- Zoom-Shots: Four Poems
Bakery in Graz, Gestalt
Something out of reach, but in its verylack, god’s pleasure might be hiding;shadows carve out narrow cornersof knotted divots in the empty, dry wind.That which can’t be torn —in it, too, lie trials of inequality,perhaps excess? Orit’s ever so slightly denser than zeroand the brittle holes inoval bagels, casually set up standingas an orderly gallery on the dustless counter? [End Page 464]
Пекарня в Граце, гештальт
Чего- то не достает, хотя как разв нехватке может притаитьсябожье наслаждение; тень естузкие углы узловатых впадинв сквозняке пустошного суховея.То, что не рвется, —в нем искус неравного тоже, впрочем,имеется в избытке? —илионо слегка плотней нуляи ломких отверстийовальных бубликов, поставленных стоймячинной аркадой на беспыльном прилавке? [End Page 465]
Locale as Film
The blinding white façade, which, cut abruptly intothe brick and cobblestone portico between twoturquoise columns, probably could be mistaken forthe torpor of paralysis caused by the stagnant heatthrough which fig pollen gracefully soared,manifesting for the casual observer its own kind offast-motion zeal. Meanwhile, racing by with the rustleof petals, momentarily blocking from view the cementproscenium in the foreground, a guy on a bike, rainboots: someone you know? — you lifted yourhand in his direction — with his back toward you,toward your shadow, he also lifted his hand as iftesting the firmness of your gesture and disappearedaround the first corner in this sawdust ghost townwhere earlier, in 1913 (even earlier), a tethering poststood, and the sun, flashing off wheel spokes, wentdown with essentially southern ephemerality. At thesame time a screw-shaped twister (privateconversation barely audible through an open windowin the context of the street at some point becamerumor) shifted slightly to the left toward the sandyensemble of zigzag tumuli past the line of riverinesettlements, beyond the railway switchyard where in’69 a cargo train happened to stop, and you, standingnearby the train on a pebbly rise saw, through arectangular hatch crossed out by a metal screen andpartly jammed with felt, thrashing scraps of matte,pistachio, resiny, whitish, olive faces of boys withshaved heads from the colony, the juvenile prison,inside a freight car for cattle dung and instantlythought: why are they trapped in there, in that mustyjail cell on wheels, instead of me, who’s walkingacross the park next to a train station in the suburbson the way to see Que viva Mexico at the open-airmovie house, that brick and cobblestone porticoagainst which, his right shoulder slumped against aturquoise column, forty-four years ago a twenty-two- [End Page 466] year-old projectionist in a cap stood smoking everynight in expectation of an audience so that everyevening, as the Garmsil wind wafted around thetheater seats on the gravelly unswept stage floor, andas a sluggish twister curled along the ragged,crumpled edge of the bloodless screen, he couldspend all of July in his alcove winding the filmbobbins of the Rigan agnostic who thought death wasjust an unhappy ending. Then the man in the capwould close the wide double sash of the door to beginthe screening while the evening shadows weregathering, while the malicious thickets of thecrowned, thorny jimson weed surfed the hot windaround the dilapidated roofless structure, and thesizeable spot of last light reflected off the doorjambfell onto the ground, onto the dusty threshold belowthe façade. [End Page 467]
Окрестность как фильм
Ослепительно- белую фасадную стену,прерывающуюся вдруг булыжно-кирпичнымпортиком между бирюзовых колонн, навернякаможно принять за ошалелость оцепенения взастойном зное, в котором плавно парит айвовыйпух, являя стороннему взгляду своего рода рапидрвения. Мимо тем временем пролетает, заслонив намгновение лепестковым шелестом цементныйпросцениум на переднем плане, какой- то тип навелосипеде в калошах: твой знакомый? — тыподнял руку вдогон ему, —спиной к тебе, спинойк твоей тени он тоже поднял руку, словнопроверяя твой жест на прочность, и пропал запервым углом опилочного безлюдья, где раньше,в 1913 году (еще раньше), торчала коновязь, исолнце, сверкнув на спицах, погасло, как эссенциятипично южной моментальности. К тому жевинтовидный смерч (еле слышный комнатныйговор через распахнутое окно в условиях улицкогда-то превратился в молвь) забирает слегкавлево, к песчаному ансамблю коленчатыхкурганов за чертой приречных выселок, зажелезнодорожной ветвью, где в шестьдесятдевятом году, как- то раз, остановился товарняк, иты, стоя в сторонке от поезда, на галечной насыпи,увидел в прямоугольной прорези, перечеркнутойжестяной решеткой и наполовину забитойвойлоком, мечущиеся клочья матовых,фисташковых, смолистых, белесых, оливковыхлиц бритоголовых подростков из колонии, издетской тюрьмы в навозном вагоне для коров имолниеносно подумал: почему именно онинаходятся там, в затхлой камере на колесах, а не я,идущий по привокзальной поляне в предместье,на Да здравствует Мексика, в летний кинотеатр,к булыжно-кирпичному портику, подле которого,прислонившись правым плечом к бирюзовойколонне, сорок четыре года назад в ожиданиизрителей курил в кепке двадцатидвухлетний [End Page 468] киномеханик, что каждый вечер, пока гармсильвеял среди зальных стульев, на гравийном,неметеном подмостке и пока вялый смерч вилсяпо ветхой, помятой кайме бескровного экрана,крутил весь июль в своей каморке бобиннуюпленку рижского агностика, считавшего смертьпросто неблагополучным концом. Затем человек вкепке закрывал широкое, двухстворчатое полотноперед просмотром, когда сгущались сумерки,когда желчные заросли венценосного, колкогодурмана вокруг обшарпанного строения безкрыши волнились на жарком ветру, и большойзакатный блик с дверной перекладины падал наземлю, на пыльный порог под фасадной стеной. [End Page 469]
End of the Week: A Walk with a Friend
So we came out on the pockmarked square — so broadthe path traversed is clear, but the rough curveof the clay-walled street with its sour-green moss coverand the dirty windblast that overtakes usfrom the blind alley, as always, from behind,have silenced the epic scrim, like Paris,seen by Rousseau for the first timein its greasy, squawking grayness.This is the spot — a...