“Нужно Передать в Дар Ряд Картин…”: Повороты Советской Культурной Дипломатии в Периоды Кризисов Социалистического Лагеря 1950–60-Х Гг.*

Острые политические кризисы, потрясшие социалистический лагерь в 1956 и 1968 гг., стали решающими вехами в развитии советской культурной политики в Восточном блоке. Насильственное подавление местных социальнополитических движений, вплоть до введения советского военного контингента в “братскую страну”, неизменно провоцировало всплеск негативного отношения к любым проявле-ниям “советского” со стороны населения стран Восточной Европы. Даже левые круги международной общественности реагировали на вторжения Советской Aрмии острой критикой: показательно, к при-меру, высказывание Ж.-П. Сартра в связи с событиями в Будапеште 1956 г., характеризовавшего ситуацию как “полный провал социализма в качестве товара, импортируемого из СССР”.¹ Традиционная дипломатия была не в силах смягчить эффект эмоционального потрясения, вызванного военной агрессией СССР, поэтому советская сторона пы-талась максимально использовать инструменты т.н. “мягкой силы”. В частности, активизировалось культурное влияние, которое в ситуации кризисов, наряду с масштабной экономической помощью, рассматри-валось в качестве единственного возможного средства укрепления “социалистического содружества”.

Данная статья посвящена изучению кризисных симптомов советской культурной дипломатии в странах Восточной Европы под влиянием событий 1956 г. в Венгрии и 1968 г. в Чехословакии, а также набора использованных в этой ситуации корректирующих инструментов: трансформации концепций внешнеполитических репрезентаций СССР, институциональной перестройки системы культурной дипломатии, ис-пользования новых каналов и медиумов культурного влияния. Следует сразу оговориться, что в статье речь пойдет в основном о видении ситу-ации советским руководством. Выводы о том, насколько принимаемые меры были результативны и как воспринимались самими “объектами” советской культурной политики в соцстранах, имеют предварительный характер и будут уточняться в ходе последующего изучения.

Исследование основано на различных группах источников: неопу-бликованных документах советских партийных органов (отделов ЦК КПСС), государственных (Государственного комитета по культурным связям, далее – ГККС) и общественных организаций (Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (далее – ВОКС), Союза со-ветских обществ дружбы (далее – ССОД), ЦК ВЛКСМ), советских дипломатических миссий, а также периодических изданиях, включая советские журналы, распространявшиеся на зарубежные страны. Кро-ме того, в распоряжении исследователей имеется несколько важных сборников архивных документов, отражающих реакцию советской стороны на венгерский и чехословацкий кризисы. Впрочем, при от-боре документов публикаторы этих сборников руководствовались иными исследовательскими задачами, что ограничивает возможность их продуктивного использования в данном исследовании. В частности, опубликованные документы редко отражают культурное измерение международных отношений в социалистическом лагере.² Специфическая подборка источников, фиксирующих ситуацию через институцио-нальную призму, отвечает избранному автором статьи аналитическому взгляду на структуры советской культурной дипломатии.

Феномен, обозначаемый сегодня как “культурная дипломатия”, не выделялся в отдельную отрасль государственной деятельности в СССР (хотя и осознавался как особое направление политики). Это объясняет организационную сложность советской системы культурной дипломатии, где функции внешнеполитических репрезентаций СССР и социалистического сообщества были неравномерно распределены между целым рядом органов и специализированных ведомств – прави-тельственных, партийных и квазиобщественных (включая ЦК КПСС, МИД, ГККС, ССОД). С одной стороны, нерасчлененность функций и дублирование компетенций в органах различного уровня и вида пре-пятствовали выработке взаимосвязанных мероприятий культурной дипломатии. С другой стороны, импровизационный характер и лакуны в сфере контроля способствовали возникновению зон относительной свободы действия, в которых реализовывали свое видение ситуации не только официальные лица, но и неформальные послы советской культурной дипломатии.

Кризисы в странах Восточной Европы сквозь призму культурной дипломатии: новейшие публикации

Можно выделить две группы исследований, наиболее релевантных для рассматриваемой проблемы. Во-первых, это работы, непосред-ственно посвященные интервенциям ОВД в страны Восточной Европы; во-вторых, это публикации, описывающие глобальный и транснацио-нальный контекст культурной дипломатии в условиях Холодной войны. Рамки статьи не предполагают исчерпывающего историографического обзора, здесь будут очерчены лишь некоторые проблемные зоны, по-зволяющие оценить состояние актуальных дискуссий и лакуны ис-следовательского ландшафта.

Основная часть работ, посвященных кризисам социалистическо-го лагеря, реконструирует политическое измерение событий 1956 и 1968 гг. как волны “народных революций”, жестоко подавленных вследствие стремления советской партократии сохранить свою гегемо-нию.³ Ряд новейших работ концентрируется на специфике сценариев советской политики по отношению к восточноевропейским странам в ходе кризисов, а также на попытках послекризисного урегулирования. Особенно подчеркивается, что венгерская революция 1956 г. оказалась новым вызовом советскому руководству послесталинского периода, не имевшему готовых схем на этот случай.⁴ Отмечается, что относитель-ной нормализации ситуации в Венгрии и консолидации кадаровского режима в немалой степени способствовало получение масштабной экономической помощи со стороны СССР.⁵ М. Фельдеш и Ю. Рихерс приходят к выводу, что именно перспектива роста благосостояния и развитие культуры консьюмеризма, обеспеченные за счет советской экономической помощи, способствовали достижению социального компромисса, а утверждение “гуляшного коммунизма” превратило Я. Кадара из палача в отца нации и одного из почитаемых венгерских политиков.⁶ Однако детальный анализ планов и конкретных усилий со-ветской стороны по установлению влияния на общественное мнение в странах Центрально-Восточной Европы в данных работах отсутствует.

Среди важнейших изменений, происходящих в последнее десятиле-тие в исследованиях Холодной войны (Cold War Studies), необходимо назвать освоение подходов культурной истории и усиление внимания к социальной и культурной динамике в странах социалистического лагеря.⁷ По мнению Н. Голд-Дэвиса – автора одной из программных статей о логике советской культурной дипломатии – ее контекстуали-зация помогает лучше понять “развитие культурных отношений не только потому, что эти отношения требовали согласия двух сторон, но и потому…, что именно Советский Союз диктовал темпы их развития”.⁸ Отмечая кардинальный характер структурной перестройки в области международных отношений в период оттепели, Голд-Дэвис не упоми-нает, однако, ключевое значение венгерских событий, стремительно ускоривших эти процессы.

“…любое упоминание о СССР вызывает свист и улюлюканье в зале”⁹: отторжение советских культурных посланий в условиях кризисов

В условиях политических кризисов Восточного блока и вооружен-ной интервенции не только военное, но и культурное присутствие Советского Союза воспринималось в Венгрии и Чехословакии как свидетельство оккупации и блокировалось на разных уровнях. По свидетельству советских представителей, в 1956 г. даже лояльные к СССР венгерские коллеги предупреждали, “чтобы мы не начали снова восстанавливать старые формы культурных связей”.¹⁰

О крайне неблагоприятных условиях продвижения культурной про-дукции Советского Союза в Чехословакии в декабре 1968 г. с беспо-койством сообщало посольство СССР. Попытки расширить культурное присутствие “советского” в столице страны путем демонстрации новей-ших кинокартин не могло встретить прямого отказа, но блокировались чешской стороной подспудно:

…даже перед единственным сеансом советского кинофильма ‘Обыкновенный фашизм’ был показан антисоветский киножур-нал…, сделанный таким образом, что любое упоминание о СССР вызывает свист и улюлюканье в зале. Цель журнала – показать, что СССР в своих отношениях с социалистическими странами выступает с позиции силы, в роли своеобразного жандарма.¹¹

Творческая интеллигенция восточноевропейских стран не скрывала своего недовольства формами культурного сотрудничества и воинствен-ным характером советской пропаганды:

…руководители клубов и учреждений нередко отказывались предоставлять помещения для мероприятий…, срывали выпуск… изданий, отказывали в типографиях… Вопреки официальным за-явлениям руководящих партийных и государственных органов и деятелей ЧССР о развитии связей с СССР, на деле открыто бойко-тируется культура советских народов и других социалистических стран. Всячески саботируется даже русская классическая культура.¹²

Политический раскол внутри восточного блока способствовал обо-стрению разногласий и в сфере культуры, например, между венгерски-ми и советскими творческими деятелями. A. Стыкалин констатирует активную антисоветскую пропагандистскую деятельность в 1956 г. Революционного совета венгерской интеллигенции, а также мощный протест против советского вторжения со стороны Союза писателей и Союза журналистов страны.¹³ Н. Иванова характеризует реакцию ли-тературного сообщества социалистических стран на события 1956 г. как отражение противоречивости оттепели. Если отдельные творческие деятели СССР были охвачены “мучительным чувством солидарности с попранной венгерской свободой”, то ведущие советские писатели на страницах “Литературной газеты” оправдывали вооруженную интер-венцию, воспринимая непримиримую позицию венгров как помеху постепенной оттепели советского режима, смягчению цензурного контроля их собственного творчества.¹⁴

В свою очередь, западные государства, не имея возможности напрямую вмешиваться во внутренние конфликты в социалистиче-ском лагере, демонстрировали свое неприятие советской политики именно в сфере культурного сотрудничества и в поле символических коммуникаций. В момент венгерского и суэцкого кризисов, осенью 1956 г., послы ведущих западных стран по взаимной договоренности не присутствовали на торжествах в Кремле, посвященных годовщине Октябрьской революции, представители стран НAТО проигнорировали традиционную демонстрацию на Красной площади в Москве. Столь же демонстративно деятели культуры западных стран, например, уже упомянутый Ж.-П. Сартр, выходили из состава обществ дружбы с Советским Союзом.¹⁵ Проведение во Франции советских культурных мероприятий, запланированных на этот период, было отменено, а об-мен научными и культурными делегациями отложен на неопределенное время.¹⁶ Заграничные приглашения советских коллективов, обычно с ошеломительным успехом принимаемых в западных странах (к при-меру, ансамбля И. Моисеева), были отозваны. Реакция на события в Будапеште была столь бурной, что ЦК ВЛКСМ всерьез задумался о переносе запланированного на 1957 г. Всемирного фестиваля мо-лодежи и студентов. Однако из соображений поддержания имиджа Советского Союза было принято решение продолжать подготовку к фестивалю.¹⁷

Ситуация с замораживанием двусторонних культурных программ повторилась и в условиях чехословацкого кризиса. Волгоградские власти, к примеру, получили письма от муниципалитетов пяти горо-дов-побратимов, в которых осуждалась политика Советского Союза в отношении ЧССР и заявлялось, что “осуществление культурных мероприятий, запланированных в 1968 г., следует отложить до более благоприятной обстановки”. В знак протеста отказались приехать в СССР ряд творческих коллективов из Франции и Финляндии. Пред-ставители западных общественных организаций, воспринимавших каналы нетрадиционной дипломатии как средство влияния на советское общественное мнение, отправляли своим партнерам в СССР письма, критикующие действия ОВД, о чем получатели сразу же уведомляли силовые органы. Примечательно, однако, что в ситуации отсутствия открытой военно-политической конфронтации с западными державами прерванные культурные связи быстро восстанавливались. Уже в ноябре 1968 г. упомянутый волгоградский совет получил письма о готовности продолжить культурное сотрудничество.¹⁸ Биргит Хофманн объясняет столь быструю перемену позиций в связи с Пражской весной 1968 г. наличием серьезных конфликтов внутри самого западного блока, что привело в конечном счете к расхождению внешнеполитических стра-тегий и укреплению биполярных структур в целом.¹⁹

Совместная справка отделов ЦК КПСС, анализировавших пост-фактум различные аспекты проведения “военно-политической акции 21 августа 1968 г.”, свидетельствует о понимании советскими партий-ными деятелями хрупкости стабилизированной военными средствами ситуации и осознании необходимости повлиять на “процесс идеологи-ческой деформации общественного мнения в Чехословакии” именно медийными и культурными средствами. Как констатировали авторы документа, без контроля над средствами и потоками (массовой) ин-формации “невозможно оздоровить обстановку, независимо от того, сколько бы там наши войска ни находились”.²⁰

Разумеется, даже в ситуации острого политического конфликта сохранялась определенная преемственность восприятия русской и со-ветской культуры в странах Восточной Европы; реакцию на советское культурное присутствие нельзя сводить к однозначному отторжению. Тем не менее, взрыв протеста, проявивший себя и в сфере культуры в период политического кризиса (особенно в 1956 г.), стал важнейшим толчком к обновлению системы советской культурной дипломатии, мобилизации всех наработанных ею методов и судорожному поиску новых.

“Главный вопрос, стоящий на повестке дня, – это война за умы чехов”: посткризисные трансформации советской культурной дипломатии

В исследованиях советской культурной дипломатии, посвященных межвоенному периоду, уже отмечалось снижение авторитета ВОКС в послевоенной иерархии советских учреждений.²¹ Политика посте-пенного приоткрывания “железного занавеса” для международных культурных связей, проводившаяся преемниками Сталина в Кремле, привела к первым попыткам структурной перестройки органов, за-нимавшихся международной культурной политикой. Уже в марте 1953 г. был создан Отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями, которому было переподчинено ВОКС.²² Данный шаг, однако, не затронул самих методов работы общества, несмотря на необходимость репрезентации СССР на международной арене в совершенно новой роли державы-победителя. Aрхивные документы позволяют нам связать ключевую трансформацию институциональ-ных структур советской культурной дипломатии именно с венгерским кризисом и ситуацией в Польше. В подробной аналитической записке, адресованной на имя М. Суслова, острота кризиса 1956 г. объяснялась, в том числе, неудовлетворительной работой “по развитию дружбы с венгерским народом”. Ликвидация старой централизованной струк-туры, объявленной “политическим ляпсусом”, и квазиобщественный формат новых институций рассматривались как советский ответ на активизацию общественности в западных странах. Предполагалось, что общества дружбы продемонстрируют успех СССР в преодолении “культа личности” и развитии демократии, окажут воспитательное воздействие (в том числе и на советскую молодежь).²³

Понятно, что придание культурной дипломатии формата обще-ственной инициативы было в большей степени пропагандистским при-емом. На деле общества дружбы с зарубежными странами оставались в финансовых рамках и под бдительным контролем государственных структур – прежде всего, Государственного комитета по культурным связям (ГККС), созданного параллельно с ССОД.²⁴ Именно отделы ГККС отвечали за планирование культурных мероприятий, организо-ванных, в том числе, в социалистических странах, анализировали каче-ство их проведения, пытались координировать деятельность множества партийных и государственных органов, прямо или косвенно связанных с осуществлением советской международной политики. Впечатляют объемы планово-аналитической документации ГККС по культурным мероприятиям в Венгрии после 1956 г. Особое внимание в них уделя-лось модернизации средств пропаганды СССР и ее децентрализации, перенаправлении от Будапешта к провинциальным городам.²⁵

В периоды политических кризисов, когда нарушались междуна-родные контакты на институциональном уровне, одним из возможных инструментов нормализации обстановки становились личные связи общественных деятелей СССР. В обстановке резкого снижения интере-са к советской культуре в Венгрии 1956 г. ее планировалось подспудно продвигать не только при помощи “столпов” советской литературы и искусства, но и через представителей интеллигенции других социа-листических стран – A. Зегерс (ГДР), М. Садовяну (Румыния).²⁶ “Ли-тературная газета” немедленно начала публиковать многочисленные антизападные материалы из соцстран, пытаясь продемонстрировать единство социалистического литературного фронта.²⁷ В 1968 г. по-влиять на чехословацких деятелей культуры планировалось, отправив для встреч и бесед “ведущих кинодеятелей СССР: Бондарчука, До-ронину, Смоктуновского, Ульянова, Сегеля, Басова…”.²⁸ Характерно, что если в 1950-х гг. в качестве “посланцев культуры” для укрепления внутри- и внеблоковых связей избирались писатели, то в 1960-х гг. их постепенно начали вытеснять представители зрелищных искусств, а также спортсмены и космонавты.

Дискредитация в условиях кризиса организаций и лиц, напрямую ассоциировавшихся местным населением с официальной Москвой, заставляла искать иные каналы распространения советского культурного влияния, закрывая глаза на идейную принципиальность. Например, члены Русского культурно-просветительского общества в Венгерской народной республике – бывшие русские эмигранты, отказавшиеся от послевоенной репатриации, до осени 1956 г. подвергались гонениям как предатели. Но после советского вторжения в страну именно они стали рассматриваться как инструмент возрождения интереса к советской культуре. Главному правлению русского культурно-просветительского общества была полностью отдана на откуп демонстрация советских фильмов, интерес к которым заметно упал.²⁹

Отторжение пропагандистских усилий СССР в восточноевро-пейских странах заставило подходить к пропаганде неформально и дифференцировать внешнеполитическое послание в зависимости от конкретного адресата: молодежи, женщин, ветеранов, избиратель-но используя уже существующие структуры советской культурной дипломатии (Комитета советских женщин, Комитета ветеранов, Комитета защиты мира и т.п.). В случае необходимости создава-лись новые должности при дипломатических миссиях. В 1968 г. рекомендовалось

ввести специальные передачи специально для чехословацкой мо-лодежи. Строить их в наступательном, острополемическом стиле, добиваясь того, чтобы режиссерское и музыкальное оформление этих передач привлекало юных радиослушателей Чехословакии. Через ЦК ВЛКСМ и Комитет молодежных организаций привлекать для выступлений в этих передачах наиболее подготовленных …, кто побывал в Чехословакии и сможет в передачах конкретно об-ращаться к известным ему чехословацким юношам и девушкам по наиболее злободневным политическим проблемам.³⁰

Показательным в этом контексте выглядит и смена руководства Комитета советских женщин. Именно в 1968 г. место опытной партий-ной функционерки Н. Поповой заняла космонавт В. Терешкова, пред-ставлявшая бесспорное воплощение успехов советской эмансипации и имевшая устойчивый авторитет посла культурной дипломатии.³¹

Объектами особого внимания советской культурной дипломатии в период кризисов становились лидеры восточноевропейских стран. Для демонстрации дружеского отношения советской стороны немед-ленно организовывали печать произведений нового главы государства (правительства), заказывалась серия публикаций о его тесных связях с СССР. Кроме того, использовались зарекомендовавшие себя в течение десятилетий средства “культпоказа” при организации визитов офи-циальных лиц в Советский Союз, причем программа гостеприимства распространялась и на членов их семей. К примеру, после назначения на пост президента ЧССР Людвика Свободы Политбюро ЦК КПСС распорядилось

…организовать публикацию статей и материалов, отражающих участие чехословацких воинских формирований под командова-нием Л. Свободы в операциях против гитлеровских захватчиков, приурочив их к знаменательным датам… Считать целесообразным, чтобы Воениздат вновь издал массовым тиражом книгу Л. Сво-боды “От Бузлука до Праги” с последующим опубликованием развернутых рецензий.³²

На фоне развернувшейся пропагандистской кампании Президиум Верховного Совета СССР пригласил президента Свободу и его семью в Советский Союз на отдых. При этом давались гарантии, что “советские товарищи сделают все необходимое для выполнения его пожеланий…” В случае невозможности личного посещения в Москве ждали семью Свободы.³³

Подорванное взаимное доверие предполагалось корректировать через демонстрацию интереса к венгерской и чехословацкой культуре в СССР и широкое освещение этого интереса в СМИ стран Восточной Европы.³⁴ Экономические трудности, связанные с политическим кри-зисом и последовавшей советской интервенцией, использовались для завоевания лояльности ведущих венгерских артистов: планировались массовые приглашения художественных коллективов в Советский Союз с беспрецедентной выплатой значительной части гонорара в вен-герской валюте.³⁵ В целом, солидная убыточность подобных турне не вызывала нареканий со стороны всегда столь экономных вышестоящих органов: идеологическая польза перевешивала любые экономические соображения.³⁶

Aвгустовский номер журнала ССОД “Культура и жизнь”, рас-пространявшийся на нескольких языках в разных странах мира, как никогда подробно освещал дни культуры ЧССР в РСФСР в 1968 г., в рамках которых приглашенные чехословацкие артисты в течение десяти дней дали более ста концертов. Финал гастролей умело вос-производил обстановку взаимного доверия творческих деятелей и зрителей обеих стран:

В лучших концертных залах Москвы проходили волнующие встречи артистов из Чехословакии с советскими зрителями, уме-ющими ценить подлинное искусство… В финале концерта на-встречу гостям в ярких национальных костюмах вышли советские артисты с букетами цветов… Эта сцена была символичной – она олицетворяла тесную и нерасторжимую дружбу народов братских социалистических стран.³⁷

Одним из наиболее масштабно и последовательно продвигаемых на международной арене символических инструментов советской куль-турной дипломатии с 1949 г. являлись Международные (Сталинские) Ленинские премии мира (“За укрепление мира между народами”), созданные как альтернатива Нобелевским премиям и щедро финансиро-вавшиеся советской стороной. Внутренняя кухня присуждения премий раскрывает специфику формирования советского миротворческого дис-курса, обращенного к международной общественности, под влиянием прагматических расчетов. Уже во время кризиса 1956 г. в Венгрии Ванда Василевская (одна из ведущих фигур послевоенной культурной дипломатии в социалистическом лагере) предложила вручить премию прогрессивному венгерскому деятелю искусств, желательно католику. Эта идея была реализована в 1962 г., когда лауреатом стал председатель Президиума Венгрии Иштван Доби. Хотя католические корни семьи Доби и не афишировались, его крестьянское происхождение и лидер-ство в аграрной Партии мелких сельских хозяев вполне соответствовали обозначенной социальной нише. Главное же, Доби зарекомендовал себя в 1956 г. как лояльный приверженец системы. Примечательно, что именно “мирная позиция” Доби в ходе венгерских событий находилась в центре обсуждения его кандидатуры Комитетом.

Этот инструмент внешнеполитического символического влияния был использован и в случае Чехословакии. В 1970 г., в год масштаб-ного празднования юбилея Ленина, премия была вручена Л. Свободе, при этом основной заслугой президента ЧССР члены Комитета при-знали его действия в событиях августа 1968 г. Используя инструмент Международных Ленинских премий, вручение которых обставлялось пышными церемониями и массированным освещением в СМИ, совет-ская сторона продвигала собственный миротворческий имидж. Кроме того, создавалась сеть лояльных фигур с международной репутацией, готовых в случае необходимости выступить проводниками позитивного образа Советского Союза в своих странах и регионах.

В ответ на кризис и угрозу раскола социалистического лагеря, ру-ководство СССР пыталось активизировать усилия по формированию общей исторической памяти (тем более что антимосковские движе-ния, особенно в Венгрии, апеллировали к историческим прецедентам конфронтации с Россией). Так, в Венгрии к 40-летию Октябрьской революции советская сторона планировала создать фильм о роли венгерских военнопленных в революционных событиях 1917 г. Тем самым речь шла не просто об общности исторического прошлого, но и о передаче определенного “символического капитала” в виде при-знания “доли” венгров в основополагающем событии – сотворении самого социалистического проекта.³⁸ Тогда же планировалось без-возмездно передать стране ряд исторических ценностей: архивных документов и реликвий венгерской революции 1848 г.,³⁹ памятников культуры (например, картин Михая Зичи из запасников Эрмитажа или Третьяковской галереи).⁴⁰

После подавления Пражской весны строго контролировалось под-держание чехословацкой стороной основных ритуалов официальной исторической памяти. В разгар кризиса в МИД и ЦК КПСС с беспокой-ством констатировали, что в планы на 1969 г. чехословацкая сторона демонстративно не включила “мероприятия, связанные с подготовкой к 100-летию со дня рождения Ленина…”. Юбилейным торжествам приписывалось “большое политическое значение”, поэтому советскому послу в Чехословакии был поручен визит в высшие партийные органы страны и срочное урегулирование вопроса.⁴¹ Второй по значимости исторической вехой являлась Вторая мировая война, рассматриваемая через призму имиджа СССР как освободителя стран Восточной Евро-пы.⁴² В 1968 г. посол СССР в Чехословакии Червоненко настаивал на организации кампании, мобилизующей не только формальные струк-туры памяти, но личные эмоции (чувство благодарности старшего поколения чехов и словаков бойцам Красной армии):

…массовых посещений могил павших советских воинов. Осо-бенно следовало бы широко популяризировать, как друзья или сыновья павших пришли поклониться их памяти. Участники Великой Отечественной войны и их сыновья могли бы в широких масштабах добиваться встреч с семьями, в которых они жили, со своими знакомыми.⁴³

Технологии поминовения жертв войны использовались и для противодействия стихийно возникшей в Чехословакии традиции ком-меморации жертв вторжения стран Варшавского договора. Советские органы предлагали противопоставить поминовению погибших чехов и словаков свою траурную традицию – “должным образом отметить память наших воинов и журналистов, отдавших свою жизнь в борьбе против контрреволюционных сил”. Планировалось провести посмертное награждение погибших военнослужащих, торжественные похоро-ны с воинскими почестями, в том числе переносом праха погибших в их родной город. Предлагалось даже “привезти в Чехословакию мать одного из погибших”.⁴⁴ Целью кампании почитания жертв чехословац-ких событий с советской стороны являлось, в том числе, воспитание собственной молодежи: она должна была “и в нашей стране морально изолировать нытиков и критиканов, немногочисленных, но все же встречающихся поклонников ‘западного образа жизни’…”.⁴⁵

________

В заключение, можно констатировать схожесть реакции системы советской культурной дипломатии на ситуации революционных потря-сений в странах Центральной и Восточной Европы 1950–60-х гг. Она использовалась, чтобы создать контраст применению грубой силы, как проявление “подлинных” и “глубинных” связей между странами, не зависящих от сиюминутных политических обстоятельств (вроде ввода танков). Так, восстановлению взаимоотношений СССР и Венгерской народной республики в рамках замешенного на щедром советском фи-нансировании “гуляшного коммунизма” способствовали два масштаб-ных советских визита в Венгрию. Поездка Н. Хрущева весной 1958 г. должна была продемонстрировать внимание советского руководства к стране (а заодно и показать советскому населению лояльность граждан Венгрии).⁴⁶ Не менее важен был и триумфальный проезд по Будапешту в августе 1961 г. первого космонавта Ю. Гагарина, получившего Ор-ден Знамени ВНР I степени с бриллиантами и давшего имя одной из улиц венгерской столицы (это был уже акт культурной дипломатии в чистом виде).

В несомненном выигрыше от усилий советской культурной дипло-матии оказались новые лидеры восточноевропейских стран: в рамках согласования мероприятий т.н. “пропаганды Советского Союза” они стремились выговорить для себя огромные преференции, например, безвозмездное возведение крупных объектов для демонстрации на-селению советской помощи. Эта тактика вполне укладывается в тра-диции восточноевропейских элит еще периода позднего сталинизма, описанные Т. Волокитиной и С. Мурашко, когда иждивенчество по отношению к братской помощи развивалось параллельно стремлению использовать образ Советского Союза как громоотвод для протестных общественных настроений.⁴⁷

Впрочем, культурная дипломатия, как и полагается дипломатии, является двусторонним процессом, что наглядно проявилось после подавления Пражской весны 1968 г. на чемпионате мира по хоккею в Стокгольме, где в девятом туре встретились команды СССР и Че-хословакии. Не контролируемый официальными органами эпизод непосредственной “культурной дипломатии” быстро перешел рамки спортивной встречи и привел к массовым беспорядкам в ЧССР (после победы чехословацкой команды над советской). Как сообщал советский посол Червоненко, в крупных городах “… демонстранты выкрикивали антисоветские лозунги… В Градец Кралове был облит бензином и по-дожжен памятник советским солдатам”. Примечательно, что в столице фанаты разгромили представительства Aэрофлота и Интуриста,⁴⁸ не имеющие отношения ни к спорту, ни к политике, но воплощавшие наиболее известные бренды культурной дипломатии СССР.

Во избежание выхода ситуации из-под контроля, крупномасштаб-ные культурные акции из кризисной страны переносили в СССР. Туда приглашали массу восточноевропейских творческих деятелей и, при единодушной поддержке советской прессы, инсценировали иллюзию устойчивости соцлагеря. Эти усилия по формированию внешнепо-литических репрезентаций СССР и восточного блока в целом на советской территории рассматривались как инструмент влияния на внутриполитическую ситуацию: ритуальную мобилизацию социальных групп, воспитание молодежи, канализацию общественной активности в нужном ключе. И если реальную эффективность подобных усилий в странах Восточной Европы еще предстоит детально оценить, то воз-действие советской культурной дипломатии на домашнюю аудиторию представляется достаточно успешным. В советском массовом сознании удалось сформировать отчетливое представление об общности исто-рии с восточноевропейскими странами, о тесных культурных связях, о бескорыстной экономической помощи и спасительности военных интервенций СССР. Сформированные в 1950-х и 1960-х гг. стереоти-пы сохраняют свое воздействие и в постсоветском обществе. Пример известного памятника “Черный тюльпан” в Екатеринбурге позволяет констатировать восприятие советских операций за границей, в том числе 1956 и 1968 гг., как трагической, но славной страницы истории вооруженных сил. Впечатляющей демонстрацией различия европей-ского и российского (постсоветского) мемориального дискурсов стало посещение Президентом РФ В. Путиным будапештского памятника советским военнослужащим, павшим во время трагических венгерских событий: известие о церемонии вызвало негативную реакцию европей-ской общественности, но в России было воспринято как логическое продолжение “реальной” и символической политики.⁴⁹

SUMMARY

The article compares the response of Soviet cultural diplomacy to the crises in the Eastern bloc in 1956 and 1968. The instruments employed to deescalate the conflict were similar: corrections of the Soviet Union’s international image, institutional reforms of the mechanism of cultural diplomacy, and the finding of new channels and mediums of cultural influence. It is unclear, how efficient these efforts were by themselves in satellite socialist countries, not counting the influence of political interventions and lavish economic aid. Their effect on the domestic Soviet audience was much more solid and evident. Many initiatives of Soviet cultural diplomacy took place on the Soviet territory, and they helped to establish in the domestic public opinion a strong belief in the common history of the Soviet Union and East European countries, the beneficial role of Soviet military interventions, and the generosity of brotherly economic aid. Formed in the 1950s and 1960s, these popular beliefs persist in post-Soviet Russia.