Історії істориків. Обличчя й образи української історіографії ХХ століття by Андрій Портнов (review)

Новая монография Андрия Портнова объединяет в себе две очень редкие для современной украинской историографии перспективы. С одной стороны, это не просто традиционная история историографии, где главным героем является историк, который исследует определенную проблему в прошлом. Портнов предлагает серьезную интеллектуальную историю, где героем является историк как ученый, несущий ответственность за состояние своего научного сообщества, и как интеллектуал, пытающийся осмыслить современность и свою роль и место в ней через исследование прошлого. С другой – книга Портнова является одной из первых работ в современной украинской историографии, где предпринимается попытка глубокого нюансированного анализа феномена советской историографии с перспективы взаимодействия историков и советского режима, в том числе их роли в формировании этого режима.

В первой главе, которая имеет многообещающий заголовок "Быть ученым в тоталитарном государстве", автор пробует создать коллективный портрет исторического сообщества Днепропетровска 20–30-х гг. ХХ в., сосредотачивая внимание на стратегиях историков во взаимодействии с коммунистическим режимом, а также на ответных действиях режима. В следующих главах эта же тема развивается через анализ биографий трех украинских историков, пик научной карьеры которых пришелся на межвоенный период: Владимира Пархоменко, Вячеслава Заикина и Виктора Петрова. В случае с Пархоменко и Заикиным – талантливыми и оригинальными учеными, незаслуженно забытыми в последующей историографической традиции, – Портнов буквально по крупицам реконструирует их биографии, используя архивные материалы и малодоступные научные публикации, рассеянные по библиотекам Польши, России и Украины. Рассматривая творчество Петрова – известного ученого и писателя, биография и творческое наследие которого стали предметом острых дискуссий в историографии, Портнов выбирает уже другой путь, а именно деконструкцию уже существующих историографических и литературных образов. Завершают книгу живо и эмоционально написанные эссе, посвященные наиболее известному украинскому диаспорному историку второй половины ХХ в. Омеляну Прицаку, а также двум ключевым фигурам историографии в независимой Украине – Ярославу Дашкевичу и Ярославу Исаевичу.

Если мы хотим понять эссе, собранные в "Историях историков", как нечто целостное, то, на мой взгляд, их следует рассматривать в контексте недавних исследований Портнова, посвященных состоянию современной украинской историографии с точки зрения ее институциональной трансформации. Одним из выводов этих исследований стало утверждение о том, что создание в независимой Украине новых научных и образовательных институций не дало ожидаемых результатов, в частности, из-за действия личностного фактора – руководители этих институций в большинстве случаев не смогли создать жизнеспособное научное сообщество, которое бы основывалось на новых принципах и стандартах научной работы. ¹

Если смотреть на "Истории историков" в этой перспективе, становится более понятным и биографический характер книги, и особенное внимание к этическому измерению работы историка. Анализируя биографии украинских историков, которые работали в советской Украине и в эмиграции, Портнов, в частности, старается найти те моральные и организаторские качества ученых, которые могли бы стать образцом и указателем для реформы историографического сообщества в современной Украине.

Приведу тут только некоторые наиболее характерные примеры. Так, прослеживая стратегии ведущих украинских академиков-гуманитариев во взаимодействии с советским режимом в 1920–1930-е гг., автор указывает, что столь легкий и полный разгром независимой науки в Украине в начале 1930-х гг. стал возможным прежде всего из-за того, что украинские гуманитарии стали использовать власть во внутренних академических войнах и оказались неспособными противопоставить наступлению большевистского режима "хотя бы элементы академической солидарности" (C. 226). Личность Омеляна Прицака, создателя Украинского научного института в Гарвардском университете, которому в книге посвящена отдельная глава, привлекает Портнова прежде всего потому, что Прицак был "визионером, который мог мыслить категориями будущего". Он сформулировал и воплотил в жизнь целостную позитивную программу развития украинской науки в эмиграции (C. 191). Кроме того, Прицаку удалось создать блестящую научную школу, и Портнов с одобрением цитирует самого создателя "гарвардского чуда", который писал, что школа возникает благодаря "инициативе и самоотдаче какого-либо полностью преданного науке ученого". Идеальный творец научной школы, по Прицаку, это "великая индивидуальность минус комплекс примадонны. Такие ученые являются редкостью. Они не ставят себя самого и собственную работу в центр своего (и других) внимания, а связывают весь свой жизненный путь с нуждами данной науки. Она, наука, а не личные успехи, становится тогда подлежащим. Величие руководителя школы в его скромности" (С. 192). Анализируя творчество Ярослава Дашкевича и Ярослава Исаевича, Портнов, в частности, обращает внимание на такой момент: "…они оба были олицетворением иной традиции, оба совмещали немалую научную отвагу с абсолютным благородством и деликатностью в общении… они жили наукой и увлекали своим увлечением" (курсив автора. – В.С.) (С. 208).

Таких примеров можно было бы приводить еще много. Именно это усиленное внимание к этическому измерению работы историка – как в его взаимоотношениях с собственным научным сообществом, так и с обществом и властью – объединяет все эссе книги. На мой взгляд, этот поворот к этике, который явно прослеживается в "Историях историков", является очень своевременным для украинской историографии, причем не только для изучения ее истории в ХХ в., но и для понимания характера того кризиса, в котором она пребывает в данный момент. Описания этого кризиса как институционального, методологического, финансового являются по сути правильными, однако вместе с тем недостаточными в том случае, если они игнорируют его более глубокое этическое измерение. И в "Историях историков", и в своих работах, посвященных состоянию современной украинской историографии, Портнов видит это измерение и довольно точно его описывает. Единственное, чего, по моему мнению, не хватает этому описанию, так это концептуализации кризиса как кризиса интеллектуальных (intellectual virtues) или эпистемных добродетелей (epistemic virtues). ²

В основе кризиса современной украинской историографии лежит в значительной степени упадок ключевых интеллектуальных добродетелей, существование которых собственно делает возможным существование науки как института. Поэтому одним из способов преодоления этого кризиса мог бы стать поиск в истории украинской историографии представителей иной традиции, которые, как Владимир Пархоменко, Омелян Прицак, Ярослав Дашкевич, Ярослав Исаевич и другие герои книги Портнова, были или, по крайней мере, старались быть олицетворением этих добродетелей. И изучение их опыта может служить не только доказательством того, что наука, которая основывается на этих принципах, может существовать, но и того, что она может быть успешной.

Если говорить о втором измерении "Историй историков", а именно об исследовании феномена советской историографии, то Портнов занимает тут довольно четкую позицию. Он выступает против односторонних, однозначно негативных или позитивных интерпретаций советской историографии, которые изображают ее соответственно или как идеологическую аномалию, которая должна быть однозначно осуждена, или как жертву тоталитарного режима, снимая, таким образом, с историков вину за участие в создании и поддержке этого режима. Портнов указывает, что "под названием 'украинская советская историография'… спрятаны разные практики и опыты" и что "сосуществование и взаимодействие разных (хотя и неравных) практик, научных мотиваций и типов карьеры в рамках культурно-политического феномена 'украинская советская историография' является одним из наиболее интересных явлений для истории науки" (C. 228).

Исследованию этих различных практик и опытов собственно и посвящена большая часть книги, но наиболее последовательно эта стратегия реализуется в первой главе, где советизация исторической науки в 1920−1930-е гг. анализируется на примере днепропетровского исторического сообщества. Портнов детально рассматривает стратегии днепропетровских историков во взаимодействии с советским режимом, а также политику власти по отношению к ученым. Результатом этого анализа становится широкий диапазон позиций историков (от более-менее активной поддержки режима, через стремление избежать конфликта путем смены места проживания и тематики исследований, и до скрытого или явного неприятия советской власти), который подтверждает указанный выше тезис о неоднородности украинской советской историографии. Несколько удивляет тот факт, что, продемонстрировав этот диапазон стратегий ученых, Портнов воздерживается от более общих выводов относительно специфики советизации исторической науки в Днепропетровске и от сравнения днепропетровского случая с другими крупными историческими центрами, например с Киевом и Харьковом, по которым имеется уже довольно обширная научная литература.

Некоторая нехватка сравнительного контекста ощущается и в других главах, где автор рассматривает биографии историков, работавших в советский и постсоветский период. Как уже отмечалось, Портнов часто по крупицам реконструирует биографии своих героев и тщательно анализирует содержание их научных работ. Но за этим, несомненно, нужным и своевременным биографическим анализом иногда теряется контекст советской, постсоветской или диаспорной украинской историографий, который они представляли. Не подлежит сомнению, что каждый историк является уникальным и его биографию и научное творчество нельзя полностью свести к биографии и научному творчеству других историков. Однако неоспоримой аксиомой теории и истории историографии после Хейдена Уайта является тот факт, что, кроме наиболее очевидного эпистемологического уровня, на котором представлена фактографическая и теоретическая аргументация, каждая историческая работа имеет более глубокие нарративный и идеологический уровни. На последнем идеологическом уровне отражаются характерные для историка неосознанные представления об истории, личности и обществе, которые обычно являются типичными для определенного коллектива в определенный период времени. Именно на этом уровне анализа мы можем перейти от индивидуальных представлений отдельного историка к коллективным представлениям всей профессии или ее части. Понятно, что такой переход от индивидуальной биографии к коллективным неосознанным представлениям не является легким, особенно в ситуации, когда в современной украинской историографии отсутствуют какие-либо исследования в этом направлении. Но тут могли бы помочь подобные исследования, существующие в российской и западной историографии. В частности было бы интересно узнать, насколько для украинских историков были типичны антропологические идеалы, выделенные Николаем Копосовым для российских советских и постсоветских историков. ³ Подобное сравнение дало бы, с одной стороны, возможность понять насколько, например, Ярослав Дашкевич и Ярослав Исаевич в своем творчестве выражали типичные для украинской исторической профессии идеалы, а с другой – лучше понять специфику украинской советской и постсоветской историографий и ее отличия от историографий других постсоветских стран. Стоит отметить, что Портнов в своей более ранней работе ⁴ уже сделал первые шаги в этом направлении, и остается надеяться, что он продолжит исследование этой интересной и важной проблемы в своих следующих работах.

Заканчивая этот небольшой обзор, хотелось бы отметить, что Андрий Портнов в своей монографии предлагает высококачественную и одновременно увлекательную интеллектуальную историю, в центре которой оказывается проблема взаимодействия этики, политики и истории в Украине ХХ века. Судьбы отдельных украинских ученых в "Историях историков" становятся тем контекстом, в котором постановка и обсуждение актуального вопроса об ответственности историка перед своим научным сообществом и обществом в целом оказывается необычайно продуктивным.