In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

Reviewed by:
  • Crimea in War and Transformation by Mara Kozelsky
  • Никита Храпунов (bio)
Mara Kozelsky, Crimea in War and Transformation (Oxford and New York: Oxford University Press, 2018). 280 pp., ill. Selected Bibliography. Index. ISBN: 978-0-19-064471-0.*

Не будет преувеличением назвать Крымскую (или, согласно советскому историографическому канону, Восточную) войну 1853–1856 гг. популярнейшим историографическим сюжетом. За прошедшие полтора с лишним века о ней написано бесчисленное количество книг и статей. Среди них есть работы самого разного качества – от профессиональных до дилетантских или идеологически-мотивированных, причем большая часть публикаций концентрируется на военных аспектах.1 Периодически публикуются новые источники.2 Важен вклад краеведческих работ, авторы которых глубоко погружены в местные реалии.3 Таких изданий много – например, недавно появился библиографический обзор более чем двух десятков книг, изданных за 22 года одним-единственным учреждением Крыма.4 Стоит отметить, что Крымская война и первая оборона Севастополя играют важную роль в русском национальном сознании как пример [End Page 414] жертвенности и героизма.5 Создатели украинского национального нарратива не жалеют усилий для того, чтобы включить в него Крымскую войну, приспосабливая для этого шаблонные наработки "российско-патриотической" мысли.6 Крымско-татарские идеологи трактуют войну как национальную катастрофу, свой народ – как невинную жертву обеих сторон конфликта, а российские власти – как воплощение почти иррациональной жестокости.7 События 2014 г. сделали историю Крыма в целом популярнейшей темой исследований. Некоторые итоги изучения Крымской войны подведены в официозном издании Института российской истории РАН, сделавшем упор на факты и традиционные рациональные объяснения.8 Принципиально другой подход использован редакторами журнала Ab Imperio, которые вместо изложения хода войны попытались предложить объяснение ее причин – прежде всего, кризисом идеологии и порожденной этим кризисом политической практики Николая I.9 Возможно, это указывает направление, в котором станет развиваться историография, – поскольку изучить фактическую сторону дела глубже уже, кажется, невозможно; следует ожидать исследований в области "нематериальных" проблем.

Рецензируемая книга написана автором, который давно занимается исследованиями Крыма в XIX в.10 Текущая работа написана для западной аудитории, а потому содержит ряд сюжетов, русскоязычным читателям хорошо известных. Так, глубокое исследование темы выполнил более ста лет назад крымский историк Арсений Иванович Маркевич,11 монография которого [End Page 415] демонстрирует типичный для того времени подход – прекрасное знание архивов и основной упор на факты. Работа Козелски претендует на оригинальность, всесторонность и новизну. При этом существующий объем источников и историографии, в сочетании с исключительно разнообразными аспектами, которые можно рассмотреть в рамках общей темы, делает рецензируемую книгу амбициозным, но весьма сложным для реализации проектом.

Издание состоит из введения и десяти глав. Во введении автор ставит перед собой цель – изучить "трансформирующую природу" войны, изменившей и Крым, и Российскую империю. Констатируется, что "первая война индустриальной эпохи" оказала разнообразное, но неизменно негативное воздействие на Крым и его жителей. Насилие в отношении мирного населения, разрушение построек и посадок, изъятие домашнего скота и принудительное выселение больших групп гражданского населения закономерно привели к экономическому и социальному кризису. Как широкомасштабное строительство военных сооружений и кладбищ, так и загрязнение воды и почвы изза неубранных трупов людей и животных вызвали экологические проблемы. В ходе войны изменилась идеология Российской империи – произошел отказ от политики религиозной терпимости, начались поиски "внутренних врагов". Стоит отметить, что автор не стала затруднять себя анализом существующей историографической ситуации.

Глава 1 рассматривает начало войны и первую реакцию государства и общества – например, введение военного положения или патриотический энтузиазм, выразившийся в сборе пожертвований. Автор пишет о возникновении сложностей с обеспечением запасов продовольствия для российской армии (впоследствии перманентная угроза голода станет одним из важнейших факторов войны), православнопатриотической пропаганде и о попытках лидеров татар доказать верноподданную позицию своего народа.

Глава 2 констатирует системную неподготовленность Крыма, его инфраструктуры, органов власти и расквартированных в регионе армейских и флотских подразделений к войне. Появление флота союзников у берегов полуострова парализовало государственное управление гражданской сферой в Крыму, вызвало панику и неразбериху, причем военные и гражданские чиновники занялись собственным спасением, оставив население на произвол судьбы. Этот вывод необходим автору для того, чтобы в следующей главе [End Page 416] переложить на российские власти ответственность за переход части крымских татар на сторону союзников.

Глава 3 исследует проблему "татарской измены". По мнению автора, в условиях военных действий, идеологического давления с двух сторон, обострения религиозных чувств, коллапса российской администрации, агитации союзников, нехватки информации и распространения самых невероятных слухов часть крымских татар перешла на сторону интервентов, но в целом российские власти преувеличивали масштаб измены. В регион были направлены донские казаки, по приказу командования прибегшие к тактике "выжженной земли" в зоне военных действий, обрушившие на крымских татар зачастую незаслуженные репрессии и грабившие представителей иных этноконфессиональных групп. Началось принудительное выселение татар с побережья вглубь страны.

Глава 4 рассказывает о последствиях поражения российской армии при Альме – захвате британцами Балаклавы, одноименном сражении, известном благодаря воспетой Теннисоном атаке легкой бригады, и неудачном российском контрнаступлении под Инкерманом. Далее говорится об эпидемии холеры, попавшей в Крым вместе с французами и разнесенной по полуострову беженцами, деятельности прославленного врача Н. И. Пирогова, и о том, как союзники грабили местных жителей и уничтожали их имущество.

Глава 5 описывает тяготы военной зимы 1854–1855 гг., испытанные российскими подданными: действия властей по организации медицины в прифронтовой полосе, конкуренция между военными и гражданскими за провизию и тягловой скот, массовую гибель скота, проблемы в снабжении продовольствием, разрушение производства и торговли. В результате гражданское население понесло колоссальные экономические и моральные потери. По мнению автора, смерть Николая I и последующая замена А. С. Меньшикова на М. Д. Горчакова на посту главнокомандующего привела к отказу от тактики "выжженной земли", но это уже не могло облегчить страдания гражданских лиц.

В главе 6 обсуждается отношение к проблеме "предательства" татар разных представителей российской верховной власти, то, как муссирование этого вопроса приводило к поискам реальных или вымышленных заговоров и планам по выселению части татар из приморских районов, и попытки некоторых крымскотатарских лидеров доказать лояльность своего народа. [End Page 417]

Если центром внимания в предыдущих разделах был запад полуострова, то глава 7 анализирует ситуацию в Восточном Крыму и за его пределами, в Северном Приазовье. Констатируется, что союзники подвергли Керчь жесточайшему разорению. Отступавшие же российские войска уничтожили запасы продовольствия. Уход армии и бегство гражданских лиц привели к хаосу. Союзники разграбили и уничтожили Бердянск. В отличие от предыдущих глав, ущерб, нанесенный приазовским городам, оценен очень конкретно – в рублях по послевоенной российской сводке.

Глава 8 описывает финальный этап Крымской кампании: падение Севастополя, сложности размещения эвакуированных войск в городах и селах, кризис с беженцами, эвакуированными вглубь материка из приморских городов, болезни, охватившие россиян и союзников, мероприятия, предпринятые царскими властями для очистки территории от трупов, лечения больных, улучшения криминогенной обстановки, решения вопроса с оставшимися в Крыму представителями западных войск и беглецами из северных губерний, а также санкционированное государством насилие над крымскими татарами как причина их начавшейся эмиграции.

Глава 9 повествует о восстановлении Крыма после войны. Правительство использовало финансовые меры – компенсацию убытков населению, налоговые льготы, но также предложило масштабную благотворительную программу для поддержки пострадавших. Несмотря на это и через несколько десятков лет города вроде Севастополя или Евпатории продолжали лежать в руинах. Автор описывает массовую миграцию крымских татар в Османскую империю, полагая, что в это время российские власти целенаправленно превращали регион из "мусульманского" в "христианский".

В центре главы 10 – обсуждение последствий эмиграции крымских татар российскими властями. Создается впечатление, что разные ведомства и чиновники очень по-разному оценивали этот процесс. Создание независимой Крымской епархии автор считает мерой по христианизации региона. В главе кратко показано влияние Крымской войны на подготовку Великих реформ и развитие русской культуры.

В целом, оригинальность сделанных автором наблюдений и выводов не поражает воображение. К тому же с некоторыми из них трудно согласиться. Так, сомнительным выглядит тезис о том, что после присоединения Крыма к России в 1783 г. положение [End Page 418] его жителей почти не изменилось (Р. 4; впрочем, в дальнейшем утверждается обратное – Р. 28). Хотя Екатерина II действительно обещала крымским татарам сохранение их прежних прав и обычаев, одновременно на полуострове вводились общеимперские принципы управления, менявшие социально-экономический порядок. В числе произошедших перемен – прекращение "экономики набегов" и торговли "живым товаром", моральный кризис мусульман, оказавшихся оторванными от мира ислама, административные новации и земельные конфликты с новыми российскими помещиками. Все это вряд ли позволило крымско-татарскому населению "продолжать жить так, как они жили на протяжении столетий". Следствием перемен была начавшаяся в конце XVIII в. первая массовая эмиграция татар в Османскую империю.12

Также невозможно поверить, что попадавшие в Крым путешественники часто не могли провести различие между этноконфессиональными группами (Р. 4). Наоборот, путешественники заведомо стремились увидеть различия народов и религий, считая этническую пестроту Крыма одной из черт, делающих его местом, стоящим посещения в ходе образовательного путешествия (grand tour). Вот что писал, например, автор одного из самых популярных травелогов Эдвард Кларк, осмотревший полуостров в 1800 г.:

Обнаруживающееся в Крыму многообразие разных народов, каждый из которых живет как будто в своей собственной стране, практикуя свои особые обычаи и сохраняя свои религиозные обряды, является одним из примечательных обстоятельств, делающих этот Полуостров интересным для чужестранца: в Бахчисарае – татары и турки; на вершине возвышающихся над ним скал – колония евреев-караимов; в Балаклаве – греческая орда; армия русских в Акмечети; в других городах – анатолийцы и армяне; в степях – ногайцы, цыгане и калмыки; так что на маленьком клочке земли, словно в зверинце, противоположные виды живых редкостей соединяются необычным образом.13 [End Page 419]

Неубедительны приведенные Козелски подсчеты численности населения отдельных этнических групп накануне войны, поскольку они основаны на публикации столетней давности (Р. 4). Также несколько завышенной кажется оценка крымско-татарской эмиграции после войны (Р. 8). Современные демографы реконструируют иную картину.14

Крым, в силу географических и исторических обстоятельств, всегда был полиэтничным регионом. Накануне войны здесь жили русские, украинцы, немцы, евреи, караимы, татары, болгары, греки, армяне, цыгане.15 Автор, конечно, знает об этом, но ее исследование концентрируется на крымских татарах и, как на оппозиции, русских. Очевидно, это проявление традиционного западного дискурса, привыкшего видеть две крымские нации – вызывающих сочувствие татар в роли жертв империи и русских колонизаторов. Вызывает сожаление, что автор книги, претендующей на всесторонний охват проблемы, фактически проигнорировала влияние войны на другие этноконфессиональные группы. Например, существуют исследования, рассматривающие положение различных групп иудеев (неталмудических караимов и раввинистов – живших в Крыму до 1783 г. крымчаков и прибывших на полуостров позднее ашкеназов) в ситуации военного конфликта.16 Очевидно, подобного внимания заслуживают армянская, греческая, болгарская и другие общины.

Говоря о крымских татарах, Козелски подразумевает некую однородную группу, очевидно, проецируя в прошлое представление о современной крымскотатарской нации. Позволю себе напомнить, что "крымские татары" – это экзоэтноним, навязанный Российской империей и затем Советской властью как общее определение для весьма разных в антропологическом, языковом, культурном, социальном и ментальном отношении ялы бойлу (южнобережцев), татов и ногаев, которые внутри себя делились на более мелкие кланы. Многие современные исследователи полагают, что решающую роль в осознании разными группами общей национальной [End Page 420] идентичности сыграла депортация 1944 г.17 Козелски различает лишь две группы – собственно крымских татар и ногаев, прежде живших в степях Крымского полуострова и к северу от него (Рр. 4-5). В одном месте она цитирует петицию ногаев, где те отрицали какуюлибо связь с крымскими татарами и подчеркивали лояльность царю (Рр. 71-72). Это очень важный документ, в принципе требующий специального анализа и ставящий под вопрос рассуждения о единстве всех групп мусульманского населения Крыма, их целей, желаний и жизненных стратегий во время Крымской войны. Однако автор предпочла проигнорировать этот вопрос.

Пристрастное отношение к крымским татарам заставляет Козелски закрывать глаза на ряд сюжетов, хорошо известных исследователям. Так, называя татар жертвами земельных конфликтов конца XVIII – первой половины XIX вв. (Р. 28), она упрощает ситуацию, в результате которой некоторые татары действительно пострадали, в то время как другие преуспели, присваивая и перепродавая не принадлежавшие им земли.18 Столь же упрощенной представляется воспроизводимая в книге традиционная для западной и национальной крымскотатарской историографии версия, согласно которой большинство татар сохраняли лояльность России, а если поддерживали ее врагов, то только вынужденно, и в целом оказались пассивными жертвами насилия (Рр. 58-73).19 Даже в английских источниках ситуация выглядит не столь однозначно. Например, корреспондент "Таймс" Уильям Рассел писал о событиях в Керчи:

Татары радостно приветствовали приход османов и встречали их как освободителей и братьев, с которыми они связаны узами религии, языка и ненависти к русским. Они водили их из дома в дом и указывали на будущих жертв своей алчности и вожделения из тех, кто противился их невежеству или фанатизму.20

Несмотря на явную антиисламскую риторику, Рассел описывает реальный гражданский конфликт, обнаживший в условиях войны [End Page 421] внутренние противоречия полиэтничного общества. Козелски знает о проявлениях нелояльности татарами Евпатории (Рp. 62-63) и Керчи (Р. 140), но предпочитает списывать их на счет сложившейся безвыходной ситуации и неспособности российских властей справиться со своими обязанностями.

Вероятно, вместо спора о степени виновности или невиновности татар продуктивно было бы поставить вопрос о том, почему изменилось их поведение по сравнению с военными конфликтами конца XVIII – первой трети XIX века, в которых крымские татары не выступали открыто на стороне противников России, в крайнем случае прибегая к "пассивному сопротивлению". Так, накануне конфликта с Францией в 1812 г. некоторые крымские татары из числа рекрутированных в нерегулярные подразделения российской армии бежали за границу.21 Сколько бы ни было этих дезертиров, ясно, что это не повлияло на отношение к татарам в целом. Как писал известный путешественник Владимир Броневский, осмотревший Крым в 1815 г., "татары признательны к благодеющим им монархам, и в незабвенный 1812 год они доказали, что искренне любят свое новое отечество".22 Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. дальше распространения среди крымских татар разного рода "злонамеренных слухов" дело не пошло.23 Если можно говорить об изменении отношения российских властей к крымским татарам после Крымской войны в результате роста русского национализма, то не происходила ли параллельная эволюция и в татарском обществе, и каков был ее характер?

Козелски считает депортацию крымских татар в советское время продолжением политики царского режима (Рр. 10-11, 172). Сама по себе практика принудительного переселения потенциально враждебного населения известна с древности, так что с тем же успехом можно было провести параллель между модерной политикой середины ХХ в. и действиями вавилонских царей: подобные параллели в равной степени [End Page 422] анахроничны и неинформативны. Другое дело, что именно в крымском контексте дискурс массовой депортации имеет долгую историю. О захвате полуострова и последующем изгнании мусульман, если те не пожелают креститься, с заменой их на "русов, и ляхов, и словенцев", писал еще хорватский интеллектуал Юрий Крижанич, прибывший ко двору царя Алексея Михайловича и вскоре оказавшийся в ссылке в Тобольске.24 Почти век спустя, реконструируя внешнеполитические планы Петра I, Вольтер предположил, что царь собирался, помимо всего прочего, "выгнать навсегда татар и турок из Крыма".25 В конце XVIII в. о желательности выселения татар с плодородных участков полуострова писал немецкий ученый-энциклопедист Петер Паллас, изучавший Крым по заданию российского правительства. В данном случае, речь не шла о религиозной нетерпимости: для него это была универсальная мера рационализации использования ресурсов, которую следовало бы применить и к нерадивым русским помещикам.26 Ему вторил Павел Сумароков, автор сентиментальных травелогов, имевший, однако, практический опыт работы в Крыму в составе землеустроительной комиссии, разбиравшей, в частности, конфликты русских и татар вокруг права собственности на недвижимость.27 Таким образом, депортация обсуждалась в разное время разными авторами, преследовавшими разные цели в рамках разных политических и эпистемологических режимов.

Столь же отличаются друг от друга соображения и методы российских и советских властей в 1850-х–1860-х и 1940-х гг. В частности, правительство Александра II, не препятствуя отъезду крымских мусульман в Османскую империю или даже подталкивая их к этому, не прибегало к систематическому насилию.28 Более того, как показывает сама Козелски в главе 10, разные российские органы и чиновники поразному относились к эмиграции татар (в отличие от единодушия [End Page 423] советской системы). Наконец, никто не собирался совершенно "детатаризировать" Крым, который продолжал восприниматься как свой Восток, "русская Альгамбра" – разумеется, при усиливавшемся христианском элементе и подчеркивании исторических связей полуострова с Византией и крещением Руси. Епископ Гермоген в известной речи в честь столетия присоединения Крыма к России (1883 г.) сетовал: "О, Крым, Крым, возлюбленный наш Крым!.. Как много еще у тебя нерусского, как много еще у тебя неправославного!.."29 На фоне этого нарастающего давления русского национального и православного дискурса, советская политика выглядит разительным контрастом: создание Крымской автономной республики, поощрительная национальная политика коренизации по отношению крымскотатарскому населению, а затем его практически тотальная жестокая депортация, причем не за границу, а в другой регион страны. Крым же, путем смены топонимов и внедрения анти-татарского дискурса в исторический нарратив, "денационализируется", превращаясь в интернациональную "Всесоюзную здравницу".30 Отсутствие прямой линейной преемственности разных этапов советской политики с "политикой царского режима" ставит вопрос об осмысленности предлагаемых автором исторических параллелей.

Менее принципиальный характер носят другие проблемные допущения книги. Так, читатель узнает, что во многих татарских селениях имелись дворцы (palaces), сложенные из блоков известняка, увитые виноградными лозами и "соединенные лабиринтом воздушных галерей" (Рp. 5, 175). Эти дворцы существуют лишь в воображении автора – во всяком случае, их следы невозможно отыскать ни в Крыму, ни в литературе о национальной архитектуре крымских татар.31 Заметим, что использование известняковых блоков в принципе не характерно для традиционного крымскотатарского светского строительства (включая ханскую резиденцию в Бахчисарае). К тому же интересно было бы узнать, кто, по мнению автора, жил в этих воображаемых дворцах, и откуда брались средства на их создание и содержание.

Со ссылкой на упоминавшуюся выше монографию А. И. Маркевича в книге сообщается, что в [End Page 424] сентябре 1855 г. российские власти решили подготовить в Симферополе место для проституток, которых планировали удалить из Севастополя. Это привело к эпидемии сифилиса в крымской столице, охватившей все сословия и этнические группы, а также детей (Р. 165). Обратившись к тексту Маркевича, читатель обнаружит лишь, что главнокомандующий выслал в Симферополь из Севастополя и Инкермана "праздношатающихся женщин", которых затем отправили в Карасубазар (ныне Белогорск).32 Монография, посвященная медицинским аспектам Крымской войны, не содержит никаких сведений об эпидемии сифилиса в Крыму.33

К "географическим открытиям" автора относится исчисление площади Крымского полуострова в 17.000 км2 (Р. 4), в реальности равной 27,000 км2, а также включение в число крымских крепостей Кинбурнской (Р. 33), хотя в реальности она находится в 200 км за пределами полуострова (о чем автор сама сообщает в другом месте – Рр. 156-157). Камышовая бухта расположена не близ Евпатории (Р. 33), а на территории нынешнего Севастополя. Два разных населенных пункта – Керчь и Еникале – в книге смешаны и оказываются то полуостровом, то городом (Pp. 33, 37, 76, 89, 135, 147). Кажется, автор полагает, что Херсонес был живым городом в эпоху Крымской войны, чем-то вроде Балаклавы (Р. 79) – хотя тогда, как и сейчас, это были полускрытые землей необитаемые древние развалины. Перепутано местоположение и возраст монастыря св. Георгия (Р. 81),34 "главное поместье" князя М. С. Воронцова на южном берегу находилось не в Ливадии (Р. 83), а в Алупке, в 10 км к юго-западу. К слову сказать, производство знаменитых вин, в том числе красных портвейнов, видимо, понравившихся автору (Р. 83), в Массандре началось почти через 40 лет после Крымской войны. Возвышенность Малахов курган не могла "связывать русские позиции между северной и южной стороной [Севастопольской] бухты" (Р. 156), ведь она находилась в восточной части тогдашнего Севастополя (так что между северной и южной сторонами бухты плескались морские волны). Вероятно, многие ошибки возникли из-за недопонимания русских источников монографии, но современные ресурсы типа Google. [End Page 425] Earth должны были бы помочь автору проверить свои данные.

Сомнительной кажется мысль о том, что в правление Николая I "ученыебиблеисты" (?) указали на Херсонесское городище на окраине Севастополя как на место крещения "славянского князя" (?) Владимира в конце Х в. (Р. 11). Как известно, еще при Екатерине II история крещения древнерусского князя в Крыму широко использовалась государственной идеологией и пропагандой для обоснования права на владение Крымом.35 Именно тогда и были локализованы остатки древнего города, который прежде искали в разных местах, не обязательно на Крымском полуострове.36 Другое дело, что в конце XVIII – первой половине XIX в. путешественников и исследователей Крыма (труды которых формировали общественное мнение и в России, и за ее пределами) куда более интересовало античное и мусульманское наследие Крыма. Потому превращение полуострова (и прежде всего руин Херсонеса) в православную святыню, как справедливо отмечает Козелски, произошло уже после Крымской войны.

Сообщая, что еще до войны в Турцию переселились представители некогда правившей в Крыму династии Гиреев (Р. 27), автор упускает из вида, что едва ли не самый известный Гирей XIX в. – Александр Иванович Султан-Крым-Гирей (КаттиГирей) проживал в Крыму. Необычная история этого человека и его жены-шотландки могла бы обогатить книгу, ведь она характеризует положение крещеных крымских татар, интегрировавшихся в российскую элиту.37 Среди других пропущенных сюжетов – проблема невосполнимого ущерба, нанесенного союзниками культурному наследию Крыма. Некоторые археологические памятники пострадали от обстрелов, были разграблены музеи, велись раскопки в Херсонесе и на Керченском полуострове, причем [End Page 426] сделанные находки отправляли в Англию и Францию.38 Весомым аргументом в поддержку тезиса о лояльности татар в войне стало бы упоминание известного факта участия в ней лейб-гвардейского крымско-татарского эскадрона.39 Автор знает о его существовании (Р. 29), но не об участии в войне.

Некоторым главам предпосланы рисунки и карты XIX в., часть из них (Рр. 1, 32, 134) воспроизведены не слишком качественно, так что мелкие надписи разобрать практически невозможно. Из подписи к одному рисунку выпала часть текста (Рр. 56-57). Подпись к виду подожженной союзниками Керчи ошибочно идентифицирует на заднем плане "археологические развалины, датирующиеся временем античного Митридатова царства" (Р. 152). На самом деле это надгробная часовня И. А. Стемпковского и Керченский музей, обе постройки – XIX в.

Каждый в отдельности недочет из далеко не полного списка перечисленных выше кажется несущественным, но вместе они свидетельствуют о недостаточным владении автором локальным контекстом.

Удивляет небрежность (или полное отсутствие) редакторской работы со стороны солидного издательства Оксфордского университета, допускающей разнобой в транслитерации славянских имен и фамилий. Возможно, из любви к экзотике, автор оставляет непереведенными некоторые термины, имеющие прямой эквивалент в английском языке, например sukhari (Рр. 97-98), зато объясняет, что chinovnik – это "бюрократ низшего уровня в Российской империи" (P. 67). Но почему низшего, и почему бы не перевести это слово? Важное для темы книги учреждение "Таврическое магометанское духовное правление" переводится по-разному даже на соседних страницах (Рр. 71-72). Среди имперских наград обнаруживается "лента св. Станиславского" (Р. 163), возможно, как предзнаменование будущих успехов русского театра. Наконец, автор повсеместно приводит цены в рублях, например, описывая убытки, понесенные местными жителями от войны или полученные ими от правительства компенсации, но без пояснения покупательной способности российской валюты [End Page 427] того времени с учетом инфляции в военные и последующие годы эти цифры малоинформативны.

В целом, предлагаемое книгой Козелски довольно подробное (но никак не исчерпывающее) описание разных аспектов влияния Крымской войны на жизнь имперской провинции не является чем-то новым для специалистов по теме, знакомых с русскоязычной историографией, начиная с монографии А. И. Маркевича столетней давности. Нельзя назвать новаторскими интерпретации и оценки автора: вряд ли кто-то сомневается, что война стала катастрофой для региона, что ее жертвами оказались в первую очередь гражданские лица, что эмиграция крымских татар и ее последствия вызвали гуманитарную катастрофу и что итоги конфликта определили будущее всей империи. Отвергая "русский патриотический" дискурс и солидаризируясь с национальным нарративом крымских татар, автор меняет идеологические акценты, но не содержание вполне традиционного исторического нарратива. Впрочем, всеобщее внимание к Крыму в результате событий 2014 г. должно привлечь широкую англоязычную читательскую аудиторию к этой книге, несмотря на ее недостатки концептуального характера и многочисленные погрешности в деталях.

Никита Храпунов

Никита ХРАПУНОВ, к. и. н., ведущий научный сотрудник, Научноисследовательский центр истории и археологии Крыма, Крымский федеральный университет им. В. И. Вернадского, Симферополь, Республика Крым. khrapunovn@mail.ru

Footnotes

* Работа выполнена в рамках проекта по госзаданию Минобрнауки РФ № FZEG-2020-0029.

1. Несколько примеров недавних исследований: В. В. Крестьянников. Достойный поклонения. Восточная война 1853–1856 годов. Первая героическая оборона Севастополя. Севастополь, 2005; Восточная (Крымская) война 1853–1856 годов: Новые материалы и новое осмысление. Материалы международной научной конференции. В 2-х т. Симферополь, 2005; П. М. Ляшук. Герои "Севастопольской страды". Кавалеры орденов св. Георгия за оборону Севастополя в 1854–1855 гг.: биографический справочник. Симферополь, 2001; Сестры милосердия в Крымской войне 1853–1856 годов / сост. Н. Н. Колесникова. Симферополь, 2005; Ю. А. Наумова. Ранение, болезнь и смерть. Русская медицинская служба в Крымскую войну (1853–1856). Москва, 2010.

2. Л. А. Орехова, В. В. Орехов, Д. К. Первых, Д. В. Орехов. Крымская Илиада. Крымская (Восточная) война 1853–1856 годов глазами современников: литература, архивы, пресса. 2-е изд. Симферополь, 2010; А. С. Меншиков в Крымской войне. В 2-х ч. / сост. А. В. Ефимов. Симферополь, 2018–2019.

3. В. Н. Гуркович. Памятники и памятные места Крымской войны. Альма. Симферополь, 2004; В. Г. Шавшин. Сражение без карты: Инкерманское сражение. Симферополь, 2000; В. Г. Шавшин. Бастионы Севастополя. Симферополь, 2000; Евпатория в годы Крымской войны (1854–1856) / сост. А. В. Сакович, Г. Н. Гржибовская. Симферополь, 2007.

4. Н. Н. Колесникова. Крымская (Восточная) война 1853–1856 гг. Издания Государственного комитета Крыма по охране культурного наследия Республики Крым (1997–2019 гг.) // Историческое наследие Крыма 2019. Симферополь, 2019. С. 44-49.

5. Gwendlolyn Sasse. The Crimea Question: Identity, Transition, and Conflict. Cambridge, MA, 2007. Pp. 71-72.

6. Например: Крим: шлях крізь віки. Історія у запитаннях і відповідях / відп. ред. В. А. Смолій. Київ, 2014. С. 209-239.

7. В. Е. Возгрин. История крымских татар. Очерки этнической истории коренного населения Крыма в четырех томах. 3-е изд. Т. 2. Симферополь, 2013. С. 577-617.

8. История Крыма. В 2-х т. / Ред. А. В. Юрасов. Москва, 2019. Т. 2. С. 115-169.

9. Илья Герасимов, Марина Могильнер, Сергей Глебов, Александр Семенов. Новая имперская история Северной Евразии. Казань, 2017. Т. 2. С. 209-218.

10. См. ее предыдущую монографию: Mara Kozelsky. Christianizing Crimea: Shaping Sacred Space in the Russian Empire and Beyond. DeKalb, IL, 2010, а также рецензии на нее Н. И. Храпунова (Ab Imperio. 2011. № 1. С. 346-354) и А. В. Шаманаева (Известия Уральского федерального университета. Сер. 2: Гуманитарные науки. 2014. № 1. С. 280-286).

11. Арсений Маркевич. Таврическая губерния во время Крымской войны, по архивным материалам. Симферополь, 1994 (оригинальное издание: Известия Таврической ученой архивной комиссии. 1905. № 37).

12. Brian Glyn Williams. The Crimean Tatars: The Diaspora Experience and the Forging of a Nation. Leiden, 2001. Рp. 73-171; Проблемы интеграции Крыма в состав России, 1783–1825 / Ред. Н. И. Храпунов, Д. В. Конкин. Севастополь, 2017.

13. Edward Daniel Clarke. Travels in Various Countries of Europe, Asia, and Africa. Pt. 1: Russia, Tahtary, and Turkey. 4th ed. Vol. 2. London, 1816. Pp. 221-222.

14. Я. Е. Водарский, О. И. Елисеева, В. М. Кабузан. Население Крыма в конце XVIII – конце ХХ веков (численность, размещение, этнический состав). Москва, 2005. С. 96, 100-106, 124-127.

15. Там же. С. 124.

16. Михаил Кизилов. Крымская Иудея. Очерки истории евреев, хазар, караимов и крымчаков в Крыму с античных времен до наших дней. Симферополь, 2011. С. 262-264; Д. А. Прохоров. Караимы в Российской империи в конце XVIII – начале ХХ века. Симферополь, 2019. С. 324-335.

17. Williams. The Crimean Tatars. P. 382-410.

18. Д. В. Конкин. Некоторые аспекты земельных отношений в Крыму в последнем десятилетии XVIII в. // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. 2007. Вып. XIII. С. 489-490.

19. Ср.: Williams. The Crimean Tatars. Pp. 149-154; Возгрин. История. С. 588-613.

20. Duncan McPherson. Antiquities of Kertch, and Researches in the Cimmerian Bosphorus. London, 1857. Р. 40.

21. Вадим Ададуров. "Наполеонiда" на Сходi Європи: Уявлення, проекти та дiяльнiсть уряду Францiї щодо південнозахідних окраїн Російської імперії на початку ХІX століття. Львів, 2018. С. 112.

22. Обозрение Южного берега Тавриды. В 1815 году. Тула, 1822. С. 113.

23. Д. В. Конкин. "Слухи, скандалы, расследования": крымскотурецкие связи и противодействие им российских властей в первой половине XIX в. // Материалы III международной научной конференции "Исторические, культурные, межнациональные и политические связи Крыма со Средиземноморским регионом и странами Востока". Т. 1. Москва, 2019. С. 139-140.

24. Русское государство в половине XVII века. Рукопись времен царя Алексея Михайловича. Ч. II. Москва, 1860. С. 130-131.

25. Вольтер. История Российской империи в царствование Петра Великого. СанктПетербург, 2012. С. 99.

26. Петер Симон Паллас. Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Русского государства в 1793–1794 гг. / пер. с нем. А. Л. БертьеДелагард, С. Л. Белявская. Москва, 1999. С. 115-116, 156.

27. Павел Сумароков. Досуги крымского судьи или второе путешествие в Тавриду. Ч. I. Сант-Петербург, 1803. C. 167-169.

28. Williams. The Crimean Tatars. Pp. 139-171.

29. Епископ Гермоген. Таврическая епархия. Псков, 1887. С. 506.

30. Williams. The Crimean Tatars. Pp. 382-410.

31. См. например: Свод памятников истории, архитектуры и культуры крымских татар. Т. 1-3 / ред. Р. С. Хакимов. Симферополь, 2016–2018.

32. Маркевич. Таврическая губерния. С. 192.

33. Наумова. Ранение, болезнь и смерть.

34. Ср.: А. Л. Бертье-Делагард. К истории христианства в Крыму // Записки Одесского общества истории и древностей. 1910. Вып. 28. С. 1-108.

35. А. Л. Зорин. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. Москва, 2001. С. 100-105; В. Ю. Проскурина. Империя пера Екатерины II. Литература как политика. Москва, 2017. С. 160-179.

36. Н. И. Храпунов. Византийский Херсон и Екатерина Великая // Античная древность и средние века. 2016. Вып. 44. С. 236-251; он же. Как Херсонес стал центром русского православия // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. 2016. Вып. XXI. С. 317-358.

37. Hakan Kırımlı. Crimean Tatars, Nogays, and Scottish Missionaries: The Story of Katti Geray and Other Baptised Descendants of the Crimean Khans // Cahiers du monde russe. 2004. Vol. 45. No. 1-2. Pp. 61-108.

38. В. В. Орехов. В лабиринте крымского мифа. Великий Новгород; Симферополь; Нижний Новгород, 2017. С. 231-236; А. В. Шаманаев. Вывоз из Крыма археологических находок за рубеж в XVIII – начале ХХ века: перспективы исследования проблемы // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Исторические науки. 2016. Т. 2. № 2. С. 165-167.

39. Андрей Сакович. Крымские татары на военной службе Российской империи. Москва, 2016. С. 115-117.

...

pdf

Share