The House of Government: A Saga of the Russian Revolution by Yuri Slezkine (review)

Последняя книга Юрия Слезкина под названием "Дом правительства: Сага о российской революции" посвящена "Дому правительства", построенному в 1931 г. на Берсеневской набережной Москвыреки и известному в современной России как "Дом на набережной". Это название закрепилось за комплексом домов для высшей партийной и советской элиты после выхода в 1976 г. повести Юрия Трифонова "Дом на набережной". До этого здание называли "Дом ЦИК и СНК", сейчас его официальное название – "Жилой комплекс 'Дом правительства'". После сталинских репрессий 1930х гг., которые затронули значительную часть жильцов (в доме на 505 квартир было арестовано свыше 700 человек),¹ в народе его прозвали "Улыбкой Сталина", "Ловушкой для большевиков", "Домом предварительного заключения".

Строительство городка для высшего советского руководства курировал сам глава правительства Алексей Рыков, еще в 1924 г. пригласивший в СССР работавшего в Италии архитектора Бориса Иофана. Это был городок будущего – со своими кинотеатром "Ударник", крупнейшим в Европе (где перед сеансом играл джаз и иногда пели Утесов и Шульженко), клубом, прачечной, поликлиникой, почтой, детсадом. В каждой квартире – невиданная для Москвы начала 30х роскошь: круглосуточно горячая вода, газ, телефон.

Сразу бросается в глаза, что книга Слезкина написана в стиле литературноисторического эксперимента. Об этом свидетельствует и определение жанра – "сага", и риторический перевертыш шаблонного предуведомления "это историческая работа, любое сходство героев с вымышленными персонажами случайно" (Р. v), и приоритет, отданный художественной литературе и мемуаристике как источникам. При этом автор не упускает из виду и традиционные исторические источники: воспоминания, дневники и личную переписку, архивные документы. В первую очередь, это материалы Архива музея "Дом на набережной", РГАСПИ и Архива общества "Мемориал".

Хронологически работа охватывает практически весь XX век, хотя основное внимание уделено 1930м годам, а период перестройки упоминается вскользь.

Тысячестостраничный том разделен на три "книги", каждая из которых, в свою очередь, состоит из двух частей, объединяющих несколько глав. Книга первая "В пути" излагает историю российского революционного движения, представляет обширный экскурс в историю мировых религий и размышляет о роли религии в истории, с акцентом на милленаризм. В целом же она посвящена истории прихода большевиков к власти и содержит экскурсы в биографии видных большевиков.

Первая часть первой книги, "Ожидание", начинается с истории архитектуры старой Москвы, затем рассматриваются истоки большевистской идеологии через призму воспоминаний и литературы современников. Большевизм исследуется в контексте религиозных эсхатологических течений, а мировоззрение известных большевиков связывается с милленаристским сектантством. (Р. 23). Слезкин пишет: "Большевики – милленаристская секта, готовившаяся к апокалипсису, а история большевизма – история 'провалившегося пророчества', от очевидного успеха к величайшему разочарованию" (Р. xii). Поэтому, по мнению автора, истоки большевизма уходят в христианство, социализм и марксизм (Р. 24), что отразилось в мистическом настроении российской интеллигенции начала XX века. В связи с этим он анализирует творчество футуристов (прежде всего, В. Маяковского) как воплощение большевистского сектантства в литературе (Рp. 69-73).

Во второй книге, "Дóма", Слезкин начинает историю "Дома на набережной". Это не только история самого элитного жилого комплекса и его обитателей, но и всей страны. Он описывает "возвращение революции в качестве пятилетнего плана; строительство 'Дома правительства' и всего остального Советского Союза; разделение труда, организацию пространства и личных привязанностей в рамках отдельных квартир; проблемы личной морали перед наступлением коммунизма и волшебный мир 'счастливого детства'" (Р. xiii). Названия частей этой книги также символичны. Третья часть называется "Второе пришествие", четвертая – "Правление святых".

Жильцы стали заезжать в дом с 1931 г., и к середине 1930х гг. их насчитывалось 2655 человек. В 507 квартирах проживали преимущественно старые большевики и члены их семей (Р. 482).² Это были высокопоставленные члены правительства, включая В. Молотова, министра торговли И. Вейтцера, а также высокопоставленные сотрудники НКВД. В этой части повествования раскрываются подробности быта, социальной и культурной жизни большевистской элиты, их увлечения.

Среди видных большевиков, обитателей "Дома на набережной", чьи судьбы прослеживает Слезкин, – Александр Аросев, бывший чекист, председатель Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (благодаря родственникам сохранился его дневник); Валериан Осинский, один из лидеров "левой оппозиции" 1923–1924 гг., заместитель председателя Госплана СССР (сохранилась его двадцатилетняя переписка с А. Шатерниковой); Арон Гайстер, также заместитель председателя Госплана и замнаркома земледелия СССР; один из виднейших большевистских литературных критиков Александр Воронский. Автор признает, что в значительной мере выбор биографий обитателей "Дома" был обусловлен наличием или отсутствием источников об их жизни и внутреннем мире.

Детально описывая условия работы администрации и обслуги дома, Слезкин показывает, как управлялась эта жилищная миниимперия (Рp. 186-190, 392-394, 482-507). На заднем плане пунктиром изображена жизнь страны в целом: пятилетние планы, коллективизация, индустриализация, культурная революция – "канонические истории первой пятилетки", по словам автора. Более детальны экскурсы в историю архитектуры и застройки Москвы. События освещаются преимущественно через призму воспоминаний современников и литературных работ.

Книга третья, "Под судом", посвящена кануну "Большого террора" 1937–1938 гг., разрушившего жизни большинства обитателей "Дома на набережной". Ее последняя часть, "Жизнь после жизни", рассказывает о детях "Дома на набережной" и их судьбе. По словам Слезкина, "большинство детей высокопоставленных родителей, включая членов семьи изменников Родины", закончили престижные учебные заведения и включились в поствоенную советскую культурную и профессиональную жизнь (Р. 947). В брежневский период многих из них постигло разочарование в "вере"; отвернувшись от нее, они стали диссидентами и эмигрировали (Р. 951).

В заключении автор вновь обращается к литературе, пересказывая и комментируя произведения Юрия Трифонова, в первую очередь, повесть "Дом на набережной". Судя по всему, она и послужила главным стимулом к написанию книги Слезкина и повлияла на ее концепцию. Рассматривает Слезкин и более поздние произведения Трифонова, в частности, роман "Старик". Сопоставляя размышления героев с дилеммами Фауста и Моисея, Слезкин приходит к выводу о цикличности жизни. Несмотря на самопозицонирование автора – "это историческая работа" – заключению недостает выводов собственно исторического характера, связанных с проведенным самим Слезкиным исследованием истории "Дома на набережной".

Основной вопрос, который возникает после прочтения книги Слезкина, – кто же является героем этой книги? С одной стороны, автор заявляет, что основные герои его книги – люди, живавшие в Москве в Доме на Набережной в 1930х гг., видные большевистские деятели и члены их семей. С другой стороны, большая часть книги посвящена размышлениям о большевизме как об интеллектуальной и политической системе в контексте истории мировых религий.

Чтобы облегчить восприятие этой огромной книги, Слезкин выделяет в своей работе три сюжетные линии. Первая – аналитическая, в центре которой тезис о большевизме как милленаристской секте. Этот тезис регулярно повторяли многие в ХХ веке, начиная с лета 1917 г. (от Н. Бердяева и Н. Сувчинского до М. Агурского).³ Вторая линия – литературная: по ходу повествования Слезкин комментирует литературные произведения, которые предлагали интерпретацию происходивших событий. Третья сюжетная линия – эпическая: "читателям приходится думать о героях книги как о героях эпоса" (Р. xii).

Тем не менее, несмотря на попытки систематизации материала, предпринятые автором во введении, основная проблема этой работы заключается в том, что, по сути, она включает в себя три разные книги, представляющие сюжетные линии, выделенные им в предисловии (Р. xii). Даже по стилю повествования, возможно, имело бы смысл отделить от литературнофилософских рассуждений первой и третьей части книги вторую часть, посвященную истории "Дома на набережной" и его обитателей, написанную в стиле традиционного исторического нарратива, снабженного ссылками на исторические источники.

Интерпретация большевизма как религии par excellence несколько проблематична изза своей статичности. Слезкин пишет, что в случае большевизма секта (религиозное братство верующих, объединившихся против окружающего мира) превратилась в священство (priesthood) – иерархическую корпорацию профессиональных посредников между изначальным пророчеством и сообществом верующих, превратившихся в граждан. Сама вера при этом осталась неизменной (Р. 951). Эта статичная характеристика не объясняет динамичную историческую трансформацию большевизма даже в довоенный период. Если мировоззрение большевиков накануне 1917 г. можно сравнить с религиозными фанатиками и адептами культа, то к концу 1920х и тем более к концу 1930х гг. становится очевидной огромная пропасть между марксизмом, который Слезкин считает основой большевистского псевдорелигиозного мировоззрения, и большевизмом как властной установкой правящей элиты. Идеология правящей элиты постепенно превращалась в набор клише и штампов, использовавшихся сначала как политическое оружие борьбы за власть, а затем как ширма для административных рокировок и "зачистки политического поля" диктатором.

Полное отождествление большевиков с милленаристской сектой является упрощением и по ряду других причин. Рассуждая об их религиозной нетерпимости, Слезкин сбрасывает со счетов способность большевистского руководства инкорпорировать несогласных (неадептов) в целях упрочения режима. "Нетерпимые" большевики "терпели" почти два десятилетия "буржуазных специалистов", составлявших костяк советского управленческого аппарата и интеллектуальной элиты с 1920х гг. В конце 1930х гг. многие из них были уничтожены – но, очевидно, не изза сектантской религиозной нетерпимости большевиков, как утверждает Слезкин, а как раз в силу прагматического расчета, в логике консолидации диктатуры Сталина.

Специфика концепции Слезкина и ее слабость заключается в ретушировании роли личности и личного выбора. В частности, в его версии "советского эксперимента" бледнеет, а порой и вовсе пропадает роль Сталина. Зачастую в объяснении судьбоносных событий и процессов личные решения диктатора, обладающего все возрастающей властью, затеняются религиозной одержимостью большевиков как некой гомогенной господствующей кастой. К примеру, использование убийства С. Кирова для запуска маховика репрессий (в том числе, внутрипартийных) нельзя объяснить, игнорируя решающую роль Сталина (Р. 713).

Специфический характер Большого террора Слезкин также склонен объяснять "сектантством" большевиков. С его точки зрения, многие видные большевики, обвиненные в фантастических преступлениях, которых они не совершали, были уничтожены, потому что "в большевизме, как в христианстве или другой идеологии абсолютной преданности, мысли имели первостепенное значение… Наличие грешных мыслей было доказательством реальности криминальных действий" (Р. 731).Однако если природа большевизма как секты оставалась неизменной, непонятно, почему реальные фракционные конфликты начала 1920х, когда "грешные мысли" не скрывались и даже сопровождались открытыми выступлениями против партийного руководства, не влекли за собой тех же последствий, что и заверения в абсолютной лояльности партии в 1937 г.

Вообще, терминологическая нечеткость книги представляет существенную проблему для читателя. Автор фактически отождествляет идеологию и религию, религию и секту, религию и политическую партию. Кроме того, не всегда четко разграничиваются цели, методы и средства в деятельности советского руководства.

В сталинском терроре Слезкин обнаруживает "логику традиционного общества, где несчастья объясняются действием злых сил или ведьм; логику всех 'охот на ведьм', которые возвращаются к традиции, предлагая исцеление посредством принесения ритуальных жертвоприношений". Таким образом, в его интерпретации борьба с "врагами народа" в СССР конца 1930х гг. мало чем отличалась от охоты на ведьм в Бамберге конца XVII в. (Р. 753). Слезкин отождествляет инквизиторские практики большевиков с их аналогами в христианстве, буддизме и "постфрейдизме" (Р. 779). Политические дискурсы и процессы периода репрессий 1937–1938 гг. в СССР находят свои аналоги и в европейской истории XVII века (при помощи ссылок на материалы инквизиции), и в США периода массовой кампании против служителей сатанинских культов 1980х гг. (Рp. 705-710).

Представление о том, что "ничто не ново под луной", вряд ли требует специального исторического исследования для своего очередного обоснования. Возможно, в книге, позиционированной как историческое исследование, следовало бы больше места уделить именно специфике репрессий, коснувшихся "Дома правительства", и сократить общую справочную часть, детально описывающую известные факты, начиная с приказа НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г. и его претворения в жизнь. Какова была роль обслуживающего персонала в распространении террора на "Дом правительства", какая часть его пострадала, какую роль играли доносы? При формулировании этих и подобных конкретных исторических вопросов немедленно выясняется, что собственно историческая часть исследования несколько недоработана. Представляется, что очень уместной была бы детальная статистика, отражающая точные данные о репрессиях в различных социальных слоях "Дома на набережной" и динамику заселения и арестов в 1937–1938 гг. В приложении имеется лишь "частичный список жильцов" (Рр. 883-984).

Тем не менее, эта часть содержит немало интересных деталей, отдельного внимания заслуживает огромный массив фотографических материалов. Слезкин передает лихорадочную обстановку массовых переездов, охватившую "Дом правительства" с началом арестов, богатую палитру эмоций новых (и увы, большей частью, временных) его жильцов в 1937 году – от эйфории и ощущения всесильности одних, в основной своей массе выдвиженцев из провинции, до страха и обреченности других, знавших оборотную сторону переселения. Преимущественно на основе воспоминаний детей об арестах родителей и родственников автор воссоздает картину уничтожения большевистской "старой гвардии" в "Доме на набережной" (Р. 800).

Независимо от того, понравится ли эта книга читателю, согласится ли он с концепциями автора, "Дом правительства: Сага о российской революции" – заслуживающее внимания явление в современной американской историографии Советской России. История, рассказанная Слезкиным, демонстрирует, как страсть людей к избранности, к ощущению своей значимости и силы оказывается сильнее страха за свою жизнь.