Неистория by А. В. Шипилов (review)

Книга Андрея Шипилова де-монстрирует попытку разработать способ описания бытия обще-ства во времени, который был бы альтернативой традиционным историческим описаниям, но не тождественным мифу, хронике или риторике. Собственно, так и определяется термин “неисто-рия”, который дал название книги. При этом практически с самого начала автор предупреждает чи-тателя, что “Неистория” – это не монография, что книга эта “уче-ная, но не научная”. К этому автор добавляет, что если и пытаться соотнести стиль его размышлений с научным дискурсом, то скорее следует говорить о метанауке (которая соотносится с наукой так же, как метафизика соотносится с физикой). Ученость или “мета-на-учность” книги проявляется, ско-рее всего, в постановке проблем (“серьезная озабоченность”). При этом выбранный стиль раз-мышления определяет и стиль изложения – автор сознательно выбирает скорее эссеистический, или даже полухудожественный стиль письма, отбрасывая при-вычные для научных моногра-фий “сноски и ссылки”. Таким образом, в этой книге важно не только содержание, но и практика письма, ориентированная на ос-вобождение мышления. Андрей Шипилов признается, что имел намерение провести своеобраз-ный жанровый эксперимент: “Я решил, – пишет он, – что если надо писать о том, что писать не надо, то быть серьезным – несе-рьезно, и отказался от ссылочного аппарата, предпочитая трактат монографии” (С. 5-6). Еще одной характеристикой работы, которую предлагает сам автор, является слово “кунштюк” (ловкий прием, фокус), суть которого – в слиянии содержания с формой. Все это связано с заинтересованностью в поиске ответов на вопросы: как так происходит, что чего-то нет, потом оно появляется, а потом снова исчезает? Как вещи, люди, события могут появляться из ни-откуда и исчезать в никуда?

В целом, название книги (“Не-история”) и признание автора, что книга не представляет собой результат научных исследований, вызывают ассоциации с известной картиной Рене Магритта “Ве-роломство образов”, на которой изображена курительная трубка, а под ней помещена надпись “Это не трубка”. Попытаюсь теперь менее метафорично представить методологическую (так и хочется сказать “не-методологическую”) позицию автора. Сам он так характеризует подход к пробле-ме альтернативного описания общества во времени: “В самом первом приближении это своего рода экспериментальная социоло-гия, которая не объясняет те или иные черты конкретных обществ, а вырабатывает новый способ исторического представления, но делает это на вполне определен-ном фактическом материале” (С.7). Шипилов уточняет, что речь идет не о “культурологическом вчувствовании” в аисторическое мышление, а о “социологическом моделировании аисторического бытия”. Эту позицию автор про-тивопоставляет позитивистскому подходу к анализу обществ. Пози-тивизм ориентирован на то, чтобы понять, что было на самом деле, в то время как конструктивизм представляет совсем другой под-ход – он утверждает, что социаль-ную действительность мы скорее конструируем, а не открываем. Конструктивистский подход бо-лее современен, но он порождает существенную проблему: как можно познать способ мышления другого и, соответственно, его видение мира, чтобы не набрасы-вать на него наши мыслительные конструкции и наше понимание мира? Если обратиться к соци-альной, культурной, исторической действительности, то мы стал-киваемся со своеобразной акси- омой, что “субъект, познающий историю, является одновременно и субъектом, творящим историю”. Именно эта связь с исторической действительностью обусловлива-ет то, что мы не можем помыслить прошлое иначе, чем наше время и наш исторический опыт научили нас мыслить.

В контексте размышлений над проблемой познания Дру-гого Шипилов отмечает: чтобы увидеть действительное бытие чего-то, нужно отстраниться от себя, отчужиться – иными сло-вами, нужно “попытаться макси-мально отрефлектировать свой способ видения, разгрузиться от ценностей, мыслительных на-выков, менталитета / эпистемы / парадигмы и т.п., зато вчувство-ваться, вдуматься, эмпатически интуитировать в то, что является предметом рассмотрения” (С. 8). В то же время такое стремление порождает своеобразную диалек-тику (бытие собой и знание себя связаны обратной связью), на ко-торую обращает внимание автор: другой не знает тебя, потому что ты не он, но только другой знает тебя, потому что он – не ты. В этой довольно путаной фразе за-ключается интуитивное определе-ние стратегии познания Другого: сначала нужно реконструировать Другого для нас, а потом попы-таться сконструировать его для него. Таким образом, ход размыш- лений с перспективы “неистории” определяет путь познания: снача-ла реконструкция, тождественная конструкции, а затем конструк-ция, тождественная реконструк-ции. При этом реконструкция понимается Андреем Шипиловым не просто как “восстановление”, а как “перестройка”, “переделка”, “пересборка”.

Результатом представленной мыслительной стратегии, ориен-тированной на понимание Дру-гого в его социальной действи-тельности, должна оказаться не внешняя конструкция (которая соотносится с некоторой гипоте-тичной объективной конструкци-ей), но внутренняя органичность и экспликативный потенциал созданной конструкции социаль-ной действительности. Концепт “неистории” сигнализирует о попытке помыслить общество, культуру, эпоху на основе их собственных интуиций. Иными словами, автор ставит перед со-бой цель помыслить античность (которая и является, кстати, в книге основным предметом рас-смотрения) антично. Андрей Шипилов пишет: “Речь идет не об имитации или стилизации, не об исторической реконструкции как ролевой игре; мы стремимся не уподобиться древним грекам, а понять, как бы те представляли себя, если бы знали, что они – древние греки” (С. 10).

Методологический подход ав-тора можно назвать “социологией (не)исторического”. Этот подход принимает девиз исторической науки “познать то, что было на самом деле”, но переосмысливает его. Дело в том, что домодерные общества не знали историзма, поэтому, предполагает Андрей Шипилов, если мы действитель-но хотим познать, что было на самом деле, историческая рекон-струкция не подходит. Историзм сразу же внедряет искаженную перспективу, набрасывая готовую схему, следствием чего стано-вится высокомерие спекулятив-ности по отношению к эмпирии (вспомним известную фразу Гегеля “Если факты противо-речат моей теории, тем хуже для фактов”). Попытка понять до-модерные общества требует неисторической конструкции. Понятно, что такой подход свое-образен, поэтому автор и уделяет довольно много внимания объ-яснению его с разных сторон и в разных речевых модусах. При этом Шипилов часто прибегает к уже упомянутым “кунштюкам” (“интеллектуальным уловкам” и “языковым играм”): “нужно писать не историю античности, а неисторию”; “чтобы не навязать себя античности, не следует на-вязывать античность себе”; “нам нужно думать не квазиантично, а гиперантично”.

Концепция “неистории” вы-зывает ассоциацию с идеей “конца истории”. Фукуяма не скрывает, что его концепция была тесно связана с гегелевской истори-ософией. “Конец истории” в этом случае является закономерным эпизодом исторического развития. История здесь является реально-стью, где движение абсолютной идеи от себя к себе имеет цель, смысл и закономерность. В от-личие от этого, Андрей Шипилов понимает историю не как собы-тийность, но как один из способов ее мыслить. Как он пишет, “под историей я понимаю видение на-стоящего следствием прошлого, а будущего – производным на-стоящего, где изучение одного позволяет если не планировать, то прогнозировать другое” (С.12). Концепция “конца истории” побуждает автора представить собственный диагноз нашего времени. В частности, он видит образование своеобразного зазора в смысловом “пространстве” со-циальности: реализация идеалов сегодня делает ненужными цели и невозможными достижения. Это приводит к тому, что отмирает ориентация в системе координат “прошлое – будущее”. Обраща-ясь к известной концепции Карла Ясперса, Андрей Шипилов обо-значает современность как “осе-вое время наоборот”, поскольку, как он утверждает, мы можем на-блюдать не открытие, а закрытие морально-рациональной лично-сти. В целом же, “конец истории” в понимании автора является не чем иным, как изменением спосо-ба ее ощущать и мыслить.

Как уже говорилось, основным полем применения “неистори-ческой” перспективы в книге является античность. Следует от-метить, что к осмыслению антич-ного мира автор уже обращался в других своих работах, в част-ности книге “Свои”, “Чужие” и Другие (Москва, 2008), в которой он анализирует социокультурные основания оппозиций “мы – они” и “высшие – низшие”. В некото-рой степени рецензируемая книга и книга 2008 г. перекликаются и дополняют друг друга. В книге 2008 г. автор разрабатывал соб-ственную теорию социальной идентичности названных оппо-зиций и потом проецировал эту теорию на историю. В новой книге он концептуализирует неисторию и пытается преобразовать ее в теорию социальной действитель-ности. При этом автор замечает, что любая теория и методология интересна ему не как самоцель, а как инструмент “описания обще-ства во времени, но не как того, чего сначала не было, потом оно появилось, развилось и исчезло так, что его опять не стало” (С. 105), а того, что выходит за рамки существующих теорий истори- ческого развития и методологий его изучения. В книге “Свои”, “Чужие” и Другие анализ исто-рии приводил автора к поста-новке диагноза современности, в книге Неистория осмысление современности (уже упомянутый “конец истории”) вынуждает его обратиться к прошлому.

Неисторический взгляд на античность Андрей Шипилов образно представляет как взгляд посетителя музея, осматриваю-щего экспонаты: “Он [посетитель] обходит их с разных сторон, подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть детали, и отходит дальше, чтобы одним взглядом охватить вещь в целом; движется посетитель – экспонаты покоятся” (С. 25). Эта позиция наблюдателя преобразовывает отношения про-странства и времени. Время ста-новится пространством осмотра, необходимым для перемещения относительно интересующей нас вещи в разных направлениях. К этому Андрей Шипилов до-бавляет: “Мы видим общество как продолговатое тело, история которого есть не более чем эта продолговатость, обычно пони-маемая как продолжительность; любые ‘начало’ и ‘конец’ здесь наполняются не темпоральной, но спатиальной семантикой” (С. 26).

Рассмотрение античности на-чинается в книге с определения ее специфичности и отличия от нашего времени и нашего мышле-ния. Первое, на что обращает вни-мание автор, – это пространствен-ная ассоциативность. Важность этого аспекта заключается в том, чтобы отойти от представлений о “пространстве-времени”, харак-терных для нашей цивилизации, и понять античное мышление, для которого пространство не предстает в нашем понимании, как простирание, образующее простор. Античное пространство, как замечает автор, вспоминая ис-следования Шпенглера, Лосева и Библера, не только физично, но и этично и эстетично. Поэтому нам следует обратиться к подобию фе-номенологической редукции, взяв наше суждение, обусловленное историзмом, в кавычки. Андрей Шипилов замечает, что привыч-ный нам историзм исходит из ин-туиции примата времени над про-странством. Историзм – это “… абстрагированная до логического требования хроносенситивность, когда мы ощущаем качественную уникальность каждой сколь угод-но непродолжительной эпохи” (С.29). В отличие от нас античный человек не чувствует историч-ности, не понимает уникальности каждой эпохи – греческий глаз, как объясняет автор, обращаясь к античным мыслителям и их концепциям пространственности, видит тело путем ощупывания его поверхности, объем здесь состоит из плоскостей и сам восприни-мается плоскостно. Мир, таким образом, представляется как “мир соприкасающихся поверхностей”, “мир ощупывающих друг друга тел”, а критерием реальности является осязание.

Отталкиваясь от античной ин-туиции (того, как мыслит антич-ность), которая была реконстру-ирована на основании анализа текстов античных мыслителей, ав-тор предлагает попытаться пред-ставить общество как временнóе тело, мысля само время простран-но. Для этого нам нужно попы-таться осуществить движение от прошлого к будущему и от буду-щего к прошлому одновременно. Визуализацией этого Андрей Ши-пилов предлагает считать такое тело, как конус, при восприятии которого срабатывает гештальт-психологический эффект – “… это и раструб, и воронка, однако в каждый данный момент мы способны увидеть лишь то или другое, но не то и другое сразу, хотя помним / знаем об обоих. Движение от сужения к расшире-нию и наоборот можно с равным если не правом, то успехом про-читать как движение от начала к концу и от конца к началу, от цен-тра к периферии и от периферии к центру, изнутри наружу и снаружи вовнутрь” (С. 102).

Этот подход реализуется в модели объяснения социальной действительности, которая при-нимает во внимание социалии – социальные единицы. Социальная реальность, по мнению Андрея Шипилова, является взаиморазли-ченностью социалий, полагающих себя отрицанием других. Другими словами, речь идет об антиноми-ческих парах; идентификация с одной частью такой пары и раз-личение с другой структурирует смысловое поле социальной ре-альности. В этот момент у меня как читателя книги сложилось впечатление, что автор переходит от феноменологии историчности к (пост)структуралистскому пони-манию социальной действитель-ности. В частности, социальная реальность античного полиса рассматривается здесь через раз-личения / противопоставления человека и животного, мужчины и женщины, взрослого и ребен-ка, свободного и раба, своего и чужого. При этом автор отмеча-ет, что внешне многообразная инаковость, порожденная этими оппозициями, является единой внутренне. Более того, они склон-ны перетекать одна в другую, что дает возможность утверждать о тождественности одного и иного. На первом этапе анализа эти оппо-зиции рассматриваются в аспекте различенности одного и иного в пределах тождества единого и целого. Следующий этап предпо-лагает необходимость взглянуть на различенность единого и цело-го в пределах тождества одного и иного. Этот методологический ход автора в какой-то степени на-поминает диалектику Гегеля, “вы-вернутую наизнанку”. Предпо-ложу, что здесь мы имеем дело со своего рода отходом от историзма, проявляющимся в деконструкции гегелевской философии истории.

Вернемся к анализу антич-ности в книге. Автор предлагает уточнить пределы различий и раз-личия пределов. В первом случае речь идет о попытке представить полис в его различии и единстве. Различие пределов побуждает Андрея Шипилова ввести целый ряд специфических понятий, таких как унитивность (от unus – единый; для обозначения того, что мир архаики выглядит как унитив-ная сплошность), аддитивность (как прибавляемость) и паратак-тивность (как рядоположенность), бытийность (как поток бытия) и экстраинтенциональность (как на-правленность этого потока вовне), а также интроинтенциональность (как направленность вовнутрь), сущесть (категория, которую ав-тор вводит специально для того, чтобы не путать с сущностью, и которая обозначает ситуацию, когда сущее противопоставляется бытию), гипотактивность (связана с конструкцией субординации) и холитивность (качественность целого). Размышления Андрея Шипилова, с привлечением очень широкого материала, касающего-ся культурного контекста антич-ности, ориентированы на под-тверждение тезиса, что различие одного и иного предполагает тождество единого и целого, а различение единого и целого – тождество одного и иного. Таким образом, он пытается показать: 1) как различаются одно и иное; 2) как они отождествляются в еди-ном и целом; 3) как различаются единое и целое; 4) как единое и целое отождествляются в одном и ином.

Книга довольно сложна для понимания, а ее чтение требует внимательного следования за мыслью автора. Стиль изложения иногда запутывает переплетением категорий, оппозиций, противо-поставлений. Возможно, это свя-зано с тем, что Андрей Шипилов пытается реализовать выход за пределы сформированного мыш-ления об истории, пространстве и времени. Сам он пишет: “В поис-ках альтернативы историческому представлению я представил время не сущностью или свой-ством, а отношением, которое не способно порождать и поглощать, зато может сопрягать события” (С. 443). Читая, я постоянно со-мневался, правильно ли понимаю конструкции автора, а когда писал рецензию, меня все время пресле-довала неудовлетворенность от чего-то, оставленного недосказан-ным или, скорее, недописанным. Это чувство присуще и автору: недовольство невозможностью “выключить” время побудило его предпринять теоретические уси-лия, представленные в книге. Как он признается в послесловии, итог его рассуждений удовлетворил его не полностью.

Тем не менее, результат этого эксперимента с неисторией кажет-ся довольно важным. Прежде все-го, он показывает, что существует принципиальная возможность помыслить общество во времени способом, который отличается от исторического. Поэтому итогом размышлений Андрея Шипилова можно считать открытие предпо-сылок для развития предложен-ных подходов к проблеме, а так же новых альтернатив для понимания бытия общества в (не)истории.