Nationalism and Historiography: The Case of Nineteenth-Century Lithuanian Historicism by Krapauskas Virgil (review)

433 Ab Imperio, 4/2002 Марина СОКОЛОВА Krapauskas Virgil, Nationalism and Historiography: The Case of Nineteenth-Century Lithuanian Historicism (East European monographs, No. DLIX) (New York: Columbia University Press, 2000), 234 р. Несмотря на многообещающее название, книга В. Крапаускаса, вышедшая в серии “Восточно- европейские монографии” из- дательства Columbia University Press, – это эмпирическое описа- ние исторической составляющей литовского “национального воз- рождения” в девятнадцатом веке, а именно того, как историки-люби- тели, публицисты и общественные деятели формировали этнический (национальный) образ прошлого. Наиболее удачными частя- ми книги являются главы “The Historiography of ‘Auszra’ and the Auśrininkai” (pp. 107-150) и “Catholics and Liberals” (pp. 151-188), в которых излагаются хорошо известные исследовате- лям факты из истории деятель- ности публицистов, группиро- вавшихся вокруг редакций газет “Auszra”(1883-1886), “Varpas” (1889-1905), “Szvieža”(1887-88, 1890) “Žemaiczių ir Lietuvos Apzvalga” (1889-1896) “Tevines sargas” (1895-1904). В Крапаускас показывает, как И. Басанавичюс (1851-1927), И. Шлюпас (18611944 ), И. Мачюлис (Майронис) (1862-1932), В. Кудирка (18581899 ) и другие активисты литов- ского национального движения ис- пользовали исторические работы своих предшественников и совре- менников, данные антропологии, археологии, этнографии, истории для формирования исторического сознания литовцев. Этим, к со- жалению, исчерпываются досто- инства рецензируемого издания. Терминологические и фактиче- ские неточности, поверхностность изложения не позволяют считать монографию полноценным исто- рическим исследованием. 434 Рецензии/Reviews Так, можно согласиться с В. Крапаускасом в том, что исто- рицизм (Introduction, pp.1-6) и идентичность (Identity Problems, pp. 7-24) являются ключевыми концептами для анализа вза- имоотношений национализма и историографии в XIX веке. Ссылаясь на М. Мандельбаума, автор определяет историцизм как убеждение в том, что все явления можно понять только истори- чески, прослеживая их проис- хождение и описывая их место и время в процессе развития (р. 1). И на этом основании Крапау- скас считает возможным свести суть историцизма к требованию “to ‘get into skin’ of the historical character” (p. 2). Но ведь, как из- вестно, требование описывать раз- витие явлений во времени уже в XIX веке истолковывалось в двух противоположных смыслах: • все ситуации в истории уникальны и могут быть интер- претированы не в универсальных терминах и понятиях (так называ- емый идеографический подход); • изучение истории должно привести к открытию общих за- конов социального развития, на основании которых можно пред- сказывать будущее (К. Маркс, Г. В. Ф. Гегель, И. Г. Гердер, Г. Спенсер, О.Конт).1 Более того, если продолжить приведенную В. Крапаускасом цитату из книги М. Мандельбаума “History, Man and Reason: A Study in Nineteenth-Century Thought”,2 становится очевидным, что фило- соф имел в виду теоретические построения Маркса, Гегеля и др. и его позицию никак нельзя считать беспристрастной, как это утверж- дает В. Крапаускас (р. 1). С точки зрения М. Мандельбаума, идея “потока истории” является несо- стоятельной и с эмпирической, и с логической точки зрения.3 И уж совсем нелепо утверждение В. Крапаускаса о том, что термин “историцизм” вошел в употребле1 H. Ritter. Dictionary of Concepts in History. New York, 1986. P. 183-186. 2 “Historicism is the belief that an adequate understanding of the nature of anything and an adequate assessment of its value are to be gained by considering it in terms of the place it occupied and the role it played within the process of development. The thesis of historicism demands that we reject the view that histrical events have an individual character which can be grasped apart from viewing them as embedded within a pattern of development. What is then essential to historicism is the contention that a meaningful interpretation or adequate evaluation of any historical event involves seeing it as a part of a stream of history.” M. Mandelbaum. History, Man and Reason: A Study in Nineteenth-Century Thought. Baltimore, 1971. Pp. 42, 43. Курсивом выделены слова, приведенные В. Крапаускасом. 3 Там же. 435 Ab Imperio, 4/2002 ние перед первой мировой войной (р. 1). Трактовка автором проблемы идентичности вызывает не мень- ше вопросов и возражений. В ка- честве примеров можно привести следующие утверждения: исследование литовской национальной идентичности в историографии непосред- ственно связано с поисками литовского национального возрождения, (р. 10)4 или: на заре литовского нацио- нального возрождения конца девятнадцатого века наци- ональная идентичность ба- зировалась на этничности и истории (р. 13).5 Не станем перечислять все не- сообразности, встречающиеся в этой главе. Отметим только, что говоря об идентичности, исто- рицизме и историографии, автор на самом деле имеет в виду обы- денное историческое сознание, то есть специфическую форму духовного освоения действи- тельности, характеризующуюся способностью субъекта к само- определению во времени мировой истории и в современном ему со- циальном пространстве.6 В. Крапаускас часто цитирует Э. Хобсбаума и Б. Андерсона, в результате чего создается впе- чатление, что он стремится опи- сывать литовское национальное движение с точки зрения кон- структивистских теорий. Однако небрежное использование поня- тий, неумение отличить концепт от научного термина7 приводит к тому, что автор фактически переходит на примордиалистские позиции. А в разделе “Historical Background” (pp. 3-6) история Литвы до 1904 года изложена со- вершенно так же, как ее могли бы изложить активисты литовского национального движения XIX века, которых сам же В. Крапа- ускас характеризует как непро- фессионалов. Даже его периоди- зация литовского национального движения не привносит ничего 4 “Searching for a Lithuanian national identity in historiography is directly related to looking for the Lithuanian national rebirth”. 5 “With the dawn of the Lithuanian national rebirth of the late nineteenth century, national identity came to be based on ethnicity and history”. 6 Р. Каменская. Историческое сознание. Волгоград, 1999. С. 3. 7 От научных понятий концепты отличаются своей реальной динамической связью с жизнью – с опытом народа, с бытом, историей, системой ценностей, с разными сферами и формами общественного сознания – с мифологией, религией, фольклором, искусством. См. Н. Mечковская. Между лингвистикой и философией познания // Russian Linguistics. 1996. Vol. 20. P. 287. 436 Рецензии/Reviews нового по сравнению с периодиза- цией “литовского национального возрождения”, предложенной И. Майронисом в конце XIX века (рp. 172-175). При прочтении глав “Sources and Influences” (pp. 25-44) и “The Lithuanistic Movement: Approaching a Modern Concept of Lithuania” (pp. 45-62) возникает ощущение, что они написаны не профессиональным историком, а “творцом этноисторических мифов”: любое сочинение, не- зависимо от целей автора, кон- текста, языка, на котором оно написано и т.п. причисляется к литовской историографии, если в нем упоминается название “Литва”. “Литовскими исто- риками” В. Крапаускас считает не только Ш. Даукантаса, но и М. Стрыйковского, М. Кояловича, И. Даниловича, А. Нарушевича, И. Ярошевича, И. Крашевского, А. Киркора, А. Деревинскую (Би- руту) и др. Подобная позиция авто- ра представляется крайне спорной. Действительно, М. Стрыйков- ский (1547-1590) написал “Хрони- ку Польскую, Жемайтскую и всея Руси” (1582), И. Данилович (17871843 ) составил “Исторический об- зор литовского законодательства” (1857), И. Ярошевич (1793-1860) написал, среди прочего, и “Образ Литвы с точки зрения цивили- зации с древнейших времен до XVIII века” (1844-1845).8 Однако все эти авторы имели в виду, пре- жде всего, Литву историческую. Вряд ли современный историк имеет право отождествлять Вели- кое княжество Литовское, Русское и Жемайтское с современной Литвой. То же можно сказать и об эт- нографических работах. Так, хотя опубликованный Бирутой в 1889 очерк назван “Дажынки в Литве”, описывались в нем обряды кре- стьян деревни Шавры Лидского уезда (Беларусь). В работу “Этно- графический взгляд на Виленскую губернию” (1857-1859) А. Киркор включил словарь белорусского языка, более 100 белорусских песен. Интересно, что известный этнограф называл себя литвином, подчеркивая при этом, что он “не природный поляк, а белорус”.9 В книге же В. Крапаускаса на с. 35 слова А. Киркора переведены как “I am Lithuanian” (я-литовец), а не “I am Litwin” (я-литвин). Между тем общеизвестно, что “литвин” и “литовец” не синонимы. Если “литовец” – это этноним, то слово “литвин”, которым часто называли себя представители шляхты и ари- стократии части Литвы и Беларуси, не имело этнического оттенка. 8 Все эти тексты написаны по-польски. 9 Р. Зямкевіч. Адам Ганоры Кіркор. Вільня, 1911. С. 25. 437 Ab Imperio, 4/2002 Непонимание вышеуказанных различий привело автора к не- верной интерпретации идеологии так называемых “krajowcуw” (“краевцев”). На с. 38 В. Крапа- ускас пишет: “Краевцы – глав- ным образом, польскоязычные интеллектуалы из Виленского края, которые стремились не допустить разделения Литвы по этническим линиям”. Прежде все- го, без уточнения того факта, что краевцы под Литвой понимали весь Литовско-Белорусский край, данное определение является абсолютно некорректным. Кроме того, идеологами краевцев были не интеллектуалы, а представи- тели старой родовой аристокра- тии – Р. Скирмунт, М. Ромер и др., которые определяли себя как gente Lithuaniae, natione Polonus. Они считали, что все коренные народы Белорусско-Литовского края составляют единую нацию, которую часто называли “нацией литвинов”. К этой нации, по их мнению, принадлежал каждый, кто ощущает себя гражданином Края, независимо от этнического или социального происхождения, от культурной и религиозной ори- ентации.10 Нельзя также согласиться с упрощенным толкованием взаи- моотношений литовских нацио- налистов и краевцев, как чисто антагонистических (рp. 38-40, 43). Литовские и белорусские нацио- налисты считали, что пропаганда идеи политической “краевой” нации на русском и польском языках будет содействовать при- соединению к национальным движениям русифицированных и полонизированных белорусов и литовцев и тем самым расширять социальную базу движений. Кра- евцы же, в частности М. Ромер, были уверены, что “этнические националисты” в конце концов поймут польскую позицию и со- гласятся с тем, что поляки Белару- си и Литвы имеют полное право на развитие собственной культуры и на участие вместе с литовцами и белорусами в определении по- литического будущего Края.11 Стремление же В. Крапаускаса проанализировать значение исто- риографии для формирования этнической идеологии свелось к следующим выводам: литовцы обнаружили свою “литовскость” исключительно в истории; язык был только средством “постиже- ния истории”; национальные ак- тивисты “нашли свою культуру в истории”, изучение истории “дало литовцам элитную культуру” (pр. 10 А. Смалянчук. Беларускі рух пачатку 20 ст. і ідэя палітычнай нацыі // Адкрытае грамадства. 2001. № 2. С. 12. 11 Там же, С. 13. 438 Рецензии/Reviews 1 S. Dixon. The Modernisation of Russia 1676-1825. Cambridge & New York, 1999. P. 145. 2 N. V. Golikova. Politicheskie protsessy pri Petre I: po materialam Preobrazhenskogo prikazy. M., 1957. The standard treatment of the KTRD hitherto was V. I. Veretennikov. Iz materialov Tainoi kantseliarii 1731-1762 gg. Kharkov, 1911. 195-196). При этом автор недо- статочно внимания уделил описа- нию деятельности таких людей, как, например, епископ М. Валан- чюс (1801-1875). А ведь именно введение литовского языка в като- лическое богослужение, издание популярных книг на литовском языке и создание национальных школ, а не работы, например, Ш. Даукантаса, написанные на региональном диалекте, который мало кто понимал уже в конце XIX века, обеспечили условия для создания массовой поддержки де- ятельности литовских национали- стов конца XIX- начала XX века. В результате предпосылки создания независимого литов- ского государства В. Крапаускас сводит исключительно к внешним факторам: географическому по- ложению, первой мировой войне и российской революции (р. 196). Согласятся ли с этим литовские историки? John KEEP Евгении Анисимов. Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке. Москва: Новое литературное обозрение, 1999. 719 с. In his recent survey of Russian history from 1676 to 1825 Simon Dixon writes that “there is no fullscale study of any eighteenth-century court”.1 That is happily no longer the case, if we stretch the meaning of court to include a special tribunal. In The Rack and the Knout Evgenii V. Anisimov, author of several major works on the period, presents the fruit of years of research into the dealings of one of the empire’s most important institutions, namely the Secret Chancellery, or Chancellery of Secret Inquisitorial Affairs (here: KTRD), originally set up in 1718 by Peter I to prepare the case against his renegade son Alexei. Anticipated earlier in the reign by the better known Preobrazhenskii prikaz,2 and briefly suspended from 1726 to 1731, it lingered on until 1762, to be succeeded by a Secret Expedition that applied rather less sinister practices. ...