- Kazakhstan in the Making: Legitimacy, Symbols, and Social Changes ed. by Marlene Laruelle
Рецензируемая коллективная монография была собрана Марлен Ларюель (Marlene Laruelle), известной своими исследованиями евразийства и русского национализма, по итогам конференции, состоявшейся в 2014 г. Книга представляет хороший срез современных исследований Казахстана через призму низовых практик и репрезентаций. Фокус на Казахстане придает особую актуальность монографии, поскольку из всех постсоветских стран региона Казахстан привлекает наименьшее внимание исследователей. Парадоксальным образом, винить в этом можно относительную успешность постсоветской трансформации Казахстана: многолетний рост экономики, успешную внешнюю и внутреннюю политику, создавшую образ страны, эффективно преодолевающей проблемы, ориентированной и на Запад, и на Восток. Львиная доля исследовательских текстов по Казахстану относится к сфере экономической политики и системе управления. Они выходят по заказу МВФ, Всемирного банка или различных американских think-tank'ов. Вторая по популярности "казахстанская" тема – изучение механизмов взаимодействия элит страны, политологический анализ так называемых кланов и других неформальных групп.1 Начиная с 1990-х гг. социологов и антропологов привлекал, прежде всего, Узбекистан как типичное среднеазиатское общество, а также Кыргызстан, открытый западным фондам и НКО (что крайне облегчало вхождение в поле и проведение исследований). Казахстан же считался недостаточно "восточным" (притом что историки Российской империи и СССР, например, Пола Майклс, казахские сюжеты очень высоко ценят). Однако в последнее время, в 2010-е годы, ситуация начала меняться, что отчасти связано с кризисными явлениями в казахстанской экономике и обществе (падение уровня жизни, беспорядки в Жаныозене, протесты против земельной реформы 2016 года).
Материалы книги разделены на три части (государство, нация, общество), однако многие рассматриваемые [End Page 357] сюжеты довольно условно вписываются в эту классификацию (будь то пространство Астаны как "волшебного города", меняющего правила политической пропаганды, региональная идентичность Шымкента как казахстанского "Дикого Запада" или новый "буржуазный ислам").
Первая часть книги посвящена функционированию и работе казахстанского государства. Казахстанский политический режим обычно называют "мягким авторитаризмом" – мягким, конечно, по сравнению с соседними Узбекистаном, Туркменистаном и Кыргызстаном. В главе "Верховенство закона: согласование стабильности в Казахстане" Асель Тутумлу (Assel Tutumlu) описывает, как правящий режим пытается балансировать между притязаниями различных элит и необходимостью успокаивать народ социальными выплатами. В ходе пенсионной реформы 2013 года, которую ученая выбрала как кейс, власти страны смогли найти такое равновесие, учитывая все важные факторы – права собственности, инвестиционные перспективы, административную дисциплину и финансовую прозрачность. Себастьян Пейруз (Sebastien Peyrouse) продолжает разговор о правилах игры внутри правящих элит в главе "Казахский неопатримониальный режим: балансируя неопределенностью между 'семьей', олигархами и технократами". Он показывает, как президент Нурсултан Назарбаев выступает арбитром, регулируя отношения между основными группировками с помощью "кнута и пряника". Для сохранения хрупкого баланса интересов приходится постоянно перестраивать систему, репрессируя членов "семьи", оттесняя олигархов от ценных активов или притормаживая карьеру "технократов". По мнению Пейруза, система достигла определенной прочности и устойчивости к внешним потрясениям, но неизвестно, насколько эффективно она сможет решить новые проблемы страны: проведение земельной реформы, давление экономического кризиса на население, сложности с членством страны в Евразийском экономическом союзе.
Впрочем, политологический "взгляд сверху" на институции, элиты и официальные документы упускает важнейшую проблему именно политического характера: как именно распространяются и принимаются (или отвергаются) людьми "сигналы" правящего режима. Попытку взглянуть на политическую систему снизу предприняли другие авторы сборника. Текст Матеуша Лящковского (Mateusz Laszczkowski) "Шрек встречается с президентом: [End Page 358] магический авторитаризм в 'сказочном' городе" – упражнение в популярном жанре "прочитывания" посланий власти в городе, воспринимаемом как текст. Достоинством этой работы является то, что автор уходит от расшифровки откровенно политических знаков и помещает Астану, новую столицу Казахстана, в контекст эстетики "чуда и сказки". По его мнению, между героем мультиков Шреком и отпечатком руки президента на вершине монумента-башни "Байтерек" больше сходств, чем различий. В Астане эстетика государства и Голливуда сливается в общем стиле "чудесного".
Сама архитектура левого берега реки Ишим в Астане, с его золотыми куполами, псевдоарабскими и псевдокитайскими формами, создает впечатление смеси восточной сказки и западной техноэстетики. Опрошенные политологом горожане часто оценивали левый берег как "на картинке", "из кино", "искусственный", "нереальный". Фактически, наблюдается разрыв между одобрением облика нового города и критикой его неприспособленности к практической жизни. Более того, расположенные на левом берегу популярные торговые центры респонденты локализовали в ином месте – так сильно было представление о новом городе как о сказочной картинке, куда попадают только чиновники и богатые бизнесмены. При этом любование левым берегом как будто отключало критическое отношение и способность задавать очевидные вопросы (сколько это стоило? а зачем это все людям?). Горожане были будто довольны тем, что Астана – "это как в сказку попасть", пусть даже им нет места в этой сказке.
Еще одним пространством единения, в котором городские конфликты "приостанавливались" сказочной атмосферой, по мнению ученого, выступали официальные празднования дня города. Плакаты, цветы, музыка, уличные оркестры, театральные представления – все эти элементы шоу позволяли новым мигрантам и приезжим из сельской местности ощутить себя "своими" в Астане. Во время праздника правящий режим не требует от граждан одобрения и верности себе, от них требуется только веселиться и наслаждаться радостной жизнью, которую им обеспечивает президент. Сам президент Назарбаев включен в "сказочный" ландшафт левого берега и физически (отпечатком своей руки) и символически, своим образом сказочного героя, создавшего этот чудесный ландшафт (именно так его воспринимают посетители Байтерека). [End Page 359]
Работа Венделла Шваба (Wendell Schwab) и Улана Бигожина (Ulan Bigozhin) "Мавзолеи и неопатримониализм в Южном Казахстане" посвящена очень популярной в последние годы теме возрождения ислама и низовой религиозности в Центральной Азии. Однако ученые нашли неожиданный поворот для этого сюжета: связать споры вокруг мавзолеев (мест паломничества к могилам святых) с принципами политической экономии постсоциализма. Конкретнее, речь идет о так называемом неопатриомониализме: когда современное государство управляется по "традиционным" принципам, в частности, как личная собственность власть имущих. Например, в южноказахстанском городе под вымышленным названием Калакент директор одной из школ берет взятки за поступление и хорошие оценки, а деньги эти тратит на подарки влиятельным людям из городской администрации. Комиссия из Астаны начала проверку, но в итоге за определенную "дань" центр начал защищать его от нападок местных коллег и обеспечивать лучшими учебниками.
По мнению авторов, открытый в 1990-е гг. мавзолей работает в той же логике патрон-клиентских отношений: древний святой исцелил от рака желудка некоего Байдибека, но за это Байдибек был обязан открыть и содержать мавзолей другого святого. "Святые" в рамках такого ислама воспринимаются как люди, имеющие "выход на Бога" и хорошие связи: если им хорошо заплатить (жертвами), то они замолвят словечко кому надо. Две системы связей – земная и небесная – сливаются друг с другом: один из чиновников выделил Байдибеку общественную территорию в самом центре города в обмен на благословение и, как говорят, на долю от пожертвований. Однако такая логика религиозных отношений нравится не всем верующим Казахстана, подчеркивают авторы. Другой мусульманин, Акылбек, негодует по поводу мавзолея: культ святых уводит от строгого единобожия и вырастает из невежества; Коран и слова Пророка важнее пожертвований мавзолею. Однако "пуританские" попытки Акылбека воспрепятствовать строительству мавзолея натолкнулись на прочную сеть местных связей, которые оказались сильнее аргументов из Корана. Ученые подчеркивают конфликт между двумя типами благочестия: тем, что опирается на универсальные, четкие правила и доступное всем "священное писание" от Бога, и тем, для которого важнее личные связи и отношения "ты мне – я тебе", даже между живыми и мертвыми. [End Page 360]
Вторая часть монографии посвящена нации, понимаемой как воображаемое сообщество, выстраиваемое в диалоге правящих элит и различных общественных групп. Первые два текста снова демонстрируют "взгляд сверху". Диана Кудайбергенова (Diana Kudaibergenova, "Национализирующие элиты и режимы: строительство нации в постсоветских авторитарных и демократических контекстах") сравнивает две страны со значительным русскоязычным меньшинством: "демократическую" Латвию и "авторитарный" Казахстан (весьма сомнительное, с моей точки зрения, разграничение). И далее противопоставляет более идеологически выдержанные латышские элиты, последовательно отодвигающие русское меньшинство от власти, и более "умеренные" казахские, причем умеренность их национализма объясняется механизмами неформального торга. Далее, Александр Динер (Alexander C. Diener) в главе "Воображая Казахстани-стан: договоренности о родине и титульной национальности" подробно анализирует идеологию "казахстанской", а не казахской национальной идентичности, которая продвигается государством. Речь идет о гражданском, а не этническом патриотизме, который опирается на экономический рост и развитие, а также наследие советской "дружбы народов" и веры в президента как гаранта мира между этническими группами.
Текст Марлен Ларюель "Какое будущее для национал-патриотов? Ландшафт казахского национализма" интересен тем, что политологическая проблема там "вскрывается" с антропологической точки зрения: автор пытается разобраться в устройстве казахского национализма, лично общаясь с его адептами. Они, по мнению автора, отрицают трехуровневую систему идентичности, исходящую от государства: "казахскость", "казахстанскость" и "транснационализм" (упор на интеграцию страны в глобальную экономическую систему), делая упор именно на "национализм" (ултжандылык). Ларюель выделяет в обозреваемом ей политическом ландшафте четыре основные группы. Первая – это "отцы-основатели", партии и движения эпохи перестройки: антикоммунистическое "Желтоксан", исламистская и пантюркистская "Алаш" (лидера которой осудили в 2009 г. за убийство милиционера) и более нейтральный "Азат". Вторая – это национально-ориентированные деятели культуры, вроде поэта Мухтара Шаханова, филолога Турсынбека Какишева и создателей журнала "Казак тили" ("Казахский язык"), всплеск активности [End Page 361] которых пришелся на начало 1990-х годов. Третья – это те, кого автор называет консервативными патриотами: Дос Кошим и его партия "Улт тагдыры", Сабыржан Махмет и партия "Халык дабылы". Они начали активно работать уже в 2000-е, во многом ориентируются на молодежь и частично (как, например, "Болашак") типологически напоминают консервативные движения в других постсоветских странах – осуждают день Святого Валентина и вообще "западные ценности". Наконец, четвертая группа – активисты, действующие в соцсетях, вроде Жанболата Мамая или Мухтара Тайжана, резко критикующих экономические связи Казахстана с Россией в рамках таможенного союза. Одним из характерных продуктов этого медийного активизма можно назвать страничку "Казакская орда" в Facebook, набравшую более 25 тысяч лайков.
Общей идеей для этих разнообразных структур следует считать, по мнению Ларюэль, необходимость сохранять и распространять казахский язык. Русский, по их мнению, следует лишить статуса языка межнационального общения, так как из-за этого казахский лишается перспектив. Большинство "нацпатов" (национал-патриотов) поддерживают переход на латинский алфавит, для них эта мера означает разрыв с советским наследием и прыжок в прогрессивный современный мир, вместе с Турцией. Они также порицают идею "казахстанской" мультиэтничной нации, считая эту позицию уловкой Назарбаева, предпринятой с целью избежать конфронтации с Россией и русскими. Предпочтительная модель для них – Франция, все граждане которой считаются французами. Конечно, выгнать всех русских никто не предлагает, речь идет только о требовании овладеть казахским языком. Наконец, еще одна общая платформа – память о коллективизации и голоде 1930-х годов, который, по аналогии с Голодомором в Украине, рассматривается как целенаправленная атака Сталина на казахский народ.
При этом между национал-патриотами имеются серьезные расхождения по вопросу о будущем страны: кто-то ориентируется на страны Запада и "либеральные ценности", кто-то на Турцию, ктото на консервативные и националистические режимы, вроде Венгрии и Польши. Одни главным врагом казахов считают Россию, другие – Китай. Наиболее спорным вопросом, по мнению Ларюэль, остается религия: ктото выступает за светское государство, кто-то за возрождение языческой веры тюрков (тенгрианство), кто-то за возвращение к [End Page 362] исламу. Однако главной проблемой для всех остается политическая маргинальность движения, объясняющаяся разрывом между национал-патриотами–городскими интеллектуалами и их потенциальным электоратом – казахоязычным населением сельских районов. Кроме того, языковой вопрос, служащий главной опорой для мобилизации "нацпатов" уже 25 лет, в современном Казахстане так и не вышел на передний план политической повестки. Зато в пользу нацпатов действуют демографические процессы: русских в стране становится все меньше (за счет эмиграции и естественной убыли), казахов – все больше. Новое постсоветское поколение, особенно среди казахоязычного среднего класса и региональных элит, скорее всего, станет играть важную роль в политике, превращаясь в массовую опору "нацпатов". Наконец, официальная политика правительства (например, перевод алфавита на латиницу) также обещает поворот в сторону национал-патриотизма, по мнению ученого.
Натали Кох (Natalie Koch) и Кристофер Уайт (Kristopher White) представили новаторское исследование на стыке политологии и культурной географии: "Ковбои, гангстеры и деревенские увальни: конструирование 'Другого' в казахстанском 'Техасе'". Они попытались "раскопать", что стоит за очень популярной метафорой: "Шымкент – это наш Техас". На первый взгляд, за этим образом стоят географические реалии: Шымкент и Южно-Казахстанская область расположены на юге страны, у границы с Узбекистаном, там жаркий климат и пустынный ландшафт, и даже по своим очертаниям область похожа на Техас. Однако куда важнее оценочность метафоры, этот образ отсылает к особому положению южан, как "хитрецов", "бандитов" и "неотесанной деревенщины". Эту эмоционально окрашенную образность, опирающуюся на "внутренний ориентализм" казахстанцев, ученые реконструировали, проведя общенациональный опрос и серию фокус-групп в 2010 г.
Оказалось, что доминантой образа "Южный Казахстан как Техас" стали не природные ресурсы, не близость к Узбекистану, не "неразвитость", а поведение, традиции и религия жителей региона, а также преступность (речь идет именно о восприятии региона жителями других областей). Фактически, жителям "Техаса" приписывается одновременно гостеприимство, благочестие, уважение к старшим (как традиционные ценности) и предприимчивость на грани склонности к жульничеству. Это два разнонаправленных [End Page 363] вектора: опрошенные учеными информанты одновременно хвалили шымкентцев за то, что те (в отличие от "северян") сохранили казахский язык и культуру, несмотря на натиск советского государства, и критически отзывались о принятых среди шымкентцев суровых нормах отношений между полами. Наконец, образ Южного Казахстана как "Дикого Запада" – разгул преступности, "травка", пафосные машины и лихая езда – сам по себе очень сильный, в чем-то сходный с образом Кавказа в России. По мнению ученых, такая стигматизация и "ориентализация" своих соотечественников позволяет казахстанцам выстроить и укрепить собственную идентичность и собственные ценности: "Мы за закон и европейские правила, не то, что этот дикий юг".
Третья часть книги формально посвящена "обществу", но фактически в нее вошли разнообразные сюжеты, связанные с культурой. Первая глава пересекается с тематикой первых частей сборника. Работа Алимы Биссеновой (Alima Bissenova) "Выстраивая мусульманскую нацию: роль соборной мечети Астаны" находится на пересечении антропологии религии, урбанистики и политологии. Исследовательница обращает внимание на то, что огромная мечеть расположена в символическом центре новой столицы, рядом с Дворцом независимости, памятником "Казах эли" и Пирамидой мира, а открыта была в день рождения президента. Более того, мечеть была построена на деньги государственного бюджета (а не Катара, как другая большая мечеть Астаны), по одобренному лично Назарбаевым архитектурному проекту. Однако "этатизация" ислама не ограничивается включением мечети в публичное пространство столицы: ее внутренняя организация (например, отдельный вход для женщин, где они могут набросить платки на свои современные европейские костюмы), тексты и проповеди также проводят государственную линию, прежде всего, в разграничении "плохого" (чужого и экстремистского) и "хорошего" (национального и умеренного) ислама. Регулярные проповеди, на которых присутствует пять-шесть тысяч человек, выгодно отличаются от парадов и официальных собраний тем, что люди туда собираются добровольно и государству не приходится тратиться на эти мероприятия. У имамов и казахстанских идеологов, однако, отличаются цели и ценности, в духе которых они обрабатывают аудиторию. Служители культа стремятся увеличить число посещающих мечеть мусульман и научить их "правильному" [End Page 364] исламу, а государству важно превратить мусульман в лояльных граждан. Из этого следует вполне осознаваемая имамами мечети Хазирет Султан необходимость совмещать эти задачи в своих проповедях: опираться на авторитетные мнения и комментарии богословов, которым их учили в Египте и Турции, и при этом не забывать о "мудрости и традициях казахского народа" и порицать "экстремизм".
Меган Рансье (Megan Rancier) в главе "'Дух Тенгри': современные этномузыкальные фестивали и политика культуры в Казахстане") описывает популярный этнофестиваль как средство создать гибридную форму, где глобальное и космополитическое укрепляет имидж Казахстана как хранителя вековой тюркской культуры. Наконец, Дуглас Блум (Douglas Blum) представил антропологический взгляд на молодое поколение казахстанцев, которых в больших количествах государство отправило на учебу в США (программа "Болашак"). В главе "Возвратная миграция из США: исследуя динамику культурных сдвигов в Казахстане" Блум описывает, из чего выстраивают свою идентичность участники программы: что "свое" сохраняют (гендерные практики, связи с родственниками, язык тела), а от чего отказываются, как на них влияет американская кампусная культура. И тут анализ снова переключается с микроуровня на макроуровень обобщений: идентичность и практики этих молодых людей станут крайне важны, когда они вернутся на родину и получат высокие должности в госаппарате.
Именно постоянные переходы между макрои микроуровнем является особым достоинством рецензируемой монографии, дающей представительный срез актуальных проблем Казахстана. [End Page 365]
Артем КОСМАРСКИЙ, научный сотрудник, Институт востоковедения РАН, Москва, Россия. artyom.kosmarski@gmail.com
Footnotes
1. Характерный пример – монография Edward Schatz. Modern Clan Politics: The Power of "Blood" in Kazakhstan and Beyond. Seattle, 2004.