In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

481 Ab Imperio, 4/2005 сборник, несомненно, послужит работе профессиональных воен- ных историков, а молодые иссле- дователи вскоре смогут превзойти достигнутый ныне уровень ис- следований. Мария КРИСАНЬ Adam F. Kola, Słowianofilstwo czeskie i rosyjskie w ujęciu porównawczym (Łódź: Ibidem, 2004). 160 s. ISBN: 83-88679-34-1; Marek Styczyński, Umiłowanie przyszłości albo filozofia spraw ostatecznych. Studia nad filozofią Mikołaja Bierdiajewa (Łódź: Ibidem, 2001). 243 s. ISBN: 83-88679-04-X; Bożena Żejmo, Problemy etyczne we współczesnej prozie i publicystyce rosyjskiej (Lata 60-90). (Łódź: Ibidem, 2000). 247 s. ISBN: 83-88679-00-7. Все три книги польских авто- ров вышли благодаря Междисци- плинарному центру советологиче- ских исследований Лодзинского университета и его руководителю – профессору Анджею де Лазари. Отметим, что два автора – Божена Жеймо и Адам Коля – являются учениками де Лазари. Направле- ние научных поисков Центра ха- рактеризует издаваемый с 1999 г. под редакцией де Лазари русско- польско-английский лексикон “Идеи в России”.1 Проводимая на грани литературоведения и истории философии работа Цен- тра направлена на представление польской аудитории основных мыслителей России XIX в. и межвоенного периода ХХ столе- тия. Работа Жеймо, посвященная этическим проблемам в русской2 литературе 1960 – 1990-х гг., – ско- рее исключение, чем правило. В то время как проведенный Адамом Колей сравнительный анализ идеи славянства в чешских и словац- ких землях и славянофильства в России, а также труд Марека Стычинского, представляющий творчество Бердяева, полностью соответствуют тематическим рамкам работы Центра. Хотя рецензируемые книги укладываются в хронологический 1 Идеи в России. Ideas in Russia. Idee w Rosji. Leksykon rosyjsko-polsko-angielski / Red. A. de Lazari. Łódź. 1999-2000. T. 1-4. См. рецензию на это издание: И. Задорожнюк. Они о нас. От старой советологии к новой русистике // Независимая газета. 2001. 28 июня. № 115 (2425). Приложение НГ Exlibris. № 23 (195). C. 3. 2 В польском языке, так же, как, например, в английском, прилагательные “русский” и “российский” выражаются одним словом. Представляется, что в описываемых книгах используется прилагательное “русский”, а не “российский”. 482 Рецензии/Reviews ряд истории философской мыс- ли России с XIX в. по 1990-е гг. ХХ века, хотелось бы в первую очередь остановиться на работе Стычинского – одного из основ- ных исследователей творчества Бердяева в Польше. Вышедшая в 2001 г. монография является вто- рым переработанным изданием работы 1992 г., тираж которой составил 170 экземпляров.3 Главной целью автора, как представляется, было позна- комить польскую аудиторию с основными положениями фило- софии Бердяева. Примечательно то, что предлагаемое прочтение Бердяева сопровождается обшир- ной библиографией на польском, русском, немецком, английском и французском языках. Подводя итог обзору взглядов Бердяева, автор защищает следующее поло- жение: “Богатая и разнообразная в тематическом плане философия Бердяева является типичным при- мером русского менталитета, в значительной степени ответствен- ного за ход событий в нашем веке. Менталитета, который выража- ется в геройской и отчаянной – с точки зрения цены – уверенности во всеобщем спасении в качестве окончательной развязки трагиче- ской истории человечества. До- стижение Ultimum должно было быть связано с абсолютным иску- плением зла земного пребывания” (Styczyński. S. 183). Обосновывается это утверж- дение, прежде всего, тем, что Бердяев принадлежал к тому по- колению, которое подготовило в России 1917 г., а кроме того, он так же, как и Ленин, верил в то, что в конце истории должен быть “happy end”. Оба они были сто- ронниками радикальных мер при достижении поставленной цели. Бердяев взамен духа револю- ции предлагал революцию духа. “Представляется, – пишет автор, – что духовная или ‘материальная’ революция, понимаемая как пол- ное отрицание, всегда является злом” (S. 184). Исключительная роль России, о которой писал Бердяев, заключается в создании обновленного мира. Этот по- стулат, связанный с концепцией богочеловечества, как указывает автор, свидетельствует о специфи- ке русского мышления, которое “в большей или меньшей степени неосознанно присвоило себе это богочеловеческое родство лишь для того, чтобы каждую из частей этой взаимосвязи радикальным, манихейским образом разделить, а затем отчаянно стремиться к их объединению” (S. 185). Объясняя таким образом двойственность 3 Хочется верить, что, в свою очередь, и российским полонистам в будущем пред- ставится возможность переиздать свои труды таким же или несколько большим тиражом. 483 Ab Imperio, 4/2005 русской души, автор вслед за Бродским и Ерофеевым говорит о трещине, дыре в душе между злом “здесь” и добром “там”, которая приводит его к следующей мысли: “Русские настолько освоили зло, что единственным для них бро- савшимся в глаза решением был как можно более скорый переход к добру” (S. 187). Следовательно, земное зло выполняет позитив- ную роль, поскольку, если бы не было чего-то, чему следовало противостоять в стремлении к Ultimum, само оно потеряло бы смысл. “Чем больше зла, – пишет автор, – тем более значителен итог по противоположной стороне господней” (S. 188). Это и есть ответ, по его мнению, на такое характерное для русских истяза- ние себя злом при одновременном бесконечном стремлении к добру. В этом и состоит двойственность русской души. Стычинский вслед за другими исследователями ука- зывает также на родство марксиз- ма и русской религиозной мысли, общей основой для которых стала идея о всеобщем спасении от зла. Давая общую характеристику фи- лософии Бердяева, Стычинский пишет, что понимание, основой которого является либо добро, либо зло, конец свой найдет в том, из чего вышло, устремившись “в небытие ‘за гранью добра и зла’, вне Бога и человека. В небытие” (S. 217). Предлагаемое прочтение Бер- дяева является дискуссионным, одновременно показывающим темы, важные для польской ауди- тории: о путях России, русском менталитете и ответственности за зло в этом мире, что, в свою очередь, сигнализирует, хоть в несколько упрощенной форме, горизонты научных исследований в польской русистике. Божена Жеймо рассматривает в своей работе проблемы этики в русской прозе и публицистике. Она указывает на то, что в России место этики определяет лите- ратура. “Современная русская литература, – пишет Жеймо, – предоставляет богатый материал по проблеме морали. Она после- довательно развивает традиции великих писателей-моралистов: Гоголя, Достоевского, Толстого. Целью предлагаемой работы яв- ляется обоснование этого утверж- дения и представления того, какие моральные категории являются предметом интереса современ- ных русских писателей, на какие моральные проблемы они обра- щают внимание и каким образом пытаются их решить. Являются ли они в своих этических поисках первооткрывателями, или лишь повторяют мнения классиков? Анализ избранных литературных и публицистических текстов 60 – 90-х годов показывает, что осью, обозначившей направление 484 Рецензии/Reviews поисков в моральной сфере, тра- диционно остается один мотив” (Żejmo. S. 24). В этом месте позволим себе прервать ход мысли автора и обра- тить внимание на две важные, на наш взгляд, вещи, которые заклю- чаются в словах “анализ избран- ных литературных и публицисти- ческих текстов 60 – 90-х годов”. Прежде чем указать хронологи- ческие рамки исследования, автор ставит сноску, из которой можно узнать о причинах, по которым поэзия и драматургия остались за рамками исследования: “они были бы источником очень ценной информации в контексте данной работы, – пишет автор, – но потре- бовали бы отдельных тщательных исследований” (S. 24). Отметим, что, сужая рамки исследования до прозы и публицистики, Жеймо, тем не менее, постоянно говорит о русской литературе в ситуации, когда целый пласт ее остается за пределами исследования. Если причины сужения рамок исследования автор представляет хотя бы в сноске, то хронологи- ческие рамки читатель должен принять как само собой разумею- щееся: объяснения, почему совре- менность начинается в 1960-х гг. и длится до 1990-х, найти не уда- ется. Вопрос о хронологических рамках принципиален, поскольку на протяжении всей книги встре- чается вызывающее вопросы у читателя использование слова “сегодня”. Например, из того же абзаца читатель узнает, что “в за- щиту национальных ценностей выступает сегодня ‘деревенская’ проза, и именно ее называют со- временным славянофильством” (S. 24). Представляется, что важ- но было бы уточнить, о какой деревенской прозе сегодня идет речь. Это имеет принципиальное значение для тех выводов, ко- торые автор незамедлительно предлагает. Читаем далее: “Вновь ставится вопрос, какие ценности должны лежать в основе ментали- тета будущих русских поколений – родные, национальные, или, может быть, наднациональные и надкультурные? Русские пи- сатели занимают две позиции: одни защищают первый вариант (быть, прежде всего, русским), другие пропагандируют второй вариант (быть просто-напросто человеком). Еще раз в истории России (какой уже раз?) мы можем говорить о двух поведенческих моделях: славянофильской и за- паднической” (S. 24). Невозможно пройти мимо, не отметив знаков равенства, которые ставит Жеймо, а именно: быть славянофилом значит быть русским, а быть за- падником значит быть человеком. Более того, получается, что Жей- мо противопоставляет понятия “русский” и “человек”. 485 Ab Imperio, 4/2005 Структура работы отвечает, как представляется Жеймо, со- стоянию двухмерности русской прозы и публицистики. Первая глава посвящена деревенской прозе, третья – русской литерату- ре, выступающей в защиту прав человека. Единственным русским писателем, вобравшим в себя черты как первого, так и второго направления, является, по мнению Жеймо, Солженицын. Его творче- ствупосвященавтораяглавакниги. Несомненно, впечатляет пе- речень авторов, произведения которых анализирует Жеймо в своей работе. После прочтения книги создается впечатление, что в русской прозе и публицистике превалирует т.н. славянофильское направление. Однако поверить автору не дает хотя бы частота упоминания писателей. Солже- ницын занимает главенствующую позицию (около 80 упоминаний в тексте), за ним идет Белов (более 30 упоминаний), Распутин и Си- нявский делят третье место (24 упоминания в тексте), за ними следом идет Астафьев (22 упоми- нания). Во введении автор пишет, что она старалась занять позицию отстраненного исследователя, однако не всегда это удавалось: “Временами дают о себе знать эмоции, авторские симпатии или антипатии. Нелегко их скрыть, когда оперируешь эмоционально окрашенными терминами, а имен- но таким является язык, выражаю- щий мораль. Чаще всего мораль- ная оценка появляется тогда, когда представляются фанатические и агрессивные позиции, фобии и предубеждения (например, крити- ка Запада в ‘деревенской’ прозе и у А. Солженицына)” (S. 29). Если автор настолько увлечена дере- венщиками и Солженицыным, может быть, следовало посвятить работу именно им, не превращая Синявского в “довесок” т.н. main stream русской литературы? Загадкой является работа Ада- ма Коли, название которой в до- словном переводе звучит следу- ющим образом: “Сравнительный анализ чешского и русского славя- нофильства”. Автор освещает тер- минологические вопросы в пер- вой части работы, посвященной истории славянофильской идеи. В подразделе “Терминология – сла- вянофильство или панславизм?” автор пишет о различном понима- нии терминов “славянофильство” и “панславизм” и в связи с этим совершенно оправданно приво- дит пример русского и чешского панславизма. Он отмечает, что термин “панславизм” пропаган- дировался Колларом: “‘Пансла- визм’ понимался как культурная и языковая общность всех славян, однако позднее с этим термином стали связывать 1) русофильское славянофильство, прежде всего в польской общественно-полити- 486 Рецензии/Reviews 4 Автор дает ссылки на следующие работы: V. Clementis. “Panslavism”. Past and Present. London, 1943; H. Kohn. Pan-Slavism. Its History and Ideology. Notre Dame, Indiana, 1953. ческой мысли; 2) панславизм как проявление российской импер- ской политики, или, чтобы быть более точным, два направления: демократический панславизм Михаила Погодина и национали- стический панславизм Николая Данилевского” (Kola. S. 20). По- этому в дальнейшей части ра- боты автор употребляет термин “славянофильство” в широком значении этого слова, а термин “панславизм” считает возможным использовать согласно принятой в польской историографии номен- клатуре. Славянофильство пони- мается автором как “культурное направление (в широком значении этого слова, когда наравне с лите- ратурой и культурой представлена общественно-политическая и философская мысль), которое бе- рет свое начало на рубеже XVIII – XIX вв., а его завершающий этап у каждого из славянских народов наступает в различное время” (S. 18). Несмотря на то, что автор занимается сравнительным ана- лизом течений общественно-по- литической мысли разных на- родов, он не снисходит до того, чтобы показать, каким образом терминологическая проблема ре- шается в российской, словацкой и чешской историографиях, а работами Х. Кона и В. Клементи- са (1940-50-х гг.) представляет за- падную мысль по этой проблеме.4 Если в российской историографии используются понятия чешский панславизм, а также теория сла- вянской взаимности, то в чешской и словацкой историографиях усто- ялся термин slovanství, который соответствует польскому термину słowiańszczyzna, что в переводе означает – 1) все славянское (куль- тура, обычаи и т.п.); 2) славянство, славяне. Более того, словари поль- ского языка различают понятия “славянство” и “славянофиль- ство”, описывая последнее как направление, возникшее в России в первой половине XIX в. Почему эта проблема не оговорена и, бо- лее того, почему термин “чешское славянофильство” присутствует в названии книги – это остается неясно. Впрочем, сама цель автора, а именно сравнительный анализ двух направлений в классический период, а также хронологические рамки исследования (речь идет о развитии славянской идеи в чешских и словацких землях до Славянского съезда в Праге в 1848 г., а также об ограничении изучения славянофильства 60-ми гг. XIX в.) представляются обо- снованными. Работа состоит из 487 Ab Imperio, 4/2005 двух частей. В первой, как уже говорилось, дается исторический очерк, автор также представляет развитие идей “славянофильства” в польских землях и на Балканах. Вторая часть работы посвящена сравнительному анализу избран- ных категорий. Автор сравнивает главным образом труды Шафари- ка и Коллара, Аксакова, Хомякова, Киреевского, приходит к выводу об утопичности как чешского “славянофильства”, так и русско- го, и о характерном для них созна- нии несения миссии. Проводится анализ таких категорий, как народ, язык, связь между народом и вла- стью, оговаривается противопо- ставление Европы и России. Следует сказать, что остался не ясен и принцип подбора лите- ратуры. Крайне скудно выглядит историография по славянофилам в России. Даже не упоминаются ключевые работы таких иссле- дователей, как Е. Дудзинская, В. Дьяков, Н. Цимбаев.5 Видны огромные пробелы при под- боре чешской литературы. Это замечание касается не только литературы последних лет. На- пример, книга Влчека,6 посвя- щенная русскому панславизму, не используется автором. Не видно, чтобы была проработана литература более раннего пери- ода. Речь идет, прежде всего, о книге “Славянство в националь- ной истории чехов и словаков”.7 Отметим, что историей чешских и словацких земель XIX в. зани- маются также и в России, ярким примером чего являются работы З. Ненашевой.8 В том же 2004 г., когда вышла рецензируемая работа, появилась и книга В. Доубека. Она посвя- щена теме России в чешской по- литике XIX в. и является приме- ром взвешенного исследования.9 Отметим, что предыдущая книга этого автора была посвящена анализу взглядов Масарика, ос- новывающемуся на используе- мых в работе Адама Коли трудах мыслителей.10 5 Е. Дудзинская. Славянофилы в общественной борьбе. Москва, 1983; В. А. Дьяков. Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. Москва, 1993; С. А. Никитин. Славянские комитеты в России в 1858-1876 годах. Москва, 1960; Н. И. Цимбаев. Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX века. Москва, 1986. 6 R. Vlček. Ruský panslavismus – realita a fikce. Praha, 2002. 7 Slovanství v národním životě Čechů a Slováků. Praha, 1968. 8 З. С. Ненашева. Идейно-политическая борьба в Чехии и в Словакии в конце XIX – начале XX вв. Москва, 1984; З. С. Ненашева. Общественно-политическая мысль в чешских землях в конце XIX – начале ХХ вв. Москва, 1994. 9 V. Doubek. Česká politika a Rusko. Praha, 2004. 10 V. Doubek. Masaryk a česká slovanská politika 1882-1910. Praha, 1999. ...

pdf

Share