Под сень двугла-вого орла: инкорпорация народов Сибири в Российское государство в конце XVI – начале XVIII в by А. С. Зуев, П. С. Игнаткин, В. А. Слугина (review)

Несмотря на то, что история границ и пространств Московского царства, Российской империи и СССР активно изучается на протяжении последних трех десятилетий, Сибирь с ее символической и географической неоднозначностью парадоксальным образом остается "труднодостижимой".¹ Выбор между нарративами "колонизации" (грубого военного подчинения территорий и населения) и "присоединения" (мирного слияния территорий Московского государства и Сибири) до сих пор вызывает активные дискуссии как в научной среде, так и в общественном мнении. Не менее противоречивой темой является история местного населения Сибири и его инкорпорации в состав Российского государства в конце XVI – начале XVIII веков. Именно этой проблеме посвящена рецензируемая книга А. С. Зуева, П. С. Игнаткина и В. А. Слугиной – новосибирских историков, специалистов в области истории Сибири XVI–XIX веков. В 2019 году монография стала победителем в номинации "Лучшее научное (учебное) издание по историческим наукам", что лишний раз подтвердило ее статус значимого исследования в сфере изучения Сибири и ее народов, а также процессов раннемодерного имперского строительства. Рецензируемая книга является не только и не столько синтезом современной историографии по вопросу вхождения и адаптации народов Сибири, сколько само- стоятельным исследованием, основанном на обширном массиве опубликованных и архивных материалов, раскрывающих комплексную историю взаимоотношения Российского государства с сибирскими иноземцами.

В первую очередь я бы хотел отметить исследовательский язык и способ изложения материала. Несмотря на коллективное авторство, монография выдерживает общий стиль повествования, не прерывая нить нарратива. В некоторых частях книги встречаются повторы, которые немного сбивают ритм чтения, но не нарушают общую структуру текста. Во введении авторы уделяют большое внимание аналитическому и понятийному аппарату исследования, разъясняя многие термины, особенно те, которые являются спорными в историографии. Например, вместо неудобного и откровенно анахроничного (применительно к XVI–XVIII векам) понятия "национальная политика", авторы используют более корректное с точки зрения исторического контекста словосочетание "аборигенная политика" (С. 32). Помимо этого, во избежание путаницы в вопросе определения и наименования политического пространства России в раннемодерный период, авторы используют различные термины, обозначающие Российское государство. При этом, намеренно или нет, авторы упускают из виду одно из центральных понятий – "империя" – которое, на мой взгляд, может и должно быть подробнее проработано на основе полученного исследования интеграции народов Сибири. Что представляла собой империя в это время и кем были "русские", составлявшие ее население, какие черты могут свидетельствовать о наличии "имперских образований" и как имперское сопоставление (imperial self-comparison) повлияло на политику Российского государства в отношении Сибири и ее населения?² Эти вопросы могут скорректировать дальнейшее исследование раннемодерной имперской политики в России.

"Под сень двуглавого орла" является междисциплинарным исследованием, затрагивающим политико-правовые, административные, "дипломатические", а также лингвистические аспекты интеграции и адаптации сибир- ских аборигенов в Российское государство. Каждая из трех глав книги иллюстрирует определенные подходы к изучению раннемодерных практик управления разнообразием. Основанное на обширной историографии (как советской, так и современной), исследование стремится осмыслить способы "освоения" Российским государством многообразных сибирских народов, которые имели заметные различия между собой (по языку, социальной и хозяйственной организации), при этом значительно отличаясь и от "русского" населения. Согласно главному аргументу монографии, Российское государство, не имея определенной идеологической программы при продвижении вглубь Сибири, старалось превратить местное население ("чужих", "иных") в "своих", т.е. тех, кого можно инкорпорировать в свой состав (С. 29). Помимо военных (силовых), административноправовых методов использовались вербальные (понятийно-терминологические) способы адаптации аборигенных народов Сибири. Таким образом, авторы исследуют феномен чрезвычайно гибкой политической системы, которая, в отличие от европейских государств того времени, применяла различные способы получения ресурсов, а также приобретения новых территорий и лояльности со стороны местного населения.

Первая глава демонстрирует широкую картину присоединения Сибири к Российскому государству в конце XVI – начале XVIII веков. Помимо краткой истории сибирского населения до прихода московских служилых людей, а также хронологии вхождения восточных территорий в состав царства, авторы рассматривают политические, религиозные, экономические, а также социальные факторы колонизации Сибири. На мой взгляд, необходимо было подробнее обсудить вопрос взаимоотношения человека и окружающей среды в аборигенном обществе, так как далее в книге идет анализ истории освоения пришельцами из России материальных ресурсов (в первую очередь пушнины), предопределившей основные маршруты продвижения колонизации (С. 60). Природные и материальные ресурсы сыграли центральную роль в основании сибирских территорий: знания окружающей среды и информация о ресурсах, носителями которых являлись местные жители, влияли на способы взаимодействия с ними пришлого населения.³

По мнению авторов, этатистско-патерналистские представления, которые сформировались сначала в Московском княжестве, а затем и в Русском царстве, а также религиозные представления о богоизбранности и мессианизме являлись риторическими механизмами, обосновывающими стремление российского государства к территориальной экспансии и подталкивающими к экспансии на практике (С. 74). В отличие от многих исследователей, которые прослеживают преемственность практик управления от Золотой Орды, "Под сень двуглавого орла" демонстрирует, как политическая самоидентификация московского князя в качестве царя и даже императора проявила себя в ходе инкорпорации сибирских народов. Московские политические устремления, получившие религиозно-политическое оформление в виде православного государства, на практике основывались на терпимости к иным религиозным формам (С. 88). Таким образом, инкорпорация сибирских территорий Москвой в XVI–XVII веках была частью сложного процесса имперского ("надплеменного") строительства. "Империя" объединяла земли и их разнообразное население, устанавливая особые отношения власти, лояльности и порядка, расширяя пределы влияния православия и увеличивая число подданных, а также количество взимаемого ясака. По сравнению с европейской колонизацией в эпоху Великих географических открытий, культурные, социальные и политические отношения в Сибири были гораздо более гибкими, несмотря на сильное сопротивление местных жителей пришельцам в ранний период колонизации (С. 98). Более того, по словам Валери Кивельсон, Московское царство создало систему владений, которая обеспечивала аборигенов правом владеть своими землями под покровительством великого государя.⁴ Во многом эта политика определила развитие траекторий управления имперским многообразием в будущем. Помимо этого, авторы выявляют четыре основные установки, определившие действия Московского государства в период активной инкорпорации территорий и населения Сибири: ориентацию на экспансию; огосударствление сибирского пространства; обеспечение доходов государства; сочетание силовых (военных) и мирных методов в деле подчинения иноземцев. Подчеркивая в целом мирный характер инкорпорации, авторы отмечают, что способы и методы сбора ясака на местах практически не контролировались правительством, в связи с чем "иногда" допускались перегибы с изъятием ценностей у местного населения Сибири.

Вторая глава посвящена политико-правовому оформлению легитимности власти московского царя над Сибирью и ее народами. По мнению авторов, с конца XVI по начало XVIII веков аборигенная политика Москвы была направлена на сотрудничество с иноземцами. Управление ими происходило через кооптацию военно-политических элит и взимания ясака, имевшего не только материальное, но и символическое значение в качестве показателя признания царской власти. С приобретением земель к востоку от Урала стала меняться и самоидентификация этой власти. С конца XVI века в дипломатических документах Сибирь упоминается как "исконная" часть Московского царства, которая "была возвращена" по праву владения (С. 135). Во внешнеполитических документах утвердился нарратив о ведущей роли государства в "сибирском взятии", преувеличивавший успехи колонизации и численность присоединенных городов. В рамках религиозно-политических идеологем, принятых в Московском царстве, присоединение Сибири описывалось в качестве "очищения" восточных территорий от "неверных", "окаянных" и, соответственно, в летописании встраивалось в один ряд со "взятием" Казани и Астрахани (С. 145).

Подчинение разнообразного местного населения потребовало сбора сведений о нем для формального закрепления подданства. В связи с этим возникла необходимость разработки правовых инструментов, регламентирующих нахождение народов Сибири в составе Российского государства. Книга прослеживает историю политико-правовых актов, направленных на оформление подданства сибирских иноземцев царю, основными из которых являлись жалованное слово и шертовальная грамота. Государево жалованное слово – декларация намерения царя принять или утвердить сибирское население в подданство – являлось вербальным способом регламентирования подданства иноземного населения. Помимо этого, "слово" декларировало обязательства московских властей по отношению к иноземцам, устанавливая взаимность отношений (С. 163). Замечу, что эта взаимность являлась одной из характерных форм проявления имперской власти.⁵ Что касается практик шертования и шертовальных грамот, то они являлись документальным свидетельством присяги сибирских народов на подданство. Прослеживая трансформацию шертования на протяжении XVI в., авторы приходят к выводу, что к началу XVII в. начался процесс унификации текста шертовальных грамот, которые по формуляру и содержанию все больше напоминали крестоцеловальные записи. В этом авторы видят стремление московских властей приблизить шертовальные записи, имевшие специфические отличия для каждой подчиняемой этнотерриториальной группы, к присяге православных подданных (С. 187). С одной стороны, это свидетельствовало о гибкости администрации российского государства, а с другой, о формировании единого политико-правового и религиозного пространства, включавшего в себя различные этнические группы и религиозные практики. Как и в случае с жалованным словом, практики шертования сопровождались определенным церемониалом, включавшим в себя произнесение сакральных формул, а также исполнение обрядов, подтверждающих выполнение клятвенных обязательств. Несмотря на регламентированный характер, практики шертования имели многие региональные и религиозные отличия. Однако сам факт унификации процедур присяги на верность среди православных и иноземных подданных указывал на формирование единого института легитимации власти царя для всех категорий сибирского населения (С. 211). Указывая на желание сблизить технологию шертования с практиками крестоцелования православных подданных, авторы подчеркивают принципиальные отличия ордынского правового опыта от московского, сформированного на основе собственных политических представлений о присяге и подданстве. Обе процедуры – жалованное слово и шертование – к началу XVIII в. перестают быть актуальными, им на смену пришли другие практики вербальной и правовой легитимации подданства.

В последней, третьей главе авторы сосредотачиваются на истории освоения и присвоения Российским государством социально-политического пространства Сибири. Возводя остроги и основывая города, московская власть превращала "чужой" край в "родной", "свой". В этом отношении интересно проследить историю формирования Якутска, города, давшего название не только области в составе Российской империи, но и целой этнической группе, имевшей совершенно иное самоназвание (Саха). Кроме этого, Российское государство занималось строительством дорог и водных путей, тем самым повышая скорость "вхождения" новых территорий в общее культурное, политическое и административное пространство.

При этом никогда не ставился вопрос об изъятии земель иноземцев. Напротив, существовали институты, регулирующие территориальные конфликты между местным населением и пришлыми; в случае поземельных споров вопрос решался зачастую в пользу новых подданных (С. 298). По мнению авторов, такая политика указывала на гибкость московских властей и прагматический подход в деле управления этническим разнообразием. Ясачное обложение, выступавшее в качестве одного из центральных инструментов политической идентификации сибирских народов, являлось важной практикой превращения "чужих" в "своих": как только иноземцы вступали в даннические отношения, они одновременно включались в государственное социальное и правовое пространство.

Вопреки сложившемуся историографическому мифу о по стоянном росте размера ясака с сибирских народов, практики сбора ясака, как показывают авторы, были основаны на рациональном отношении к региональным природно-климатическим особенностям и учете принятия иноземцами российского подданства. Это не исключало воеводских "лихоимств": отсутствие контроля и сосредоточение реальной власти на местах способствовали появлению самовольных поборов ясака в увеличенном размере, вымогательства и грабежа сибирских иноземцев (С. 326). Для нормализации сбора ясака московские власти пытались защитить население Сибири от влияния алкоголя и азартных игр, распространяемых переселенцами из-за Урала. Однако и в XIX веке сибирские интеллектуалы (областники) жаловались на пагубное влияние игровой и алкогольной зависимости на коренных жителей региона.

Вовлечение сибирских народов в нормативно-правовую структуру Московского царства имело не только негативные последствия: многие иноземцы быстро научились использовать связи с российской администрацией для решения местных проблем, что приводило к развитию патрон-клиентских отношений. Московская власть влияла на переформатирование потестарных структур и отношений сибирских народов на двух уровнях: номинальном (через регистрацию и классификацию информации об иноземцах) и реальном (путем формирования новых социальных категорий, основанных на поиске сходств различных групп между собой) (С. 355). Тем самым российские власти включали сибирские народы в собственную систему военных, политических и социальных категорий, в некоторых случаях игнорируя существовавшие самоназвания у иноземцев. Таким образом, формируя новые социально-политические практики и проявляя гибкость по отношению к существовавшим в иноземной среде формам управления, российское государство постепенно вырабатывало более сложные механизмы регулирования жизни народов Сибири, постепенно превращая "иное" население в "свое".