Imperial Apocalypse: The Great War and the Destruction of the Russian Empire by Joshua A. Sanborn (review)

Новое исследование американ-ского историка Джошуа Санборна, посвященное роли Первой миро-вой войны в распаде Российской империи, является частью давнего историографического тренда рас-сматривать эту войну как пово-ротный момент в европейской культуре ХХ в. и истории вступив-ших в войну государств.¹ Поэтому новизна книги Дж. Санборна за-ключается скорее в ее композиции и отдельных интерпретациях, чем в общей концептуальной рамке или фактологической основе.

При беглом знакомстве с кни-гой ее структура может показаться мозаичной. На протяжении всей первой главы (“Начало войны и трансформация окраин”) автор занят практически “покадровой разверткой” военных действий. Помимо собственно сражений, Санборн фиксирует еще и пере-мены в жизни гражданского на-селения имперского пограничья. Вторая глава (“Фронт мигрирует”) посвящена отступлению россий-ской армии из Галиции и Польши, а также боевым действиям на Кавказе и в Анатолии. Речь идет не просто об изменении линии фронта, но о том, как он начинал все больше влиять на имперский порядок. Третья глава называ-ется “Военная ремобилизация: боевые новшества, пленные и принудительный труд”. В ней обсуждается восстановление ар-мии после Великого отступления 1915 г., достигнутое не столько за счет корректировки военной стратегии, сколько благодаря трудовым мобилизациям и при-влечению принудительного труда. В частности, благодаря этому удалось преодолеть так называ-емый снарядный голод первой половины 1915 г. В четвертой главе (“Ремобилизация общества: медсестры, доктора и социаль-ный контроль”) рассматривается проблема “реанимации” или, как минимум, “терапии” имперско-го общества, травмированного Великим отступлением 1915 г. в неменьшей степени, чем импер-ская армия. Главными героями этой главы стали медсестры и врачи, демонстрировавшие по-рожденные войной практики социальной саморегуляции и самоорганизации. Далее, в пятой главе (“Революция”) Дж. Санборн рассуждает о Среднеазиатском восстании 1916 г., окончательном кризисе парламентской идеи, кон-це династии, революции в армии и государстве, обозначивших пере-ход России к сценарию насиль-ственных перемен. Последняя, шестая, глава книги (“Деколони-зация”) начинается с рассказа об июньском отступлении 1917 г. и заканчивается размышлениями о Брест-Литовском мирном до-говоре. Мирный договор так и не привел к миру, на основании чего автор резонно предполагает, что причины системного кризиса объясняются не только участием России в Первой мировой во-йне. По мысли Дж. Санборна, “апокалипсический опыт России периода Великой войны и Граж-данской войны представлял собой раннюю фазу драматической, но болезненной глобальной истории” деколонизации, что еще больше подчеркивает центральность Пер-вой мировой войны для нарратива всемирной истории ХХ в. (Р. VII).

Деколонизация выступает в качестве единой сквозной темы книги, связывающей между собой сюжеты отдельных глав. Имен-но этот процесс представляется Дж. Санборну фундаментальным мотивом Первой мировой войны: “Великие войны практически по определению являются конгломе-ратами множественных конфлик-тов, которые происходят одновре-менно. Один из них – конфликт по поводу имперского контроля как такового, а не только того, ка-кая империя будет этот контроль осуществлять” (Р. 4). Траектории деколонизации, подчеркивает ав-тор, оказали прямое воздействие на течение войны, а деколониза-ция Восточной и Юго-Восточной Европы стала одним из наиболее значимых результатов конфликта. Это важный тезис, но вряд ли оригинальный, уходящий корнями еще в большевистскую критику “империалистической войны”. В современной историографии пря-мая взаимосвязь Первой мировой войны и роста антиколониальных движений является общим ме-стом. В частности, еще в 2005 г. Марша Клотц предложила рас-сматривать 1914 г. как конечную точку “прекрасной эпохи”, в кото-рой Европа являлась бесспорным центром мира, а возникшую на развалинах Германской империи Веймарскую республику – как первое постколониальное государ-ство в еще колониальном мире.² Поэтому довольно трудно согла-ситься с Дж. Санборном в том, что ни один автор до него не пытался использовать деколонизацию как исследовательскую линзу для осмысления Первой мировой во-йны. Хотя, конечно, Дж. Санборн предложил собственное видение концепции деколонизации.

Дж. Санборн выделяет четыре фазы деколонизации, три из кото-рых стали этапами “имперского апокалипсиса”. Первая из четы-рех (фаза “имперского вызова”) связана с возникновением анти-имперских националистических движений, которые рождаются в колониях и затем воздействуют на метрополию, вызывая сомнения в имперском проекте, его рацио-нальности и этичности. “Развал государства” – вторая фаза деко-лонизации – в концепции Сан-борна предполагает разрушение персонализированных сетей вла-сти и систем рутинизированного легитимного насилия, лежащих в основе государственного контро-ля. При этом “развал государства не обязательно вызывается анти-имперскими революционерами”, имперские государства могут саморазрушаться и безо всяких “окраинных” националистов (Р. 6). Размывание границ легитимного насилия приводит к нелегитимному насилию, а оно, в свою очередь – к третьей фазе деколонизации, фазе “социальной катастрофы”. Про-исходит атрофирование старых социальных связей, практик и институтов, социальная ткань империи со всеми ее сплетениями и узорами расползается, обще-ство входит в “апокалипсическую смертельную спираль / штопор” (Р. 70). Далее наступает четвер-тая, уже постколониальная, фаза “государственного строитель-ства”. Скорее, можно говорить не о фазе, а векторе, поскольку вопрос о завершении этого про-цесса автор оставляет открытым. Санборн только отмечает, что де-колонизация стоила дорого всем европейским обществам, особен-но больно ударив по процессу государственного строительства в Восточной Европе, отличавшего-ся необычайно высоким уровнем авторитаризма и репрессий (Р. 7).

Примеряя эту схему к России 1914‒1922 гг., Дж. Санборн не-однократно подчеркивает, что три первые фазы деколонизации раз-вивались одновременно, накла-дываясь друг на друга. Ситуация имперского вызова продолжалась вплоть до Гражданской войны, ко времени которой развал государ-ства и социальная катастрофа уже достигли кульминации. Импер-ский вызов стал первым призна-ком начавшейся деколонизации, проявившись в антиимперских настроениях национальных элит на окраинах еще в конце XIX в. (Р. 43). Впрочем, отмечает автор, имперский вызов довольно долго оставался слишком слабым, что-бы повлиять на имперский по-рядок. Реальный старт интенсив-ной фазы восточно-европейской деколонизации дали балканские войны 1912‒1913 гг., обострив-шие старые колониальные кон-фликты. Начавшаяся же Великая война, которую Дж. Санборн, подобно П. Мойзесу, квалифи-цирует как Третью Балканскую войну,³ открыла возможность для разрешения этих конфликтов: с одной стороны, всколыхнув анти-имперские движения в колониях, а с другой – освежив имперские мечты в метрополии. В России первые оказались сильнее вторых, окончательный удар имперским амбициям нанесло Среднеазиат-ское восстание 1916 г., обесценив-шее успехи российской армии в Галиции, Северной Персии и Вос-точной Анатолии. Степное восста-ние послужило предтечей общего антиколониального восстания и Гражданской войны (Р. 234).⁴

Говоря о второй фазе деколони-зации (развале государства), Дж. Санборн, прежде всего, ставит под сомнение представление о существовании затяжного кри-зиса Российской империи в на-чале ХХ в. Пережив революцию 1905‒1907 гг. и стабилизировав-шись в результате умеренных реформ П. А. Столыпина, империя встретила Первую мировую во вполне удовлетворительном со-стоянии. К крушению империи привела именно война, а не ре-активация довоенной кризисной динамики. “Общество и политика оказывали такое же воздействие на военные действия, какое военные действия оказывали на общество и политику”, – отмечет в этой связи Дж. Санборн (Р. 250). Фаза развала государства наступила в мае 1915 г., после так называемого Горлицкого прорыва. По мнению Дж. Санборна, именно в Горлице, после чувствительного военного поражения, империя нашла свою могилу (Рp. 64, 65). Введенное на западе страны с началом отступле-ния российской армии военное по-ложение не укрепило, а ослабило позиции государства, поскольку военная администрация, рассчи-тывавшая лишь на силу оружия, не смогла заменить гражданское управление. Это породило ваку-ум власти, заполнить который не помогли даже самые деятельные гражданские активисты на местах.

Локальный кризис власти об-рел черты глобального с началом Великого отступления 1915 г., в результате которого социальный коллапс прифронтовой зоны рас-пространился и в тылу, принеся с собой толпы беженцев, этниче-ские конфликты, нарастающую инфляцию, бессилие закона, все-дозволенность военных и т.п. Еди-нодушие общества первых меся-цев войны сменилось раздорами и пессимизмом. Поиски виноватых быстро переросли в антинемецкие и антидинастические настроения, рост забастовок: “война при-шла домой” (Р. 249). Поскольку администрация Николая II не справлялась с вызовами войны, на передний план выдвинулся технократический и прогрессив-ный авторитаризм, нашедший свое воплощение в создании прогрес-сивного блока и активизации не-правительственных организаций. При этом конфронтация между бюрократией и общественностью только усилилась, и развал госу-дарства продолжился.

Война, заключает Дж. Санборн, развернула вспять довоенный тренд укрепления государства. К рубежу 1915‒1916 гг. даже интер-венционалистская внутренняя по-литика не могла сдержать всеим-перского развала. К концу 1916 г. в обществе возобладала атмосфера насилия и беспорядка. Гонка за создание новых легитимных механизмов контроля и управления была проиграна. Кризис власти в России наступил, таким образом, задолго до 1917 г., – что объясня-ет, вероятно, почему в книге по-следнему отведено менее десяти страниц.

Вместе с тем, характеризуя 1917 г. как решающий этап краха государства, автор полагает, что Временное правительство оказа-лось бессильно перед кризисом власти потому, что оно не обла-дало монополией на легитимное насилие (и легитимностью в целом). Часть легитимной вер-ховной власти принадлежала Петросовету, но проблема леги-тимности не исчерпывалась ин-ституциональным двоевластием Временного правительства и Пе-тросовета. Более фундаменталь-ным был конфликт центральной (унитарной по своему характеру) власти и многообразных самооб-разовавшихся локальных центров власти (всевозможных комитетов, милиций и т.п.). Никто не владел монополией на легитимное наси-лие в 1917 г. Кризис достиг апогея в момент Корниловского мятежа: разорвались связи центра и пери-ферии, локус власти сместился на места, сделав децентрализацию неизбежной. Безвластие компен-сировалось распространением культуры военного вождизма, наиболее ярким олицетворением которого в скором времени стал барон Унгерн (Pp. 193-194, 253).⁵

Социальная катастрофа (третья фаза деколонизации) сопутствова-ла коллапсу власти. Как и развал государства, социальная катастро-фа пришла с фронта, проявляясь в разрыве социальных связей и сломе социальных институтов, обеспечивавших имперскому обществу стабильность. Основная тяжесть социальной катастрофы пришлась на годы Гражданской во-йны, оставленной Дж. Санборном за пределами исследования, одна-ко главные тенденции, приведшие к катастрофе, проявились много раньше. Помимо экономических трудностей, которыми обычно объясняют рост социальной на-пряженности, автор обращает вни-мание на роль массовых миграций военного времени – одновременно и предпосылку, и результат дезин-теграции имперского общества. Этот сюжет привлек широкое вни-мание исследователей в последние два десятилетия.⁶

Мобилизации, депортации, бе-женство и дезертирство не просто “привели всю империю в движе-ние” (как показал в своем пионер-ском исследовании П. Гетрелл), но и способствовали нормализации насилия как социальной практи-ки (Pp. 175, 252-254, 256-257). Перерастание войны с внешним противником в гражданскую со-провождалось снятием всяких ограничений на применение на-силия, а затем и культивирование идеи безжалостного террора – как со стороны “красных”, так и со стороны “белых”. Тем самым, ре-зюмирует Дж. Санборн, Граждан-ская война стала кульминацией тенденций социального коллапса, заложенных Первой мировой войной, к 1920 г. окончательно похоронивших старое имперское общество.

По следовавшее за Граж-данской войной строительство постколониального государства (четвертая фаза деколонизации) очерчено Дж. Санборном лишь пунктирно, оставляя открытым вопрос: чем же являлась по-строенная большевиками по-литическая конструкция – пост-колониальным государством или восстановленной империей? По-сле принятия конституции 1924 г. (не 1923, как указано в книге – P. 258), в которой был закреплен, в частности, и принцип самоопреде-ления народов, СССР тяготел, ско-рее, к постколониальному устрой-ству – полагает Дж. Санборн. Однако, будучи однопартийным, это устройство предусматривало унитарную власть, осуществляв-шуюся через созданные на местах большевистские национальные элиты, что превращало идею федерации в фикцию. Избегая ка-тегорических оценок, автор скло-нен следовать в интерпретации советской политической системы за Ю. Слезкиным и Т. Мартином.⁷ Дж. Санборн подчеркивает, что государственные институты СССР основывались на насилии (в том числе, колониального характера), но оставались функционально сла-быми после десятилетия кризиса. Этнические группы с недоверием относились друг к другу, а попыт-ки государства решить проблемы постколониального беспорядка только усугубляли ситуацию. Дж. Санборн уверен, что по мере приближения Второй мировой войны наследие Великой войны все чаще давало о себе знать, а в конце века оно привело СССР к распаду (Рp. 261-262).

Основной проблемой книги Дж. Санборна является невнятная концептуальная рамка, проявляю-щаяся уже на уровне отсутствия терминологической четкости в рассуждениях. Он не предлагает хотя бы рабочего определения деколонизации, сводя характери-стики этого сложного понятия к схематичному описанию некой последовательности событий и состояний. Удивляет не про-сто допущение органицистских метафор в тексте, но их низкая информативность: например, что следует понимать под “здоровым” и “больным” государством? Яв-ляется ли имперскость признаком нездоровья? Не больше ясности с ключевыми для книги Дж. Сан-борна понятиями “империя” и “колония”. Ведет ли мультиэтнич-ность государства к имперскости? Сводима ли империя к совокупно-сти властных структур? Учитывая, что центральной темой книги является проблема легитимного насилия как основы государствен-ного порядка, странно, что автор не счел нужным объяснить свое понимание этой абстрактной со-циологической категории. Лишь в конце предпоследней главы (P. 193) появляется глухая ссылка на популярный сборник социоло-гических и экономических эссе Макса Вебера в связи с утвержде-нием об отсутствии у Временного правительства “монополии на ле-гитимное насилие и легитимности как таковой”. Никакие иные под-ходы к осмыслению легитимного господства (хотя бы теория дисци-плинарной власти Мишеля Фуко) в книге даже не упоминаются.

Другим проявлением концеп-туальной слабости построений Дж. Санборна является непо-следовательность в осмыслении феномена деколонизации. Назвав ее “процессом”, проходящим “в четыре стадии” (P. 5), он затем объявляет о синхронности трех детально изученных им “фаз”, тем самым фактически уничтожая концепцию исследования. Накла-дывающиеся друг на друга “фазы” деколонизации оказываются, скорее, “аспектами” – группой процессов, развивавшихся в соб-ственной логике, а сама деколони-зация – неким результатом их. В результате остается неясной сте-пень корреляции деколонизации с тем или иным процессом и кон-кретные причины, вызвавшие ее. Но, во всяком случае, признание нелинейного и неоднозначного характера деколонизации сняло бы целый ряд вопросов к работе Санборна (например, вопрос, за-данный в рецензии П. Холквиста: являются ли антиколониальные ситуации синонимом антиимпер-ских ситуаций?).⁸

Не больше ясности и с от-дельными аспектами (номиналь-но – “фазами”) деколонизации. Дж. Санборн описывает их дина-мику при помощи двусмыслен-ных метафор: “могила империи”, “решающий год краха”, “кульми-нация трендов коллапса”, “точка невозврата” и т.п., предоставляя читателю самому догадываться о внутренних закономерностях сложных процессов и даже их хронологии. Меньше всего слож-ностей с фазой “имперского вы-зова”: это отрезок времени с конца XIX в. до подписания Брест-Литовского мирного договора. С “коллапсом государства” не так просто: начало его датируется летом-осенью 1915 г., а вот за-вершение может быть увязано и с Февральской революцией, и с большевистским переворотом, и с событиями августа 1918 г., когда армия Комитета членов Учредительного собрания заняла Симбирск, Уфу и Казань, и под-контрольная Кремлю территория сжалась до пределов Московии середины XVI в. Все зависит от того, что имеется в виду: крах го-сударства как системы легитимного насилия или крах империи как мультиэтнического образования? Еще менее различимы границы фазы социальной катастрофы, говоря о которой, Дж. Санборн уверен лишь в том, что ее пик пришелся на период Гражданской войны. Нижняя, равно как и верх-няя граница фазы строительства государства также являются про-блемой. Автор связывает начало этой фазы с конкретным событи-ем – принятием первой консти-туции СССР в 1924 г. Но тогда не совсем понятно, чем же занима-лись большевики в предыдущие семь лет, если не борьбой за новое государство? Его строительство началось, вне сомнения, до 1924 г., в чем более всего убеждает опыт построения аппарата легитимного насилия – Красной армии и ВЧК (о чем Дж. Санборн упоминает практически вскользь).

Как представляется, зыбкость концепции Дж. Санборна во многом вызвана ограничением истории “имперского апокалип-сиса” рамками Первой мировой войны. Игнорирование тенденций довоенного периода, приведших к коллапсу Российской империи, не позволяет также исследованию Дж. Санборна предложить собственный ответ на давно дебати-руемый вопрос: чем же, все-таки, стала война – катализатором рево-люции или ее причиной?⁹ Явным ограничением рассуждений об империи и деколонизации явля-ется преимущественная фиксация книги на Европейской территории России.

В то же время, представля-ет интерес использование Дж. Санборном новых понятий, при-званных обозначить не имевшие прецедента коллизии, претерпе-ваемые имперским обществом. Так, отвечая на вопрос о том, каким образом Россия смогла продолжить войну после шока Великого отступления 1915 г., автор апеллирует к понятию “ре-мобилизация”, вероятно, одним из первых в контексте российской истории.¹⁰ Ремобилизация, выра-жавшаяся в поиске новых мотива-ций и способов самоорганизации российского общества и власти, принесла новации практически во все сферы жизни. Эти усилия не помогли спасти имперскую ар-мию, государство и общество, но даром они не пропали: СССР как государство массовой социаль-ной мобилизации возник именно на основе ремобилизационного опыта 1915‒1916 гг. (Pp. 110, 111).

Небезынтересным также сле-дует признать изобретенный Дж. Санборном неологизм “ставкизм”, характеризующий российскую экономику периода Великой во-йны, испытавшей прямое влияние идеологии Ставки верховного главнокомандования как осо-бого военного правительства. По Дж. Санборну, ставкизм как экономическая система сочетал в себе “свирепую враждебность” к рыночному капитализму и такую же яростную ненависть к уравни-тельному нормированному рас-пределению коммунизма, а также антисемитизм. Политэкономия ставкизма господствовала при выработке экономической стра-тегии в зоне военных действий в первый год войны, а затем и по всей империи.

Своим рождением ставкизм был обязан военным, которые пу-тем реквизиций и кампании против евреев как основных торговцев сделали легальную торговлю во фронтовой и прифронтовой зоне невыгодной и опасной. Это вы-толкнуло значительную часть про-изводства и коммерции во вторую экономику – экономику “черного рынка”. Кроме того, погромы и мародерство сначала со стороны армии, а затем и со стороны гражданских лиц сформировали еще и третью экономику – экономику насилия. С Великим отступлени-ем 1915 г. эти практики пришли в центр империи, разрушая эко-номические механизмы, и без того ослабленные войной. Так, к 1915 г., 228 из 250 городов, обследованных Всероссийским союзом городов, уже ввели твер-дые цены на товары, что только усугубляло инфляционный про-цесс и товарный голод (Р. 43). “Запасательство”, к которому массово обратилось население, а также неуклюжее хозяйничание в экономике военных, которым ни-кто не мог сказать “нет”, ударяли по рынку еще сильнее, и никакие особые совещания и военно-про-мышленные комитеты не могли кардинально изменить ситуации неэффективного использования ресурсов. После Февральской революции, дискредитировавшей ставкизм окончательно, эконо-мика продолжала разваливаться, поскольку решением связанных с нею проблем никто не занимался. В результате коллапса имперской экономики население страны голодало и мерзло и, ослабевая, постоянно чем-то болело. После 1918 г. страна и вовсе погрузилась в состояние экономической раз-рухи, поскольку реанимировать старые или построить новые эко-номические институты никто не умел (Рp. 254-256).

Другим важным вкладом Дж. Санборна в исследование роли Великой войны в истории Рос-сии является анализ дискурса “зверств”. На фоне односто-роннего до наивности подхода, довольно распространенного в отечественной историографии, клеймящего позором немецкое варварство (идентифицируясь с пропагандистскими лозунгами периода войны¹¹), рассуждения Дж. Санборна выгодно отлича-ются попыткой реконструиро-вать наднациональный контекст эпохи. Вообще, Дж. Санборну в рецензируемой книге не свой-ственен интерес к наднациональ-ной перспективе, вписыванию российского опыта в широкий европейский контекст, сопостав-лению с опытом других стран. Исключением стал анализ вос-приятия военных преступлений воюющими сторонами. После по-грома Калиша и “изнасилования” Бельгии германскими войсками,¹² отмечает Дж. Санборн, западные союзники России единодушно объявили себя участниками войны цивилизации против германского варварства. Эта риторика была напрямую связана с довоенными колониальными дискурсами, ко-торые оправдывали завоевания чужих территорий под флагом цивилизационной миссии. Вполне логично, что Россия, традиционно воспринимавшаяся как отсталая периферия Европы, поспешила присоединиться к обличению зверств противника – тем самым не просто заявляя о благородстве своих целей в справедливой во-йне, но и подчеркивая принадлеж-ность к клубу передовых держав. Обличение “зверств” противника подчеркивало цивилизационное лидерство России, тем более, что именно российские юристы ввели в международное право понятие “преступление против человеч-ности” (Рp. 250-251).

Хотя новое исследование Дж. Санборна, вероятно, не ста-нет настольной книгой для специ-алистов по истории России первой четверти XX в., оно представляет интерес нестандартностью поста-новки многих вопросов.