Экономические институты старообрядчества by Д. Е. Расков (review)

В периоды экономических кри-зисов этические основы бизнеса и предпринимательства привлекают особое внимание. В классических исследованиях Зомбарта, Трельча и Вебера связь религии и экономики была достаточно хорошо доказана. Неоднократно исследователи обращались и к теме старообрядческого "капитализма", впрочем, достаточно поверхностно, не имея зачастую источников для доказательства. Новая книга петербургского исследователя Д. Е. Раскова предлагает рассмотреть старообрядческое предпринимательство с позиций междисциплинарного исследования, пытаясь выявить условия и причины, порождающие это явление.

Рассуждая о позиции раскола в Российской империи до середины XVIII в., Расков считает, что в условиях гонений хозяйственная деятельность была затруднена. Ограничение в правах старообрядческого населения в империи определило формирование особой маргинальной позиции, внутренних правил и неформальных норм, которыми староверы руководствовались и в экономической жизни (C. 33). Появление собственно старообрядчества как экономического агента относится к либеральному правлению Екатерины II, когда "старообрядчество из чисто религиозного и отчасти политического движения превращается в сильную торгово-промышленную общность, скрепленную единой верой, общность, которую уже не в силах была поколебать агрессивная политика Николая I" (C. 34). Следуя некоторым предположениям В. В. Керова, ¹ Расков отдает должное роли правовых ограничений, наложенных на старообрядческие общины, результатом которых стало расширение пространства проявления личного интереса и смена артельно-общинного типа организации корпоративным.

Глава первая посвящена историко-статистическому описанию экономической деятельности старообрядцев в трех регионах – Москве и Московской губернии, Санкт-Петербурге и Новгородской губернии. На материале ревизий, опубликованных списков фабрик и заводов, атласов промышленности и др., в книге делается достаточно обоснованное сопоставление конфессиональных и экономических показателей. Новгородская губерния в основном описана по материалам экспедиции статского советника Ю. К. Арсеньева (1853−1854). Рассматривая экономическую деятельность старообрядчества в Москве и Санкт-Петербурге, Расков делает выводы о высокой доле старообрядцев в текстильной промышленности в Москве (43,8% в 1867 г.) и относительно высокой активности в торговле Петербурга. Несмотря на религиозный консерватизм, в своей экономической деятельности староверы обладали гибкостью и интересом к технологическим инновациям, "быстро становились передовыми не только по объемам, но и по темпам развития текстильной промышленности" (С. 72). Сравнивая данные о доле старообрядцев в населении Москвы в середине XIX в. и доле участия староверов в промышленности и торговле, Расков обращает внимание на более высокую экономическую активность старообрядчества. Несмотря на то что по источникам становится труднее оценить участие старообрядческого капитала в предприятиях, принимающих акционерную форму, в целом можно сделать вывод, что влияние старообрядцев в промышленности Москвы начинает падать в последнее десятилетие XIX в. В Петербурге, несмотря на их небольшую долю в среде предпринимателей и слабое участие в деловой жизни столицы, купцы-староверы были достаточно активны, вступая в отношения с властью, получая подряды, в основном в сфере торговли. В Новгородской губернии, по материалам Арсеньева, староверы характеризуются как люди "промышленные", они "не преданные пьянству, честны и богаты".

Вторая глава посвящена веберовскому тезису и дискуссии о его применимости к старообрядчеству. Расков не приветствует проведение прямых аналогий между экономическими следствиями протестантизма и старообрядчества − по причине исторических и религиозных различий между восточным и западным христианством и несопоставимости по своей сущности явлений Реформации и Раскола. Тем не менее автор в принципе согласен с использованием рационализма в качестве общего элемента для сравнения староверия с протестантизмом. Следуя С. Зеньковскому, ² Расков считает, что, несмотря на декларируемую верность традиции и обряду, старообрядчество ввиду своей обостренной эсхатологической направленности парадоксальным образом смогло генерировать новые формы не только религиозной, но и экономической жизни. Рассуждая об основах старообрядческого отношения к хозяйствованию, Расков сосредотачивается на мирской аскезе, этике труда, бережливости, взаимном доверии и общинности и императивах социального служения. В качестве примера рассматривается экономическая деятельность ранней Выговской пустыни и Преображенского богадельного дома. Преображенский богадельный дом, основанный во время эпидемии чумы 1771 г., уже изучался как пример "старообрядческого капитализма" советскими историками. ³ Расков обращается к документам, чтобы показать неоднозначное отношение к процентам и кредиту в среде беспоповцев, приводившее к спорам и расхождению этических установок с экономической практикой. Разбирая учение радикального крыла староверия (странников), Расков, опираясь на исследователей странничества, рассматривает разные течения в странничестве, варьировавшиеся от умеренных до радикальных по отношению к властям и частной собственности. Так, Расков рассматривает споры странников по поводу устройства паровой мельницы духовным лидером ярославских странников А. В. Рябининым, анализируя эти споры в контексте старообрядческого экономического парадокса. Он пишет, что "отказ от мира на первом этапе открывает неожиданные возможности по освоению и господству над миром на втором этапе, а это, в свою очередь, подрывает изначальную последовательность и радикальность учения" (С. 204). Освещая споры странников на основании работ выходца из страннической среды М. Залесского (автодидакта, автора многочисленных рукописных историй странников), Расков не учитывает, что позиция самого Залесского была достаточно двусмысленной, так как после революции 1917 г. Залесский активно сотрудничал с властями, обличая старообрядческий капитализм, особенно в лице Рябинина и его последователей. ⁴

Возвращаясь к проблеме эсхатологии, Расков утверждает, что эсхатологический настрой приводил к противоположному эффекту: вместо потери интереса к мирской заботе в наступившие "последние времена" эсхатология "актуализировала самосознание, делала субъекта ответственным за собственные действия и поступки", реализуясь в активной жизненной позиции и преобразовании мира. Сотериология, то есть учение о спасении, вела к практическим действиям и стала "спусковым крючком" для увлечения самосовершенствованием через хозяйствование. Попытка автора оперировать богословскими категориями действительно заслуживает уважения, но, тем не менее, кажется странным упоминание сотериологии вообще, без указания на то, в чем же было ее отличие от православного учения о спасении.

В третьей главе – на основании теорий современного институционализма, согласно которым религиозные нормы служат своего рода неформальным институтом, сохраняющим группу и служащим маркером для внешнего окружения, – обсуждается роль неформальных институтов в старообрядческом предпринимательстве. Ритуалы и религиозные правила позволяют регулировать нормы поведения внутри коллектива, способствуя повышению уровня благосостояния и эффективности. Деление в старообрядчестве на многочисленные толки приводило к созданию здоровой конкуренции между старообрядческими течениями ("согласиями") и более интенсивной внутренней жизни. Неформальные институты имели особое значение в доиндустриальную эпоху, до начала развития безличного обмена. Таким образом, религиозные меньшинства играют более значительную хозяйственную роль в период, пока экономика не перестает быть анонимной, не выделяется в особую сферу специализированной деятельности. Расков рассматривает старообрядческие примеры с точки зрения сравнительного институционального анализа, отмечая, что община была незаменимым элементом экономического процесса. Тем не менее, согласно исследователю, к концу XIX в. начинается упадок старообрядческого предпринимательства, так как религиозные нормы начинали препятствовать экономической деятельности. Более тесное взаимодействие с обществом, властью, получение образования заграницей, вовлечение в светскую культуру вели к снижению влияния традиционных старообрядческих запретов и норм. Это выражалось, в частности, и в обращении в единоверие (приходы старого обряда под каноническим управлением русской православной церкви) и православие. Для иллюстрации и объяснения негибкости некоторых норм, приведших впоследствии к упадку старообрядческого предпринимательства, Расков предлагает таблицу, в которой наглядно отображены преимущества и недостатки социальных норм староверов. Например, преимущество бережливости в том, что созданная прибыль может использоваться для инвестиций, но также может вести к индифферентности по отношению к банковским операциям и привлечению иностранного капитала (С. 263).

По ходу чтения книги Раскова становятся очевидными и некоторые ее проблемы. Одной из проблем является то, что из-за желания охарактеризовать старообрядчество как единый феномен игнорируются религиозные различия между поповцами и беспоповцами, что мешает объективному анализу. Известно, что поповцы в Российской империи преобладали количественно и что их религиозная позиция значительно отличалась от беспоповцев. Поскольку в книге нет попытки оценивать различия между этими двумя направлениями, у читателя может возникнуть представление о старообрядческой теологии "вообще", на основе лишь характеристики беспоповцев. Во-вторых, интересный и убедительный анализ трансформации мирской аскезы, размывания традиционных этических норм и смены неформальных отношений формальными оставляет за рамками дискуссии проблему секуляризации или "расколодовывания мира" как важного фактора выделения автономной и специализированной сферы экономической деятельности. Можно ли утверждать, что в современный период успешная экономическая деятельность ведет к снижению интенсивности религиозности или же просто происходит отделение экономики от ее религиозной составляющей? В-третьих, Раскову трудно избежать идеализации предмета исследования, особенно на фоне репрессивной политики самодержавия. Тем не менее представление старообрядчества как "избранного сословия" "сильных духовно и физически людей" (С. 33), как "общности, скрепленной единой верой" отдает духом народнической историографии 60-х годов XIX в., а также напоминает старообрядческую саморепрезентацию.

В целом рецензируемая работа является одним из немногих опытов анализа взаимосвязи старообрядческих религиозных представлений и социальных институтов с экономической деятельностью. Помимо авторского исторического анализа, книга интересна также публикацией важных источников: нормативных документов и списков влиятельных членов старообрядческих общин.