Mobility in the Russian, Central and East European Past ed. by Róisín Healy (review)

Книга, о которой пойдет речь, представляет собой сборник статей, изданный по итогам конференции, состоявшейся в 2017 г. в Голуэе под эгидой Ирландской ассоциации исследований России, Центральной и Восточной Европы (IARCEES). Обозначая интеллектуальный контекст книги, ее составитель, Рошин Хили (Róisín Healy, Национальный университет Ирландии, Голуэй), с первых строк отсылает читателя к "парадигме новых мобильностей" – new mobilities paradigm (P. 1). Этот термин был введен в оборот социологами Мими Шеллер (Mimi Sheller) и Джоном Урри (John Richard Urry) в 2006 г. в контексте изучения изменений глобальной мобильности, произошедших за последнее десятилетие минувшего века. Парадигма новых мобильностей предлагает ревизию стандартных седентаристских подходов социальных наук, сформировавшихся в рамках нормативного представления о территориальности национальных государств модерна и объявлявших нормой социальную статику и оседлость.¹

Шеллер и Урри отмечали определяющую роль мобильности для большинства современных социальных институтов и практик, что делало приоритетным изучение различных типов мобильностей как результата революционного прогресса транспорта и коммуникационных технологий.² Комплексный подход к проблеме предполагал исследование как неподвижной инфраструктуры, лежащей в основании сетей мобильности, так и отложенных эффектов интенсивного развития мобильности. Анализ сетей и каналов коммуникации деконструировал идею "места" как нормы социальных процессов. Исследование отношений неравенства, возникающих в пространствах мобильности, и различных форм ее контроля придавало проблеме политическое измерение.

Несмотря на авторитет работ Шеллер и Урри, чьи идеи обозначили начало "поворота к мобильности" в социальных науках, рецензируемый сборник статей, как кажется, связан с парадигмой "новых мобильностей" лишь косвенно. На работы Шеллер и Урри авторы книги практически не ссылаются. Основной теоретической рамкой для составителя является книга Колина Пули (Colin G. Pooley, Ланкастерский университет) 2017 года, посвященная обзору возможностей, которые открывает для историков категория мобильности.³ Пули упоминает концепцию Шеллер и Урри и считает ее применимой к изучению прошлого, поскольку считает современную мобильность качественно сопоставимой, в частности, с британской повседневной мобильностью середины ХХ в. по интенсивности, комплексности и многообразию форм (но не по дальности).⁴

В отличие от книги Пули, обсуждению новой парадигмы в рассматриваемом томе отведены считанные страницы. Призывая, вполне в духе Шеллер и Урри, к ревизии прежних седентаристских и проникнутых ориентализмом представлений о роли мобильности в истории Восточной Европы, Рошин Хили объявляет целями книги проблематизацию историографических стереотипов об этом регионе как исторически изолированном от мировых сетей коммуникации и интеграцию его исторического опыта в глобальную историю мобильности (P. 7). Неожиданным следствием приложения рамки "новых мобильностей" к историческому материалу оказывается отрицание стандартных критериев классификации путешествий (которым посвящены большинство статей сборника) – по цели, продолжительности и степени добровольности. Принимая расширительный подход к мобильности (expansive approach to mobility), Хили относит к путешествиям все типы передвижений (P. 4). По-видимому, тем самым он следует сформулированной в работах Шеллер и Урри идее множественных мобильностей (multiple mobilities), находящихся в состоянии текучей взаимозависимости (fluid interdependence).⁵ Однако остается не совсем понятным, какие особые исследовательские возможности открывает перед авторами сборника холистский подход к путешествиям, игнорирующий специфику исторического контекста рассматриваемых типов передвижения ради теоретического декларирования их тождественности. В контексте "поворота к мобильности" взаимозависимость множественных мобильностей объяснялась, прежде всего, социально-технологическими условиями рубежа XX–XXI вв., качественными изменениями, произошедшими в этот период. Однако насколько применима повестка "парадигмы новых мобильностей" в приложении к историческому материалу? Приступая к чтению подобной книги, читатель вправе ожидать методологического обсуждения этого вопроса, но, к сожалению, не найдет его здесь.

Сборник состоит из двенадцати глав, довольно механически сгруппированных в три раздела: путешествия в Россию и по России (1), путешествия из России (2) и путешествия жителей Восточной и Центральной Европы (3). Однако, если обратить внимание на то, как авторы исследований, вошедших в книгу, позиционируют себя относительно стандартных подходов к истории мобильности (включая путешествия), написанные ими главы можно разделить на три группы.

В первую группу входят главы из разных разделов сборника, в которых проблематизируются стандартные седентаристские категории анализа исторических обществ, предполагающие в качестве социальной нормы оседлость и территориальность группности. Это статьи историко-социологического направления, посвященные в основном доказательству тезиса о том, что путешествия в прошлом (нижняя хронологическая граница книги – XVIII в.) были достаточно массовым феноменом, чтобы порождать эффект взаимосвязанной мобильности и тем самым влиять на социальные институты и нормы. История массовой мобильности в этих работах реконструируется на основании источников элитарного происхождения. Так, историки из Ноттингемского университета Джонатан Роусон (Jonathan Rowson) и Сара Бэдкок (Sarah Badcock) используют травелоги представителей образованных классов для анализа практик мобильности низших сословий. Конкретнее, авторы исследуют крестьянское переселение в Сибирь и путь по этапу в сибирскую ссылку в позднеимперский период. Наибольший интерес в этой группе исследований, на наш взгляд, представляет статья Андрея Горностаева (Andrey Gornostaev, Джорджтаунский университет), посвященной бегству крепостных из России в Речь Посполитую в XVIII в. Используемые им источники позволяют автору исследовать как крестьянские практики, так и государствен-ный контроль над мобильностью населения. Проблема артикуляции опыта мобильности "безмолвствующих" сообществ разрабатывается и в статье Агнешки Пуфельской (Agnieszka Pufelska, Институт культуры и истории немцев северовосточной Европы, Люнебург), посвященной ностальгическому туризму бывших польских немцев, вынужденных оставить родные места после окончания Второй мировой войны. Впрочем, сама автор уделяет больше внимания анализу дискурса пропаганды и туристической рекламы времен холодной войны, нежели нарративам возвратной мобильности как таковым.

Во вторую выделенную нами группу входят главы, следующие провозглашенной во введении к сборнику программе критики постколониального подхода в его саидовско-вульфовском изводе. По мнению Рошин Хили, западный постколониальный дискурс, вторично ориентализирующий Восточную Европу (P. 6), должен быть уравновешен восточно-европейским дискурсом, изображающим Запад через призму восприятия жителями региона. Таким образом постколониальный подход критикуется в его собственной логике и "изнутри", а не извне, с позиции критики его оснований. В результате исследования этой группы представляют собой вполне стандартные образцы travel writing studies. Как правило, это истории путешествий отдельных представителей образованного класса, на основании анализа которых делаются широкие обобщения относительно практик целого социального слоя. Большинство глав сборника, которые можно отнести к этой группе, посвящены эпохе высокого модерна. Даниэле Артони (Daniele Artoni, Веронский университет) написал о путешествиях бельгийской писательницы по Кавказу в конце 1870-х гг., Мартина Морабито (Martina Morabito, университет Генуи) – о визите знаменитого русского поэта в Японию в 1916 г., Андреас Агоч (Andreas Agocs, Тихоокеанский университет в Калифорнии) – об экспедиции австрийского писателя на периферию Австро-Венгерской империи в 1908 г., Балаж Апор (Balazs Apor, Тринити-колледж в Дублине) – о путешествии молодого венгерского коммуниста в Гамбург и Лондон в 1912–1913 гг. В статье Снежаны Димитровой (Snezhana Dimitrova, Юго-западный университет в Благоевграде, Болгария), можно увидеть тенденцию к метафорическому представлению любого социального опыта как пространственного, свойственную travel writing studies в целом. Метафорическое уподобление отдельных сторон человеческого опыта тем или иным пространственным явлениям не тождественно систематическому анализу действительного пространственного контекста этого опыта. Вот и Дмитрова, описывая биографию болгарской эмигрантки, оказавшейся в качестве жены британского дипломата на послевоенном Маврикии, уделяет больше внимания социальным обстоятельствам, нежели пространственным аспектам социальной исключенности, в которой оказалась ее героиня.

К статьям третьей группы можно отнести главы, на которых тяжелее всего сказался провозглашенный во введении к сборнику принцип слияния всех категорий путешествий в единую "мобильность". Исследование Кристофера Рида (Christopher Read, университет Варвика), посвященное путевым запискам американских путешественников в СССР во времена холодной войны, построено на анализе риторических тропов, присущих антисоветской пропаганде того времени. Структурно эта работа напоминает статьи первой группы, в которых практики элитарной мобильности отождествлялись с практиками мобильности массовой. Это отождествление уже само по себе методологически проблематично, но ситуация усугубляется еще больше, когда идеологический дискурс профессиональных пропагандистских изданий приравнивается к восприятию мобильности американским туристом в СССР, не ставившим перед собой задачу опубликовать по возвращении разоблачающую книгу. Дискурс, надперсональный и предшествующий непосредственному личному опыту, заслоняет личное переживание мобильности конкретным человеком прямо во время путешествия. Аналогичным образом, в главе Анхеля Луиса Торреса Адана (Аngel Luis Torres Adan, Барселонский Автономный университет), исследовавшего политику памяти в Приднестровье о суворовских кампаниях конца XVIII в., больше обсуждается эволюция образа полководца в публичном дискурсе, но не социальные группы, использующие этот образ в определенных целях и обстоятельствах. В исследовании же Барбары Мартин (Barbara Martin, Фонд Пьера дю Буа, Женева) индивидуальный опыт эмиграции советских диссидентов 1970-х гг. декларативно отождествляется с опытом эмиграции советской интеллигенции в целом. Читатель вновь сталкивается с проблемой интерпретации исторически контекстуализированных наблюдений как универсальных социологических обобщений.

Исследования, включенные в рецензируемый сборник, в большинстве своем выполнены на высоком профессиональном уровне. Главной проблемой книги является декларируемая во введении методологическая рамка "парадигмы новых мобильностей". Она не всегда оказывается уместной в приложении к историческому восточно-европейскому региону или эффективно раскрывающей его интегрированность в глобальные системы мобильности и взаимозависимости. Большинство исследовательских кейсов, рассмотренных в книге, никак не разрушают изоляционистские историографические стереотипы, но наоборот, только их подтверждают.