Kohle für Stalin und Hitler: Arbeiten und Leben im Don-bass 1929 bis 1953 (=Veröffentlichungen des Instituts für soziale Bewegungen, Schriftenreihe C: Arbeitseinsatz und Zwangsarbeit im Bergbau, Bd. 8) by Tanja Penter (review)

Историография сталинизма и национал-социализма, двух наиболее жестоких диктатур ХХ века, непрерывно пополняется новыми томами исторических исследований. Изучая каждый из режимов по отдельности в их особом географическом и на-циональном контексте, историки пытаются порой провести между ними параллели и выявить их общие и отличительные черты, в частности, апеллируя к концепции тоталитаризма или модерности, будь то присутствующей, отсут-ствующей или альтернативной.¹ Книга Тани Пентер, посвященная истории Донбасса под властью двух диктатур и охватывающая период с 1930-х до начала 1950-х годов, предлагает новый ракурс сравнительного изучения двух ре-жимов. Пентер изучает сталинизм и нацизм не синхронно, как делали почти все ее предшественники, а диахронно – в одном и том же ре-гиональном контексте Донбасса.²

Региональный подход и срав-нительно долгий хронологиче-ский отрезок, который освещен в книге, предоставляют автору уникальную исследовательскую перспективу: локальный матери-ал дает возможность детально сравнить политику сменявшихся режимов и попытаться понять, как они влияли друг на друга и, возможно даже, перенимали от-дельные политические практики. Эту преемственность Пентер из-учает не только применительно к политике советской и нацистской власти на Донбассе, но и к пове-денческим стратегиям населения, приспосабливавшегося к жизни под диктаторскими режимами. Также исследуемый материал позволяет Пентер поставить и более общие вопросы о природе и пределах политической лояль-ности советских граждан, а также о механизмах политической адап-тации сталинского и нацистского режимов к менявшимся условиям.

Книгу открывают главы о Дон-бассе времен сталинских дово-енных пятилеток. Хотя советская индустриализация на Донбассе наложилась на предшествую-щую волну успешной индустри-ализации XIX в.,³ сталинские пятилетки преобразили регион, превратив его к концу 1930-х гг. в самую индустриализированную и урбанизированную область Укра-инской ССР. В годы пятилеток здесь стало складываться социа-листическое общество со своими ценностями и системой иерархий. Особенно показательным в этом отношении было зародившееся на Донбассе в середине 1930-х го-дов стахановское движение. Оно стало проводником социальной мобильности и средством фор-мирования новой рабочей элиты, прочно идентифицировавшей себя с советским строем (S. 71). Донбасс, в целом, занял высокое место в иерархии советских про-мышленных регионов. Даже в годы голода 1932–1933 гг. регион, наряду с Москвой и Ленинградом, получал снабжение напрямую из государственных резервов. Хотя чистки эпохи “большого террора” остро ударили по административ-ным кадрам в горной промышлен-ности, все же Донбасс оставался своего рода визитной карточкой советской индустриализации. Не случайно, что именно на примере донецкого шахтера советский ки-нематограф 1930-х гг. изображал передового рабочего-стахановца и, в его лице, “нового” советского человека (S. 175-178).

Если первые главы книги боль-шей частью уточняют известные особенности сталинской эпохи применительно к Донбассу, то по-следующие главы, посвященные нацистской оккупации, вводят новый материал и новые интер-претативные подходы. В част-ности, Пентер ставит ключевой вопрос о том, как опыт сталинской индустриализации повлиял на политику нацистов в регионе и как сложившиеся общественные иерархии и лояльность шахтеров советской системе изменились с началом нацистской оккупации. В отличие от большинства пред-шествующих исследователей оккупации, которые трактовали ее в контексте нацистской политики на востоке,⁴ Пентер рассматривает историю Донбасса под оккупаци-ей в контексте предшествующей сталинской индустриализации. A именно, она видит в нацистской политике во многом продолжение прежних советских мобилиза-ционных практик, проводимых теперь “другими руками”.

Донбасс находился под окку-пацией с осени 1941 г. до начала сентября 1943-го, относясь к сфере военного управления Вер-махта. Пентер подчеркивает, что в течение этого периода нацистская политика в регионе демонстриро-вала очевидную преемственность со сталинскими практиками, в частности, в сфере общественного порядка, трудовых отношений, в пропаганде, в управленческих структурах и даже в руководящих кадрах. Например, первоочеред-ной задачей нацистской админи-страции в регионе было восстано-вить добычу угля, необходимого для военной экономики Германии. Это было трудно осуществить ввиду обширных разрушений на шахтах, произведенных НКВД в момент отхода Красной армии, а также из-за острой нехватки рабочих рук и бегства населения из голодных городов в деревню. Пытаясь привлечь на шахты рабочие руки, местные оккупа-ционные власти ввели в 1942 г. ранжированную систему пайков, имевшую очевидные параллели со сталинскими иерархиями нормированного потребления и, также как и при Сталине, зави-севшую от производительности труда работника и его значимости для военного производства (S. 201). В результате Донбасс под оккупацией также оказался сре-ди привилегированных районов в отношении снабжения, а его население меньше пострадало от политики голода, применяв-шейся нацистами в городах.⁵ Паек шахтеров под оккупацией даже не уступал пайку рабочего в оборонной промышленности в советском тылу!⁶ Стремясь увеличить выработку угля, окку-пационные власти перенимали и другие советские практики, включая поощрение ударного труда и премирование за высо-кую производительность. Имена лучших шахтеров вывешивались на предприятиях на специальных стендах. В переписке представи-телей нацистских хозяйственных органов даже обсуждался во-прос о необходимости возродить стахановское движение с целью увеличить выработку (S. 209). Впрочем, на практике до появле- ния стахановцев под оккупацией дело так и не дошло.

Пентер подчеркивает, что в сфере угледобычи при нацист-ской администрации царила от-носительная “нормальность”, разительно отличавшаяся от окру-жавшего моря насилия, голода и принудительных мобилизаций населения для отправки на ра-боты в рейх. Неудивительно, что большинство донецких рабочих даже не воспринимали работу на немцев как “принудительный труд”, несмотря на то, что укло-нение от работ жестоко каралось. Принудительные работы прочно ассоциировались у советских граждан с отправкой в трудовые лагеря. Сочетание же работы, при-нуждения и ограничения личных свобод после опыта сталинской индустриализации 1930-х гг. уже считалось частью нормальной повседневности (S. 228). В этом отношении сталинские чрезвы-чайные меры “подготовили” насе-ление к чрезвычайным условиям жизни под оккупацией.

Помимо рабочих, в угольной промышленности под оккупацией работали почти 2200 советских технических специалистов, мно-гие из которых были разочарованы советскими методами управления и верили в то, что нацисты введут на производстве передовые техно-логии (S. 287-290). Важную роль под оккупацией играли и местные журналисты, помогавшие “под-гонять” немецкую пропаганду под мировоззрение советских граждан и использовавшие в прессе при-вычный идеологический язык (например, “саботажниками” те-перь именовались те, кто не хотел работать на немцев). Они также содействовали и разоблачению преступлений советской власти: именно из оккупационных газет многие жители впервые открыто услышали о сталинском терроре, о масштабах голода 1932–1933 гг. и о ГУЛAГе (S. 254). Преемствен-ность нацистской и советской систем управления доходила до того, что даже в городском и рай-онном управлении продолжали работать многие сотрудники со-ветов (включая членов партии), которым было приказано выйти на работу и которых немцы праг-матично рассматривали как опыт-ный управленческий персонал (S. 282). Тысячи людей работали и в нацистской полиции.

Насколько эти факты свиде-тельствуют о лояльности населе-ния Донбасса нацистской власти? Пентер ставит это важный вопрос и дает на него неоднозначный от-вет. С одной стороны, лояльность населения советскому режиму была в буквальном смысле подо-рвана вместе со взрывами шахт, произведенными НКВД перед отходом Красной армии и вы-звавшими массовые протесты. В том числе и из-за этого населе-ние поначалу благожелательно отнеслось к новой немецкой администрации. Однако к лету 1942 г. немцы также растеряли симпатии населения Донбасса, в первую очередь, из-за тяжелого продовольственного положения, насильственных мобилизаций на работу в Германию и рас-стрелов (S. 232). Но, как отме-чает Пентер, разочарование в политике нацистов не означало автоматически роста поддержки сталинского режима. Отказы от сотрудничества с оккупационной администрацией, забастовки и саботаж участились лишь с на-чалом победного наступления Красной армии в 1943 г., когда многие жители оккупированных территорий попытались таким образом “очистить” свою репута-цию в глазах советов. Рассуждая о лояльности, Пентер, как и ряд современных исследователей, не проводит четкой границы между лояльностью и сопротивлением и отмечает, что между ними суще-ствовала обширная “серая зона”, куда входил широкий спектр пере-менчивых настроений и гибких приспособленческих стратегий.⁷ Применительно к специфике Донбасса автор подчеркивает, что поведение населения здесь определяли не национальные или политические убеждения, но борьба за выживание и преоблада-ние локальных интересов (S. 273).

Рассуждая о национальных идентичностях, Пентер, в частно-сти, отмечает, что для населения Донбасса, русского в культурном и языковом отношении, украин-ский вопрос и украинская иден-тичность в годы войны не играли значимой роли. Хотя под оккупа-цией в регионе действовали груп-пы украинских националистов, в частности в Мариуполе, где имелась влиятельная ячейка ОУН, их влияние было существенно слабее, чем в областях западной и центральной Украины. Даже языком прессы и местного управ-ления в этом регионе, в отличие от большей части оккупирован-ной Украины, оставался почти исключительно русский. Пентер не фиксирует русско-украинских трений, зато подчеркивает широко распространенный среди обеих групп населения антисемитизм. Характерно, что расстрелы евреев в регионе происходили открыто, на глазах у всех, в то время как расстрелы русского и украинско- го населения нацистские власти предпочитали скрывать, чтобы не вызвать протестов. В итоге, как подчеркивает Пентер, в Донбассе речь шла, прежде всего, о тради-ционно сильных региональных связях и идентичностях, в то вре-мя как национальные идеи едва ли имели сильное влияние.

Заключают книгу главы о жизни Донбасса после его ос-вобождения Красной армией. Отмечая особенности этого пе-риода, Пентер подчеркивает, что на шахтах впервые в больших масштабах стал применяться труд заключенных. В их числе были “интернированные и моби-лизованные” этнические немцы из регионов Европы и немецкие военнопленные, направленные на шахты под лозунгом “репараций посредством работы”, узники ГУЛAГа, а также репатрииро-ванные из Германии советские граждане, включая пленных крас-ноармейцев, “остарбайтеров” и коллаборационистов. На примере разных категорий рабочих Пентер показывает, что грань между сво-бодным и несвободным трудом в послевоенном СССР оставалась зыбкой. Например, немецкие во-еннопленные могли содержаться лучше, чем некоторые категории “свободных” советских граждан, а “свободные” рабочие, точно так же, как и заключенные, не имели права по собственной воле поки-нуть место работы (S. 353-354).

Отличительной чертой по-слевоенного периода стала также коллективная стигматизация насе-ления, жившего под оккупацией.⁸ Даже голод 1946–1947 гг., во вре-мя которого шахтеры голодали так же сильно, как и жители сельских районов, многие восприняли как наказание со стороны советской власти за сотрудничество с ок-купантами (S. 358-360). После-военные годы ознаменовались и массовыми “чистками” в партии, и несколько менее масштабны-ми “чистками” хозяйственных кадров, сотрудничавших с ок-купантами, а также судебными процессами против коллабора-ционистов. Но Пентер отмечает, что послевоенные “чистки” были существенно менее всеохватны-ми, чем репрессии 1930-х гг. A в организации судебных процес-сов против коллаборационистов очевидно было стремление со-ветского руководства соблюсти внешние формы законности, отмежеваться от довоенных ре-прессивных практик и тем самым утвердить легитимность режима. По утверждению автора, несмотря на попытки сталинского руковод- ства восстановить контроль при помощи репрессий и пропаганды, советский режим должен был вырабатывать новые способы взаимодействия с обществом, на настроения и жизненные пред-ставления которого опыт войны и оккупации наложил сильный отпечаток.

Энциклопедическая по своей широте картина Донбасса под сталинской и нацистской вла-стью, представленная в книге Пентер, проливает новый свет на практики двух режимов, но в то же время оставляет открытыми ряд существенных вопросов. От-части они связаны со спецификой диахронного взгляда автора на жизнь региона под властью двух диктатур. Например, Пентер не-однократно подчеркивает, что Донбасс в течение всей оккупа-ции оставался в сфере военного управления Вермахта и не вхо-дил в состав рейхскомиссариата Украины под управлением Эриха Коха. Этим она объясняет, что, в отличие от жителей рейхско-миссариата, горожане Донбасса относительно беспрепятственно ездили за продуктами в деревню, в регионе была несравненно богаче представлена культурная жизнь, а языком прессы и местного управ-ления оставался русский. Но в какой мере тогда пример Донбасса позволяет более широко судить о способности нацистских оккупа-ционных властей приспосабли-ваться к местным условиям? Или же адаптация сталинских практик была результатом позиции кон-кретных действующих лиц из числа военной администрации? Сохранила бы оккупационная политика прежний прагматизм, перейди Донбасс под нацистское гражданское управление? Очевид-но, чтобы получить ответ на эти вопросы, необходимы новые ре-гиональные исследования нацист-ской оккупационной политики, позволяющие сопоставить – уже в синхронном разрезе – политику в разных регионах и роль регио-нальных властей. С этим связан и другой аспект, касающийся лич-ных взглядов и управленческих стратегий нацистских кадров на местах. Кто и почему, например, в военной или хозяйственной нацистской администрации при-нимал решения об использовании советских практик? Хотя в книге звучат многие голоса свидетелей событий, Пентер существенно меньше обращает внимания на то, что политика была результатом решений конкретных людей. Та-кая личная перспектива позволила бы сделать более убедительным изложение, которое пока строится в большей мере на анализе по-литических структур и практик.

В целом же, подход Пентер безусловно открывает новую чрез-вычайно интересную перспективу в изучении сталинской и на-цистской политики. Выявленные автором на локальном материале примеры преемственности двух режимов действительно пораз-ительны. Хочется надеяться, что у Пентер найдется много после-дователей среди историков войны, сталинизма и нацистской полити-ки на территории СССР.