью с ней было записано “случайно” (P. 133). Последнее обстоятельство важно отметить, поскольку целый ряд сюжетов, выделяемых соста- вительницами в воспоминаниях и дневниках, – продовольственное снабжение и мучительное добыва- ние продуктов, топлива, одежды, отчаянные усилия по захоронению умерших родственников, комму- нальный быт, эвакуация, функ- ционирование школ и больниц в блокадном городе и т.п. – могут быть отнесены к традиционным проблемам социальной истории. И здесь составительницы, по- видимому, полагают, что отра- женные в воспоминаниях реалии репрезентативны для всего граж- данского населения (во всяком 495 Ab Imperio, 3/2006 случае, для всех женщин) бло- кадного Ленинграда. Между тем в чем-то эти рассказы отражают восприятие и память о блокад- ном быте женщин из достаточно узкого круга интеллигенции. Так, у многих авторов писем и дневни- ков просматривается обостренное отношение к проблеме “ижди- венцев” – категории, введенной властями в целях распределения продовольственных ресурсов, под которую в первую очередь и попали многие женщины из этой среды. Симмонс и Перлина отмечают эту особенность, но интерпретируют ее как прояв- ление особой женской позиции, женской солидарности (поскольку в эту категорию, как они считают, должно было попасть большин- ство женщин в городе); между тем, не очевидно, что женщины из других социальных слоев так- же воспринимали это деление на категории как несправедливость (даже при том, что они сами мог- ли, как домохозяйки, относиться к “иждивенцам”). В дневниках и воспоминаниях мы также находим некоторые указания, способные пролить свет в ответе на вопрос о причинах нежелания многих ленинградцев эвакуироваться ле- том 1941 г., когда еще была такая возможность: для потомственных горожан, не имеющих родствен- ников в деревне, эвакуация в от- рыве от своего учреждения была эвакуацией в никуда. (Этот инте- ресный аспект воспоминаний не был отмечен составительницами). Вполне возможно, что воспоми- нания женщин, принадлежащих к другим социально-професси- ональным группам населения, могли бы показать другие оценки событий (как собственно времен блокады, так и оценки современ- ной нам эпохи) и поведенческие стратегии. Очевидно, чувствуя свою сла- бость в области социальной исто- рии, составительницы пригласили профессионального историка Ричарда Бидлака написать пре- дисловие к книге, которое помог- ло бы англоязычному читателю составить общее представление о блокаде Ленинграда. Это пре- дисловие, безусловно, очень по- лезно для человека, недостаточно знакомого с основными фактами, относящимися к общему ходу войны и жизни гражданского на- селения в блокадном городе. В своем предисловии Бидлак при- водит известные на сегодняшний день данные о численности на- селения Ленинграда накануне и на разных этапах блокады, о доле женщин среди занятого на про- изводстве населения, о системе распределения продовольствия, о настроениях населения города по данным спецслужб, о деятель- ности православной церкви в годы блокады – словом, по всем 496 Рецензии/Reviews тем вопросам, которые выделяют в дневниках и воспоминаниях составительницы сборника. При этом он демонстрирует хорошее знакомство с работами петер- бургских историков последне- го десятилетия, посвященны- ми гражданскому населению Ленинграда в годы блокады, – А. Дзенискевича, В. Ковальчу- ка, Н. Ломагина, В. Шишкина. Замечу, однако, что ни Бидлак, ни Симмонс и Перлина не дают пря- мого ответа на вопрос о возмож- ности и путях интеграции двух взглядов на историю гражданско- го населения Ленинграда в годы блокады – исторического анализа, основанного на документальном выявлении и верификации фактов, относящихся ко всему населению в целом и/или его отдельным сегментам (традиционный по- зитивистский подход), и субъек- тивных рассказов-воспоминаний. Для Бидлака, по-видимому, вос- поминания женщин-блокадниц могут рассматриваться как один из источников для дальнейшего изучения повседневности блокад- ного города (вполне оправданный и продуктивный подход, который, однако, требует четкого определе- ния социальной принадлежности этой группы женщин и кропотли- вого анализа их нарратива с тем, чтобы выявить роль упоминаемых в рассказах “фактов” в общей автобиографической конструк- ции повествования). Симмонс и Перлина говорят о необходимости междисциплинарного подхода к изучению блокады, но, в сущ- ности, так и не считают нужным определить, что перед ними – ис- точник по социальной истории, автобиографический нарратив или же “живая история”, превосходя- щая своей глубиной работы исто- риков и потому не нуждающаяся ни в проверке, ни в комментариях. Безусловно, автобиографиче- ские материалы-свидетельства жителей блокадного Ленинграда могут считаться и тем, и другим, и третьим – но для плодотворной работы с ними исследователю следует более четко определить свои исходные посылки, а значит и границы своего метода. Составительницы все время балансируют между двумя под- ходами – между социальной исто- рией повседневности блокадного Ленинграда и анализом репрезен- тации блокады Ленинграда и его жителей в женском автобиографи- ческом нарративе. При этом оба эти подхода страдают известной методологической наивностью, наглядно проявившейся в подраз- деле “Рассказы о себе и история” (“Personal Narratives and History”), написанном Перлиной. Теорети- ческую базу исследования, со- гласно ее заявлению, составили работы И. Гревса, Н. Анциферова, М. Бахтина, М. Блока, И. Берли- 497 Ab Imperio, 3/2006 на и В. Виноградова – при всем уважении к названным выдаю- щимся историкам, философам и литературным критикам нельзя не отметить, что, перечисленные через запятую, они образуют до- статочно странную компанию.4 Мало что проясняет и беглое замечание исследовательницы о том, что все эти авторы рассма- тривали историю человечества как вмещающую в себя множе- ство безвестных индивидуальных переживаний своей судьбы. Очевидно, что принадлеж- ность составительниц книги к специалистам, изучающим рус- скую литературу, определила и очень специфический взгляд на “историю истории”, т.е. на рабо- ты своих предшественников. Вне поля зрения составительниц ока- зались работы профессиональных историков – как советских/рос- сийских, так и англо-американ- ских. Представленными оказались лишь отдельные художественные произведения женщин блокадного Ленинграда (названы А. Ахматова, О. Берггольц, А. Остроумова-Ле- бедева, В. Инбер) и книги британ- ских и американских журналистов (А. Верта, Л. Гура, Г. Солсбери). Симмонс и Перлина, конечно, не могли обойти молчанием “Блокадную книгу” Д. Гранина и А. Адамовича (впервые опубли- кованную в 1979, а не в 1982 г., как полагают составительницы). Эта книга, при всех ее достоин- ствах, причисляется Перлиной и Симмонс к канону официальной советской историографии о войне. С этой оценкой можно поспорить, во всяком случае для меня несо- мненно, что “Блокадная книга” – при всех неизбежных цензурных ограничениях и самоцензуре ее авторов – до сих пор остается той вершиной, которой современные исследователи, занимающиеся устной историей блокады, так и не достигли. Нельзя не остановиться и на многих вопросах, которые вы- зывает собственно публикация писем, дневников и воспомина- ний. Составительницы нигде не сочли нужным оговорить, приво- дится ли конкретный текст ими целиком или в отрывках, и если да, то где находятся пропущенные фрагменты. Этот вопрос возника- ет в первую очередь при чтении дневников – читателю остается только гадать, чем вызваны зна- чительные временные интервалы между отдельными записями (ав4 Заметим, что в этом списке не нашлось места для Лидии Гинзбург, которая была не только мемуаристкой, но и выдающимся исследователем этого жанра и его исто- рии. Возможно, что ее мысли о природе автобиографического творчества могли бы оказать составительницам бóльшую помощь, чем известное исследование петер- бургского медиевиста Гревса, посвященное истории землевладения в Древнем Риме. 498 Рецензии/Reviews тор долгое время не прикасался к дневнику – или записи были, но они пропущены; дневник внезап- но обрывается – или же просто дальнейшие записи было решено не воспроизводить?). Еще слож- нее с публикацией устных интер- вью, записанных исследователями в 1995–1996 гг. Если о принципах отбора информантов сказано не- сколько слов в предисловии, то ничего не известно об условиях проведения интервью, о том, кто именно из исследователей прово- дил конкретное интервью, а самое главное – воспроизводится ли все интервью целиком. В одних случа- ях приводятся вопросы интервью- ера, в других они остались “за ка- дром” (интервью с Н. Б. Роговой, К. М. Матус, О. И. Мархаевой, О. А. Тряпицыной-Матвеенко). Такая практика давно уже крити- куется многими специалистами по устной истории, поскольку она на деле значительно искажа- ет наше восприятие интервью. У читателя создается впечатление, что респондент выступает “перед лицом вечности” – между тем, его (в данном случае уместнее сказать “ее”) рассказ возник в предельно конкретной ситуации личного общения. В другое время, отвечая на другой вопрос, другому челове- ку респондент предельно вероятно рассказал бы все совершенно по-другому. В данном случае со- вершенно без внимания остался тот факт, что интервью проводили иностранные исследователи: рас- сказ пожилого человека, обращен- ный к иностранцу, в нашей стране заведомо имеет определенную специфику, которую еще предсто- ит проанализировать. (Оговорюсь, что я не имею в виду здесь пробле- мы самоцензуры: сложно заранее решить, к кому респондент будет чувствовать большее доверие и кому “больше расскажет” – со- отечественнику или иностранцу. Я хочу подчеркнуть здесь не раз- ницу в объеме или достоверности информации, речь идет о том, что весь рассказ в целом будет другим, поскольку иной, возможно, будет стратегия саморепрезентации ре- спондента). Незамеченным прошло и то обстоятельство, что интервью с блокадницами проводились ис- следовательницами в середине 1990-х годов. Для исследователь- ниц, очевидно, этот период ассо- циируется лишь с “гласностью” и возможностью освободиться от запретов и подозрительности советской эпохи. Между тем, для многих блокадниц 1990-е гг. были временем унижения, и крайней нужды, и размышлений об от- ношениях между поколениями, и отчаянной борьбы за льготы и доступ к материальным ресурсам, в том числе и между различными категориями внутри блокадно- го сообщества. Отдельные вы- 499 Ab Imperio, 3/2006 сказывания об эпохе 1990-х гг. можно найти и в опубликованных текстах: в них хорошо видно, как блокада все время переосмысли- валась женщинами, ее пережив- шими, в контексте последующих эпох. Однако на это явление соста- вительницы совсем не обратили внимания в своих комментариях. Наконец еще один аспект пу- бликации воспоминаний и интер- вью представляется мне заслужи- вающим комментария со стороны составительниц. Симмонс и Пер- лина всюду приводят подлинные имена и фамилии не только авто- ров воспоминаний и дневников, но и фамилии людей, упоминаю- щихся в этих рассказах. (Исклю- чение составляет одно письмо, где по требованию автора изъяты все имена и фамилии). Между тем такое решение небесспорно: в некоторых интервью, например, содержатся не то что нелестные, а прямо компрометирующие других людей (ныне, очевидно, уже умер- ших) высказывания и оценки (см. воспоминания Костровицкой). За- мечу, что мы не можем даже быть уверенными в том, что сама рас- сказчица была готова обнародо- вать свои заявления, записанные, возможно, под влиянием момента. Многие устные историки, напри- мер, высказываются за изменение имен как респондентов, так и лиц, фигурирующих в их рассказах, если, конечно, речь не идет об известных политических, рели- гиозных деятелях, деятелях науки и культуры. Во всяком случае, решение публиковать подлинные имена, позволяющие установить личность упоминаемых в рассказе лиц, должно быть предметом об- суждения, которого в данном слу- чае, по-видимому, не было вовсе. Составительницы указывают, что их книга ставит перед собой двойную задачу: она задумывалась ими одновременно как “ресурс” для интересующихся историей блокадного Ленинграда и как при- ношение – tribute – дань памяти ав- торам воспоминаний и дневников, а также всем женщинам – житель- ницам блокадного Ленинграда. В качестве информационного ресур- са эта книга, как я постаралась по- казать, не свободна от недостатков. В то же время нельзя не отметить, что составительницы приложили очень много усилий для того, чтобы помочь англоязычному читателю ближе познакомиться с повседневной жизнью блокадного Ленинграда и лучше понять содер- жание воспоминаний и дневников его жителей. Так, помимо замеча- тельных иллюстраций, любезно предоставленных Государствен- ным Эрмитажем, Русским музеем и Центральным государственным архивом кинофотодокументов, книга снабжена хронологиче- ской таблицей основных собы- тий, происходивших в блокадном 500 Рецензии/Reviews городе и на Ленинградском и Волховском фронтах, таблицей, воспроизводящей размер выдачи хлеба различным категориям на- селения Ленинграда в период с 18 июля 1941 по 22 марта 1942 г. (составлена Бидлаком), и двумя картами (картой окрестностей Ленинграда с обозначением линии фронта, установившейся 21 сентя- бря 1941 г., и картой Ленинграда с указанием основных объектов, упоминающихся в дневниках и воспоминаниях). Перед всяким историком во- йны и блокады, работающим не с официальными источниками, но с личными документами и воспоминаниями и при этом ин- тересующимся не только фактами, но и интерпретацией самих свиде- телей и участников этих событий, их оценками, ретроспективной репрезентацией событий и своей собственной судьбы, неизбежно встает проблема: имеем ли мы моральное право брать на себя смелость анализировать сознание авторов воспоминаний (а значит, и высказывать суждения, говорить о “стратегиях”, “умолчаниях” и “травме”, показывать ограничен- ность понимания истории или даже записывать кого-либо в “жертвы” вопреки ясно выражен- ной воле самих респондентов). Многие безусловно интересные и концептуально гораздо более изощренные исследования по- следних лет в этой области вы- зывают неоднозначную реакцию именно своим менторским то- ном, нарративными стратегиями исследователя, использующего свою возможность как автора книги сказать последнее слово и расставить акценты по своему усмотрению. Книга Симмонс и Перлиной благодаря своей тео- ретической безыскусности почти ничего не диктует и не предписы- вает/приписывает авторам днев- ников и воспоминаний, и потому можно считать, что свою задачу отдать долг памяти жительницам блокадного Ленинграда эта книга выполняет очень достойно. Марианна МУРАВЬЕВА НЕСТОР: Ежеквартальный журнал истории и культуры Рос- сии и Восточной Европы. № 8: О блокаде Ленинграда в России и за рубежом. Источники, исследова- ния, историография / Главный ред. И. В. Лукоянов, ред. номера А. Р. Дзенискевич. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2005. 218 с. ISSN: 1726-7870. Трудно рецензировать рабо- ты о блокаде. Многие факторы ...