Шейла Фицпатрик: К изучению социокультурного аспекта сталинизма

442 Рецензии/Reviews Вячеслав МЕНЬКОВСКИЙ Шейла Фицпатрик: к изучению социокультурного аспекта сталинизма Sheila Fitzpatrick, Tear off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-century Russia (Princeton: Princeton University Press, 2005). 332 pp., ill. Index. ISBN: 0-69112245 -8. Сегодня невозможно пред- ставить мировую историографию советской истории без трудов Шейлы Фицпатрик. Войдя в анг- ло-американскую академическую среду в 1970-е гг., она сразу оказа- лась в центре внимания, поскольку ее работы о сталинизме открывали edged by actors at the time. One good history of Soviet provincial science is Paul Josephson’s account of Akademgorodok.23 Nevertheless, it is important that historians of the Soviet Union continue to recognize the considerable heterogeneity that existed within the Soviet system. 23 Paul R. Josephson. New Atlantis Revisited: Akademgorodok, the Siberian City of Science. Princeton, 1997. новые перспективы изучения это- го феномена. На рубеже 1960-x –1970-х гг. западная советология претерпела серьезные внутренние изменения. В послевоенные годы в ней задавали тон политологи, но к началу 1970-х гг. среди со- ветологов значительно возросло количество историков. Слабость тоталитарной модели в объясне- нии послесталинских изменений в Советском Союзе была очевидной. Модель предполагала, что тотали- тарные режимы бесконечно вос- производят (“клонируют”) себя, а изменения допускала лишь как результат внешнего воздействия. Однако советский режим чрез- вычайно заметно изменился и потерял многие черты, описанные ранее теоретиками тоталитаризма. Отвержение тоталитарной модели было стартовой точкой для западного ревизионизма, ставшего реакцией части молодых ученых в США на доминирование исследователей старшего поколе- ния, принадлежащих, с их точки зрения, к политизированной “на- учной школе холодной войны”. В течение 1960-х гг. эти теоретики подверглись атаке со стороны более критически настроенных представителей академического мира, которые отвергали то, что они считали “циничной манипу- 443 Ab Imperio, 1/2006 конфликты и борьбу между ними. Ревизионистская историография не была монолитной, споры об уникальности советской систе- мы, возможности ее сравнения с “обычными” западными полити- ческими структурами шли в тече- ние десятилетий и продолжаются до сегодняшнего дня. Особенно остро дискутировал- ся вопрос о применении “нетота- литарных” моделей в отношении сталинского периода советской истории. В 1970-е гг. многие мо- лодые ученые были (или хотели быть) социальными историками. Частично это отражало текущие тенденции исторической про- фессии в целом. Но это также подразумевало убеждение, что движущими силами советского исторического развития были не только политика и идеология, как утверждала тоталитарная школа. Ревизионисты хотели акценти- ровать внимание на социальных силах и процессах. Фицпатрик писала, что советология наполни- лась более глубоким содержанием в 1970-е гг., когда новая когорта социальных историков бросила вызов гегемонии политологов, хотя и была готова все еще ставить “старые советологические вопро- сы о политической системе”.2 ляцией политической теорией для службы интересам американской политики”. Американский историк Алек- сандр Рабинович отмечал в интер- вью автору данной рецензионной статьи, что ревизионистская те- ория была создана поколением, на которое влияли интерес к со- циальной истории, вьетнамская война, возможность работы в Со- ветском Союзе: “Когда появились первые ревизионистские работы, нам стало ясно, что мы не знаем советской истории. История, на- писанная в Советском Союзе, и советская история, написанная во время “холодной войны” в Соеди- ненных Штатах, – это извращение реальности”.1 Ревизионистский подход пред- полагал использование методов и концепций, заимствованных из других дисциплин, и был основан на методологии, признававшей наличие внутренних закономер- ностей развития советского обще- ства. Спектр концепций, при- шедших на смену тоталитарной модели, был достаточно широк. Это и структурализм, и бихевио- ризм, и ряд холистских моделей, объяснявших политические про- цессы через действия социальных сил и политических институтов, 1 А. Рабинович. Меня считали буржуазным фальсификатором // Беларускi гiстарычны часопiс. 1998. № 4. С. 29. 2 Sh. Fitzpatrick. New Perspectives on Stalinism // The Russian Review. 1986. Vol. 45. Pp. 357-373. 444 Рецензии/Reviews Отметим, что Фицпатрик с иро- нией относилась к вопросу о пер- венстве среди “ревизионистов”. “Я немного знала об американской советологии до приезда в США в начале 1970-х годов”,3 – вспомина- ла она. “Одним из первых амери- канских советологов, с которыми я познакомилась, был Стивен Коэн. От него я и узнала о том, что среди советологов были ревизионисты и что я – одна из них”.4 В послевоенные годы круг используемых западной советоло- гией источников был чрезвычайно ограничен. Кроме архива Троцко- го и смоленского архива, это были опубликованные работы, в первую очередь выступления советских руководителей, резолюции и ре- шения высших органов КПСС, нереалистичная официальная статистика, идеологизированные научные публикации, советские и эмигрантские мемуары и мо- сковская пресса. Подчеркнем, что даже официальная провинци- альная пресса была практически недоступна на Западе. Ник Барон определяет западную методоло- гию работы с такими источниками как “идеографическую”, то есть основанную на догадках, пред- положениях, расшифровке сим- волов.5 Адам Улам указывал, что изучение сталинизма представляет сложность для исследователя как в моральном, так и в техническом отношении. Он сравнивал работу ученых, стремящихся разгадать “интригующие исторические го- ловоломки этого периода”, с дей- ствиями Пуаро, героя детективных романов Агаты Кристи.6 3 Ш. Фицпатрик родилась и получила образование в Австралии, а диссертацию го- товила и защищала в Великобритании. Она получила B.A. в 1961 г. в университете Мельбурна, а Ph.D. – в 1969 г. в Оксфордском университете. 4 Sh. Fitzpatrick. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca, NY, 1992. P. xii. 5 N. Baron. History, Politics and Political Culture: Thoughts on the Role of Historiography in Contemporary Russia // Cromohs. 2000. No. 5. См. полную версию статьи: http://www.cromohs.unifi.it/5_2000/baron.html (последний раз проверялась 1 февраля 2006 г.). 6 A. Ulam. The State of Soviet Studies: Some Critical Reflections // Survey. 1964. № 50. Pp. 53-61. Подобная ситуация была характерна для советологии в течение длитель- ного периода времени. Фицпатрик вспоминала историю, связанную с написанием статьи “Влияние террора на советскую элиту (на примере изучения московских и ленинградских телефонных справочников 1930-х гг.)”. Первый вариант статьи, представленный в виде доклада Русскому исследовательскому центру Гарвардского университета в 1978 г., был встречен критически. Возможно, главным образом, по политическим причинам, поскольку Гарвард в то время был недружествен по отношению к советологам-ревизионистам. (Стивен Коткин называл Русский исследовательский центр Гарварда “академическим эпицентром ‘холодной 445 Ab Imperio, 1/2006 Англо-американские исследо- ватели должны были применять методы, которые принципиально отличались от используемых при изучении открытых западных по- литических систем. Фицпатрик не дискутировала специально с теоретиками тоталитарной модели, однако ее работы в зна- чительной степени способство- вали изменению направления вектора “детоталитаризации” с послесталинского периода со- ветской истории на время “ста- линской революции”.7 Она в первую очередь исследовала влияние сталинской политики на те группы советского общества, которые извлекали пользу из преобразований. В предисловии к сборнику “Культурная рево- люция в России, 1928 – 1931” она писала, что авторы не стремятся в очередной раз рассматривать вопросы партийного вторжения в сферу культуры – традиционную тему западных исследований. Их интересовали аспекты, связанные с выдвижением рабочих, их вхож- дением в ряды интеллигенции, заинтересованностью в успешной реализации сталинских планов...8 Таким образом отвергалась одна из важнейших посылок тота- литарной концепции – полная пассивность общества. Фицпатрик расширяла поле советологических исследований и заставляла отказываться от упро- щенного понимания сталинизма. Во многих случаях сталинская политика приносила пользу от- дельным социальным группам, сталинизм имел определенную со- циальную поддержку. Задача ис- следователей заключается именно в том, чтобы понять природу этой поддержки, так же как и природу сопротивления сталинскому ре- жиму. Наиболее пристальное внима- ние вызвали подходы Фицпатрик к таким принципиальным про- блемам, как социальная страти- фикация советского общества 1930-х гг., последствия высокой социальной мобильности и соот- ношение инициативы “сверху” и “снизу”. Она подчеркивала, что социальные историки не могут удовлетвориться взглядом на об- щество как на единое целое и те- войны’”. См.: S. Kotkin. Kremlinologist as Hero (Review of “Understanding the Cold War: A Historian’s Personal Reflections”, by Adam B. Ulam) // The New Republic. 2000. June 11. 7 Sh. Fitzpatrick. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge, Eng.; New York, 1979; Eadem. Stalin and the Making of a New Elite, 1928-1937 // Slavic Review. 1979. Vol. 38. Pp. 377-402; Eadem. Cultural Revolution in Russia, 1928-1931. Bloomington, 1978. 8 Eadem. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. P. 4. 446 Рецензии/Reviews зисом о противостоянии единого общества единому государству. Среди западных исследовате- лей была достаточно влиятельна точка зрения Троцкого и других марксистских критиков стали- низма, обративших внимание на возникновение новой социальной иерархии в 1930-е гг. Они считали, что на вершине иерархической пи- рамиды находилась бюрократия, которая контролировала средства производства (но не владела ими), обладала материальными привилегиями и тем самым была отделена от остального общества. Однако сама бюрократия была иерархичной, общественное по- ложение и классовые интересы низов и верхушки значительно отличались, возможно, иногда даже противостояли друг другу. Когда Троцкий говорил о новом правящем классе, он имел в виду высший слой бюрократии. Но было неясно, где проходит линия разграничения между отдельными бюрократическими группами. Также существовала проблема идентификации профессиональ- ной и технической интеллиген- ции, представители которой ча- сто, но не всегда привлекались к работе государственных органов и институтов, иногда в администра- тивной роли, иногда просто как специалисты. Эта группа также имела материальные привилегии высшего слоя, высокое образова- ние и другие элитные характери- стики. Фицпатрик отмечала, что социальные историки, серьезно анализирующие общественную иерархию, должны определить, какую элиту они исследуют – марксистский “правящий класс” или просто группу, обладающую высоким статусом и экономиче- скими привилегиями.9 Хотя в контексте западных об- щественных наук термин “элита” нейтрален, в марксистской терми- нологии он звучал пренебрежи- тельно. Но Фицпатрик считала, что это не является причиной для замены его эвфемизмом “интел- лигенция”, с помощью которого советские марксисты пытались обойти сложную теоретическую проблему. Она подчеркивала, что западные историки не обязаны ис- пользовать терминологию маркси- стов, даже таких антисталинистов, как Троцкий и Джилас, только потому, что как профессионалы- советологи изучали марксистскую идеологию: “Термин ‘социальная мобильность’, например, почти не употребляется в марксизме, но чрезвычайно полезен для ис- следователей советского обще- ства. Понятие ‘элита’ следует 9 Sh. Fitzpatrick. New Perspectives on Stalinism // The Russian Review. 1986. Vol. 45. P. 358. 447 Ab Imperio, 1/2006 использовать в советологических исследованиях без уничижитель- ного контекста, без оглядки на Троцкого или Джиласа”.10 Фицпатрик настаивала на том, что общество нельзя анализиро- вать в статичных терминах. Фено- мен высокой социальной мобиль- ности только частично объяснялся специфической политикой режи- ма. В большей степени это был неизбежный результат быстрой индустриализации Советского Союза, создавшей новые рабочие места для “белых и синих ворот- ничков”. Определяющей тенден- цией мобильности в сталинский период было движение “вверх”, в отличие от движения “вниз” при- вилегированных классов после революции и драматичных эпизо- дов чистки элиты в 1930-е годы. 11 Именно тезис о первостепенной значимости массового движе- ния вверх по сравнению с воз- действием террора на общество являлся принципиально новым для “новой когорты” ревизиони- стов. Эта позиция прежде всего и была подвергнута острой критике как сторонниками тоталитарной модели, так и представителями “первой волны” советологов-ре- визионистов. С высокой социальной мо- бильностью Фицпатрик связы- вала и вопрос о слабости соци- альных классов и общественных связей сталинского периода и, как результат, неспособности общества сопротивляться силе и экспансии государства. Высокий уровень государственного на- силия, с ее точки зрения, также заслуживал переосмысления в контексте высокой социальной мобильности. Два этих явления не могли быть адекватно оце- нены одно без другого. С одной стороны, государственное на- силие создавало вынужденную общественную мобильность, как в случаях депортации кулаков, экспроприации нэпманов, про- ведения “чисток” и депортации “классовых врагов”. С другой – спонтанная общественная мо- бильность в масштабах начала 1930-х гг. создавала для государ- ства проблемы контроля, кото- рые, в свою очередь, вызывали новые насильственные меры и ужесточение законодательства. Мобильность была не только следствием действий режима по преобразованию общества, но и препятствием для продолжения этого процесса. При всех амби- циях режима реальный контроль, который он осуществлял, был за- частую ограничен. И два из этих факторов ограничения – непред- сказуемая мобильность населе- ния и ротация бюрократических 10 Eadem. A Reply // Slavic Review. 1980. Vol. 39. P. 291. 11 Eadem. New Perspectives on Stalinism. P. 365. 448 Рецензии/Reviews кадров, выполняющих функции контроля. Конечно, утверждение о том, что сталинское общество было иерархически стратифицирован- ным, нельзя назвать открытием, поскольку это относится к любому обществу. И это утверждение само по себе не могло изменить взгляда на природу сталинизма. Социаль- ные историки должны были искать ответы на вопросы о принципах стратификации, об отношени- ях между различными слоями, способах улучшения советскими гражданами своего социального и материального положения и за- щиты от различных потрясений. Обосновывая необходимость пересмотра многих сложившихся в западной советологии взгля- дов, Фицпатрик настаивала на перенесении внимания историков сталинизма “вниз”, на изучение локальной истории. Социальные историки в целом склонны пред- почитать взгляд “снизу” – изнутри общества или даже с позиций широких масс – правительствен- ной или элитной точке зрения “сверху”. В 1990-е гг. ситуация в сфере изучения советской истории зна- чительно изменилась. Доступнее стали архивы, было установлено сотрудничество западных ученых с исследователями из стран быв- шего СССР, опубликовано значи- тельное количество новаторских научных работ, среди которых необходимо отметить новые кни- ги Фицпатрик “Повседневный сталинизм: обычная жизнь в экстремальное время. Советский Союз в 1930-е гг.”, “Сталинизм: новые направления”, “Сталинское крестьянство: сопротивление и спасение в русской деревне после коллективизации”.12 Фицпатрик обратилась к про- блемам, которые были обозначены в ходе дискуссий 1970–1980-х гг. как важнейшие для понимания социального аспекта феномена сталинизма. Уже в статье 1993 г. “Как мыши кота хоронили. По- казательные процессы в сельских районах СССР в 1937 г.” она пришла к выводу, что система руководства деревней продолжала плодить деспотов местного мас- штаба. Сталин и его соратники старались использовать ненависть обычного человека к местной вла- сти, оправдывая “хорошего царя”. Историки традиционно считали, что русский крестьянин всегда был “наивным монархистом”. Однако на основании изучения сообщений местной и централь12 Eadem. Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization . NewYork, 1994; Eadem. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. New York, 1999; Eadem. Stalinism: New Directions. London and New York, 2000. 449 Ab Imperio, 1/2006 ной советской печати о тридцати пяти показательных судебных процессах, проходивших в 1937 г. в сельских райцентрах России, Украины и Беларуси, Фицпатрик сделала заключение о глубоком убеждении крестьянства в том, что Сталин лично был ответствен за трагедию коллективизации.13 Публикации последних лет мо- гут служить ответом на многие во- просы, поднятые в ходе дискуссии середины 1980-х годов. Изучение социальной истории сталинской России оказалось не просто воз- можным, но и необходимым. Однако взгляды на социальную историю, понимание того, что она включает в себя, как соотносится с другими направлениями исто- рической науки, остаются пред- метом серьезного спора. В конце ХХ в. широкое рас- пространение в США получила “новая социальная история”, при- верженцы которой настаивали на коренном изменении соотноше- ния между социальной историей и историей интеллектуальной, ментальной. Они считали, что история общества и образую- щих его больших и малых групп не может изучаться в отрыве от истории систем ценностей, форм социального поведения, символов и ритуалов. Рубеж ХХ – XXI вв. привнес в историографию советской истории новый импульс “лингвистического поворота”. Как справедливо отме- чали Сергей Глебов, Марина Мо- гильнер и Александр Семенов, “сегодня ‘филологический’ этап переписывания истории сталиниз- масменилэтап‘социологический’, который проходил под влиянием социальных наук и модернизаци- онной теории (данное направле- ние получило название ‘ревизио- низм’). На смену модернизации и структурной социальной истории пришли исследования культурных механизмов, языка и семантики советского общества.”14 Отметим, что при этом авторы ссылаются на междисциплинарную дискуссию о “советской субъективности”, организованную журналом “Ab Imperio” в 2002 г. Новая работа Фицпатрик “Со- рвать маски!”, изданная в 2005 г., безусловно, займет свое достой- ное место в контексте дискуссий вокруг нового направления исто- рических исследований. В исто- риографической части “Введения” Фицпатрик пишет именно о своем отношении к работам молодых 13 Eadem. How the Mice Buried the Cat: Scenes from the Great Purges of 1937 in the Russian Provinces // Russian Review. 1993. Vol. 52. Pp. 299-321. 14 С. Глебов, М. Могильнер, А. Семенов. The Story of Us: Прошлое и перспек- тивы модернизации гуманитарного знания глазами историков // НЛО. 2003. № 2. С. 199. 450 Рецензии/Reviews историков школы “советской субъ- ективности”. Она подтверждает свою приверженность школе соци- альной истории, но объектом ис- следования называет культурную историю советского общества. При этом автор подчеркивает, что не собирается опровергать или поддерживать молодую генера- цию американских историков. Ее цель – показать собственное понимание социокультурных процессов сталинского периода, обратив основное внимание на идентификацию и самоиденти- фикацию советского человека в “классовом обществе”. Авторская идея базируется на признании чрезвычайной важности классо- вой стратификации для повседнев- ной жизни советских людей. Она скептически относится к сталин- ской интерпретации марксистской теории классов, но серьезно – к “классовой классификации” граж- дан, проводимой государством. Если попытаться кратко выразить основную идею книги, то ее мож- но сформулировать следующим образом. Темой исследования яв- ляется не вопрос о существовании или несуществовании классов в их советском понимании, а зави- симость жизни человека от того, к какому классу (существующему или несуществующему) его при- писало государство. Фицпатрик предлагает читате- лю серию исторических очерков, написанных в 1990-е – 2000-е гг., опубликованных в различных пе- риодических научных изданиях, дополненных оригинальными введением и заключением и впер- вые структурированных как еди- ное издание, состоящее из пяти частей. В результате читатель получил качественный оригиналь- ный продукт. В первую часть “Классовая идентичность” входят разделы “Большевистское изобретение класса”, “Классовая идентич- ность в нэповском обществе” и “Класс и сословие”. Фицпатрик пишет о принципиальном отличии большевиков от революционе- ров-предшественников. “Вооб- ражаемая общность”, за которую боролись большевики в 1917 г., была не нацией (что бывало в прошлом), а классом – междуна- родным пролетариатом. И только после исчезновения иллюзии мировой революции была по- ставлена задача формирования социалистической, т.е. классовой нации (Р. 29). Поскольку идея класса была неотделима от идеи классовой борьбы, граждане нового революционного государ- ства стремились улучшить свою классовую идентификацию, пы- тались различными способами подтвердить (или создать) при- надлежность к “революционным” классам. Понимая это, власть по- стоянно проверяла граждан через 451 Ab Imperio, 1/2006 бюрократические и гражданские процедуры. Призывы “Сорвать маски!”, “Разоблачить волков в овечьей шкуре!” оставались пер- манентно актуальными. Власть не верила гражданам, граждане пытались обмануть государство, подозревали друг друга, боялись попасть в категорию “врагов”. Создавалась ситуация порочного круга, когда все не верили всем и должны были постоянно дока- зывать свою лояльность в обста- новке потенциального заговора классовых врагов. Центральным парадоксом нэ- повского общества Фицпатрик считает сочетание хрупкости и важности индивидуальной классо- вой идентификации (P. 69). Можно спорить по поводу того, существо- вал или не существовал в СССР класс кулаков (вспомним сталин- ское “уничтожить кулачество как класс”), но категория “раскулачен- ные” – реальность. Автор прихо- дит к выводу, что возникновение парадокса связано с реальным су- ществованием в Советском Союзе не классов, а сословий. Сословная принадлежность связана не с со- циоэкономическим положением индивида, а с индивидуальными правами и обязательствами перед государством. Советские классы были виртуальными, но принад- лежность к ним была реальной. Вторую часть (“Жизни”) соста- вили разделы “Жизнь под огнем”, “Два лица Анастасии”, “История крестьянина, борющегося за спра- ведливость”, “Женские жизни”. Все они объединяются одной темой: влиянием государственной классовой политики на частную жизнь. Советские граждане вы- нуждены были публично доказы- вать свою классовую принадлеж- ность. Без этого невозможно было стать членом партии, комсомола, профсоюза, получить должность в государственных структурах. Те, кто выслушивал или проверял автобиографии граждан, должны были проявлять бдительность. Таким образом, “срывание ма- сок” превратилось в ежедневную практику сталинского Советского Союза (P. 103). Третья часть (“Просьбы”) и четвертая (“Доносы”) подготов- лены на основе писем советских граждан в органы власти. В разде- ле “Просители и граждане” пред- ставлена типологизация писем, которые направлялись жителями разнообразным адресатам: Ста- лину, членам Политбюро, секре- тарям обкомов, редакциям газет, правительственным органам, зна- менитостям. Фицпатрик выделяет жанры: исповеди, просьбы о по- мощи, жалобы, предложения; ис- следует язык, манеру обращения, стиль, стереотипы самоидентифи- кации авторов. Раздел “Патроны и клиенты” анализирует практику патронажа в Советском Союзе: 452 Рецензии/Reviews кто мог быть патроном, как к нему следовало обращаться, иерархию патронажа. “Сигналы снизу” показывают, насколько широка и многообразна была практика доносительства, в том числе и на членов своей семьи (глава “Исто- рии жен”). Интересен для исследователя и раздел “Мир Остапа Бендера” в четвертой части – “Самозванцы”. “Ab Imperio” уже обращался к анализу журнальной статьи Фиц- патрик, положенной в основу дан- ного раздела.15 Так, И. Герасимов отмечал, что авторская интерпре- тация выглядит довольно шаткой: “остается непонятным о чем сви- детельствуют описанные истории советских аферистов: то ли о том, что движение по созданию нового ‘советского’ субъекта было столь мощным, что вовлекло в свою орбиту даже жуликов, то ли о том, что само это движение было гран- диозной аферой”.16 В книжном, переработанном варианте статьи на примере деятельности лите- ратурного персонажа, у которого был ряд реальных прототипов, Фицпатрик показывает внутрен- нюю слабость сталинского ап- парата власти. Используя свой главный талант, умение “говорить языком большевиков” (отметим также, что эта оценка Фицпатрик может быть оспорена), Остап обходит редуты охранительных структур, успешно использует маски, сорвать которые оказыва- ется не под силу государственной машине (P. 280). Новая книга Фицпатрик углу- била наше понимание сталинизма и вместе с тем подтвердила, что поле деятельности исследовате- лей остается огромным. История во взаимодействии с другими социальными и гуманитарными науками способна дать варианты объяснения сталинизма и дает их. Тема остается востребованной как в англо-американской, так и в постсоветской академиче- ской среде. Происходит процесс углубления анализа, расширения предмета исследования. Сфера исследования истории сталинизма сегодня сопоставима с изучением кардинальных социальных и гу- манитарных проблем, без пони- мания которых нельзя дать ответ на вопросы советской истории. 15 Sh. Fitzpatrick. The World of Ostap Bender: Soviet Confidence Men in the Stalin Period // Slavic Review. 2002. Vol. 61. № 3. Рр. 535-557. 16 И. Герасимов Афера. Мошенники и построение нового человека в статьях аме- риканских историков // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 591. ...