Comparing Modern Empires: Imperial Rule and Decolonization in the Changing World Order ed. by Tomohiko Uyama (review)

Рецензируемый сборник статей вырос на основе докладов, представленных на международном симпозиуме “Сравнивая современные империи: Имперское правление и деколонизация в изменяющемся миропорядке” в Славистическом исследовательском центре Университета Хоккайдо в 2012 г., а также проекта “Сравнительные исследования крупнейших держав Евразии”, спонсированного грантом Министерства образования и науки Японии. Целью проекта было проведение масштабного сравнительного исследования крупнейших региональных держав Евразии, в первую очередь России, Китая и Индии, “трех стран, которые стремительно усиливают свое влияние в сегодняшнем мире” и имели богатое имперское прошлое (Р. 1). А поскольку “эти страны на протяжении своего исторического развития взаимодействовали с другими империями, полу-империями, национальными государствами, и колониями в рамках мировой международной системы”, то в поле зрения принявших участие в проекте исследователей также оказались Османская империя, Япония, Иран и так называемая “Американская империя” (Р. 2).

В сборнике реконструируются международные контексты взаимодействия между различными империями, а также внутриимперские отношения между метрополией и периферией. При этом особое внимание уделяется “политике различий” (politics of difference) – процессу выявления (или формирования) и использования различий между этническими, религиозными и региональными группами с целью усиления власти государства над населением (Рp. 3, 17).

Книга состоит из восьми глав, каждая из которых затрагивает по меньшей мере два из следующих аспектов: сильные и слабые стороны империи, границы между империей и другими государственными образованиями; различные способы управления подвластным населением и роль посредников, коллаборационистов и повстанцев; влияние эпохи модерна на империи и их двусмысленная роль в модернизации; взаимоотношения “центр – периферия” и “метрополия – колония”, а также проблема автономии и ее преобладания в постколониальную эпоху; процесс деколонизации, особенно в связи с обстоятельствами Холодной войны. Большая часть глав посвящена отдельной империи или региону, которые рассматриваются в контексте мировой истории и периодически сравниваются с другими империями и регионами (Р. 4).

Исследовательский подход сборника сформирован под влиянием идеи Энн Стоулер (Ann Stoler) о том, что анализ “политических актов сравнения”, проводимых самими империями в ходе их взаимодействия, является более продуктивным, нежели поиск статичных различий (которые часто объясняют различиями мифических “национальных характеров”). Изучение динамики взаимного сравнения и последующей реакции на него и составляет сущность “сравнительных имперских исследований”, открывая новые возможности “для анализа отношений между крупными государствами / нациями, как в истории, так и в современном мире” (Р. 3).

Первая глава, написанная Джейн Бурбанк (Jane Burbank), играет роль методологического введения. Бурбанк концептуализирует империю как форму политического устройства, рассматривает траектории развития различных имперских государств и технологии управления ими подвластным населением при помощи наместников или местных элит. Она утверждает, что процессы деколонизации, как и колонизации, невозможно исследовать вне имперского измерения (Р. 12), так как империи в XX веке продолжали играть решающую роль в мировой истории, а “имперские траектории” сформировали самые могущественные современные государства (Р. 15).

Исследование Руди Матьи (Rudi Matthee), представленное во второй главе книги, посвящено Ирану эпохи Сефевидов. Матьи не разделяет характеристику Ирана этого периода как “пороховой империи” (к которой его часто причисляют, наряду с Османской империей и Империей Моголов). Он считает Сефевидскую державу патримониально-бюрократическим государством, структуры власти которого опирались на межличностные отношения и финансовые стимулы.

Автор третьей главы, Мария Mисра (Maria Misra), изучает взаимосвязь между империей и модерностью на примере Британской Индии. Она утверждает, что британцы в Индии после восстания 1857–58 гг. разочаровались в оптимистическом либерализме и перешли к политике “консервативной модернизации”, сочетая романтический патернализм с авторитарным либерализмом.

Редактор сборника Томохико Уяма (Tomohiko Uyama) написал четвертую главу, посвященную имперской экспансии, правлению и межимперскому соперничеству в Центральной Азии и тому, как это воспринималось местным населением. События, происходившие в Казахской степи, Западном и Восточном Туркестане, Памире и Кашмире рассматриваются Уямой с точки зрения динамики отношений “центр – периферия” и “метрополия – колония”. Он показывает, что местное население могло успешно использовать институты империи в собственных интересах, однако в долгосрочной перспективе эти локальные победы приводили к обратному эффекту. Уяма полагает, что различия между регионами Центральной Азии имели второстепенный характер по сравнению с теми обществами, где структурные различия были обусловлены отличиями господствующих имперских режимов (Р. 114.).

Йоширо Икеда (Yoshiro Ikeda) в пятой главе рассматривает вопрос преемственности между Российской империей и СССР как “империей республик” на примере одного из нереализованных федералистских проектов, представленного известным либеральным юристом Ф. Ф. Кокошкиным. Автор не обнаруживает какойлибо связи проекта Кокошкина с национальной политикой большевистского государства.

Последние три главы книги посвящены периоду после Второй мировой войны. В шестой главе Хидеки Кан (Hideki Kan) исследует связь между колониализмом и антиколониальным национализмом в контексте попыток США в период Холодной войны создать неформальную “американскую империю”. По мнению Кана, несмотря на периодическое использование антиколониальной риторики, приоритетом для Вашингтона оставалась победа в Холодной войне. В седьмой главе Цян Жай (Qiang Zhai) рассматривает ту же коллизию – взаимосвязь деколонизации и Холодной войны – на примере социалистического лагеря, в первую очередь, Китая. В заключительной, восьмой, главе Тунг-Чи Цай (Tung-Chieh Tsai) предлагает свой ответ на вопрос о перспективах превращения современного Китая в империю.

Характерной особенностью сборников статей, посвященных имперской проблематике, является широкий диапазон подходов разных авторов к концептуализации феномена империи. Не стал исключением и рецензируемый сборник. Следуя сформулированной в предыдущих ее работах концепции, Джейн Бурбанк отрицает линейную парадигму развития “империя – государство – нация” и распространяет понятие империи на все значительные государственные образования, со времен древности до конца XX века (Р. 33). Столь недифференцированное использование этой категории применительно к самым разным эпохам и обществам все равно представляется Бурбанк продуктивным, коль скоро “позволяет нам рассматривать множество форм, в которых власть применялась в пространстве”, а также взаимовлияние империй друг на друга (Р. 28). Бурбанк утверждает, что СССР являлся антикапиталистической версией империи на территории бывшей имперской России (а потом и за ее пределами) (Р. 27). Коллапс советского господства в Восточной Европе и распад СССР объясняется ею в категориях распада империи (Р. 31). Аналогично, Германия и Япония характеризуются как “империи в более национализирующем направлении” (Р. 27). “Перед Второй мировой войной Япония создала имперское видение для своих подданных и элит подчиненных территорий” (Р. 28). В разряд империй попадает и США, коль скоро американский властный дискурс возник из “имперской траектории” и был основан на выборочном использовании имперских стратегий (Р. 32).

Руди Матьи, напротив, резко сужает понятие “империя”, считая, что имперской может быть только власть правящей династии (Р. 40). Поэтому он настаивает на необходимости прояснения таких расхожих понятий, как “имперское приграничье” или “имперская ментальная география”. Он задает вопрос: что именно делает приграничье “имперским”, а не национальным или локальным по своей специфике? Каковы критерии сравнения имперских окраин? (Р. 345). В свою очередь, Тунг-Чи Цай предлагает третий, геополитический, подход к определению империи. По его мнению, империя равна определенному мировому порядку, подобно Pax Romana (Р. 209).

Недостает сборнику последовательности и в следовании заявленным хронологическим рамкам. Несмотря на утверждение Уямы в предисловии о том, авторы сравнивают “только современные, модерные империи” (Р. 2), многие главы посвящены не только XX, но и XIX веку. Исследование же Ирана эпохи правления Сефевидов Матьи и вовсе углубляется в XVII век.

Широкий хронологический разброс отдельных сюжетов влечет за собой вопрос применимости современной терминологии к более отдаленным временам или к радикально иным культурным контекстам. Все же эмпирически очевидно, что империя XVII века отличается от империи XX века. Применимо ли понятие “пятая колонна”, даже в кавычках, к управленческим элитам Британской Индии в XIX в.? Оправданно ли применение понятия “мобилизующая идеология” к домодерному Ирану XVII в.?

Решение этой проблемы предложено составителем сборника, который предлагает четкое разграничение на империи древние и модерные. Правда, критерием в данном случае выступает не хронология, а степень активного взаимодействия и взаимовлияния империй (Р. 2). Этот подход представляется проблематичным, коль скоро СССР, позиционируемый в сборнике как “современная империя”, в отдельные периоды своего существования вполне соответствовал предложенным критериям древних империй. Не решают проблему и предложенные дополнительные критерии выделения модерных империй: существование государств-наций на мировой арене и необходимость модернизации и реформирования, с которой столкнулись современные империи, когда “комбинация консерватизма и модернизма зачастую создавала ситуации, невиданные в домодерных империях” (Р. 3). Джейн Бурбанк вообще не считает модерность реальным феноменом, допуская применение этого термина лишь постольку, поскольку его использовали сами современники – например, российская или османская имперская администрация XIX в. Понимание же феномена империи Тунг-Чи Цаем и в целом акцент сборника на сравнительном межстрановом аспекте (взгляд на историю XX века как на противостояние и взаимодействие империй) угрожает свести имперские исследования к изучению международных отношений. Это и происходит, по сути, в главах, посвященных процессу деколонизации в эпоху Холодной войны. К примеру, Кан уделяет основное внимание при обсуждении этого вопроса изложению внешней политики США в определенный период, а Цай сводит внешнеполитическую ориентацию Китая в 1950-е гг. к указаниям советских вождей (Рр. 205–206).

Представляется, что воспроизведение авторами сборника многих типичных проблем “империологии” последних двух десятилетий связано с недостаточным вниманием к опыту предшественников и даже прямым игнорированием его. В частности, на первых же страницах книги Уяма утверждает, что история Российской империи до начала 1990-х гг. писалась исключительно как история царей и этнических русских (Р. 3). Это утверждение не только игнорирует пионерские для своего времени исследования Александра Беннигсена, Сеймура Беккера, Хью Сетон-Ватсона или Эдварда Тадена и многих других историков нерусского населения России, но и множество работ, посвященных системному анализу функционирования имперской администрации. Именно они позволили поставить вопрос об имперской политике управления разнообразием.¹ Возможно, следовало бы выделить отдельный раздел сборника, посвященный современному состоянию имперской истории и ее взаимосвязи со смежными дисциплинами – постколониальными исследованиями и глобальной историей.

Несмотря на эти критические замечания, авторы сборника, безусловно, внесли важный вклад в сравнительную колониальную и имперскую историю, предложив продуктивный подход к обсуждению проблемы деколонизации.