Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR by Adeeb Khalid (review)

Новая книга Адиба Хали-да задумана как продолжение его первой книги “Политика мусульманских культурных ре-форм: джадидизм в Средней Азии”, которая вышла в 1998 г.¹ В книге 1998 г. рассматривалось формирование в Туркестанском генерал-губернаторстве на ру-беже XIX–XX вв. новой му-сульманской элиты, известной в историографии как “джадиды”. Это было первое современное исследование на английском языке, посвященное дореволю-ционной Средней Азии, которое отходило от советологической традиции рассматривать регион как пассивный объект внешнего управления и угнетения. Вместо этого, автор писал о местных жи-телях, в особенности о местной интеллектуальной элите, как об активных акторах, обладавших собственным видением региона и его будущего, своим представле-нием о модерности. Адиб Халид отталкивался при этом не только от ревизионистской традиции в американской исторической на-уке, но и от постколониальных исследований, активно привлекая также социальную теорию Пьера Бурдье, которая помогала ему анализировать культурные пред-ставления джадидов как важный социальный и политический ка-питал. Книга показывала, как, с одной стороны, благодаря прихо-ду Российской империи, а с дру-гой – благодаря влиянию новых реформаторских течений в исламе на Ближнем и Среднем Востоке, в Среднюю Азию стали проникать идеи модернизации и нацио-нализма, и их местные адепты начали обсуждать собственную программу переустройства обще-ства. Заканчивалось исследование 1917 годом, когда джадиды стали активно участвовать в постимпер-ских политических процессах. Помимо радикальной смены ис-следовательского фокуса и при-влечения современных теорий, книга “Политика мусульман-ских культурных реформ” имела большое значение также потому, что стимулировала поиск новых источников (не обязательно рус-скоязычных), пробудила интерес к голосам исторических акторов, которые прежде игнорировались или были цензурированы в со-ветской и советологической ис-следовательской традиции.

Новая книга Адиба Халида “Создание Узбекистана: нация, империя и революция в раннем СССР” хронологически и концеп-туально продолжает предыдущее исследование, рассказывая о том, что происходило с местными ин-теллектуалами-джадидами уже в советский период, с 1918 года и до конца 1930-х годов. Сохраняя из-бранный фокус на деятельности и представлениях местных акторов, автор показывает, как многие из них активно включились в со-ветское строительство и начали влиять, иногда значительно, на те реформы, которые происходили в раннесоветское время.

Адиб Халид продолжает рабо-тать в логике начатого им мето-дологического и теоретического поворота: переноса акцента с изучения действий Центра (тогда имперского, теперь советского) – к анализу того, как местная эли-та создавала и обсуждала свою особую повестку и программу преобразований и пыталось, не без успеха, осуществить ее. За 18 лет, которые прошли между изданием двух книг, этот методо-логический поворот уже приобрел многочисленных последователей и сторонников. При этом про-изошло некоторое размежевание между разными направлениями внутри новой историографии. Одни ученые рассматривают среднеазиатских жителей в каче-стве жертв советского режима,² другие – борцов с ним;³ кому-то интересно, как местное общество, приспосабливаясь к внешним об-стоятельствам, продолжало жить в советское время своей (например, религиозной) жизнью⁴ или пыталось на локальном уровне приспособить советские инсти-туты под свои нужды.⁵ Ближе всего к позиции Адиба Халида работы, в которых исследуется, каким образом местные элиты и жители становились полноцен-ными участниками построения советского мира – не просто при-спосабливали его к своим нуждам, но и активно участвовали в его формировании.⁶ В новой книге Адиб Халид даже радикализи-рует этот подход, утверждая, что местная элита, споры в ее среде и формулировавшиеся идеи ока-зались решающим фактором со-ветского строительства в Средней Азии – во всяком случае, в начале 1920-х годов.

Решая задачу по выявлению субъектности мусульманских интеллектуалов, структура “Соз-дания Узбекистана” последова-тельно отражает разные этапы и разные сферы их взаимодействия с советской властью. В первой главе, “Интеллигенция и рефор-ма в царистской Средней Азии”, Адиб Халид кратко напоминает читателю об основных идеях джадидизма в досоветский пе-риод. Вторая глава, “Момент удобного случая”, посвящена событиям 1917–1918 гг., мобили-зации разных политических сил, в том числе непродолжительной истории Кокандской (Туркестан-ской) автономии, которая была провозглашена как самый первый национальный (и одновременно антисоветский) проект и потер-пела поражение в военной схватке с большевиками. В третьей главе, “Национализируя революцию”, в центре внимания автора ока-зывается постепенное сближе-ние местных интеллектуалов с большевиками и деятельность Мусульманского бюро Коммуни-стической партии Туркестана в 1919–1920 гг. Тогда уже внутри советских институтов возникла идея отдельной Тюркской респу-блики, но и она была отвергнута Центром. Следующий модер-нистско-национальный проект джадиды попытались воплотить в Бухарской советской республике, которая возникла после свержения большевиками монархии в этом бывшем российском протектора-те. Недолгая, с 1920 по 1923 гг., история реформ в этой республике рассматривается в четвертой гла-ве, “Мусульманская республика Бухара”. Все эти проекты были, по мысли Адиба Халида, попытками джадидов, или среднеазиатских мусульманских интеллектуалов, воплотить в жизнь те свои пред-ставления о “нации” и “прогрес-се”, которые сформировались у них еще в колониальную эпоху и имели образцами реформистские усилия младотурков и других про-грессистско-националистических движений в мусульманском мире, включая российских мусульман. Одновременно сами эти интел-лектуалы – о чем говорится в следующих трех главах, “Дол-гая дорога к советской власти”, “Революция сознания” и “Ислам между реформой и революцией”, – усваивали большевистский язык и идеологию. Они все больше входили в новые политические и культурные институты, радикали-зировались в своих социальных ожиданиях, вплоть до пересмотра, например, отношения к исламу и положению женщин, наиболее чувствительных вопросов для среднеазиатского общества.

Апофеозом деятельности мест-ной прогрессистской элиты в сложившихся обстоятельствах стало образование в 1924–1925 гг. Узбекской советской республики и провозглашение политической узбекской нации, что исследуется в восьмой главе, “Создание Уз-бекистана”. Это событие стало, как считает Адиб Халид, вопло-щением джадидской программы “чагатаизма”, т.е. собственной, отдельной от Турции, версии “тюркизма” (в разделе “Узбеки-стан в сравнительной перспекти-ве” автор кратко рассматривает параллели между национальным строительством в Узбекистане и кемалистской Турции). “Му-сульманские интеллектуалы, а не советские этнографы или партия функционеров, – пишет автор, не-сколько эпатируя читателя, – были настоящими авторами Узбекиста-на и узбекской нации” (Pp. 14-15).

Хотя реформы первоначально шли, как считает Адиб Халид, в основном по джадидскому, а не большевистскому плану, они ста-ли возможными только в ситуации революционного радикализма, которую создали большевики, и при поддержке советских инсти-тутов, т.е. в союзе большевиков и джадидов и при условии принятия последними некоторых советских принципов и условий. Однако вместе с победой национального проекта у местной элиты нача-лись проблемы и возникли новые конфликты, которые проявили себя в 1926–1929 гг. Одной из проблем стало появление других, оппозиционных по отношению к Узбекистану, национальных про-ектов, в частности, таджикской нации и Таджикистана, о чем автор рассказывает в девятой главе, “Таджик как остаточная категория”. В десятой главе, “Идеологический фронт”, и один-надцатой, “Штурм”, речь идет о том, как разрастались конфликты внутри узбекской элиты, между разными фракциями, лидерами и поколениями, как большевики усиливали свой контроль в Сред-ней Азии, признавая легитимной только свою версию преобразова-ний. Они постепенно сворачивали и подвергали гонениями все, что ей не соответствует, в частности, мусульманские институты и ие-рархии.

Позже, в 1930-е годы, курс на вытеснение джадидов из по-литической сферы под лозунгом борьбы с национализмом принял экстремальные формы репрес-сий и физического уничтожения многих из них, что описывается в заключительной двенадцатой главе, “К советскому порядку”. В итоге победил собственно боль-шевистский, сформированный вне Средней Азии, проект, кото-рый заимствовал из джадидских планов лишь некоторые элемен-ты, которые беспроблемно или с минимальными издержками вписывались в общую советскую идеологию. Однако о том, в чем заключался этот победивший со-ветский национальный проект, что заимствовал у местных акти-вистов и что предлагал нового, как эволюционировал в дальнейшем – можно только догадываться. Об этом лишь упоминается вскользь (например, на страницах 388-389 в последнем разделе, “Coda / Окончание”), так как кремлевская или собственно большевистская идеология не находится в центре внимания автора и представлена в самом общем виде, пунктирно.

Хочу подчеркнуть, что позиция Халида не является апологией примордиализма, когда он на-стаивает на значительной, если не решающей роли джадидов или мусульманских интеллектуалов в создании советского Узбекистана. Речь не идет о продолжении не-коего изолированного автохтон-ного, продолжающегося с неза-памятных времен процесса. Автор четко поясняет, что национальное строительство в новое время стало результатом активизации местных политических элит, их переговоров и компромиссов как между собой, так и с различны-ми внешними акторами, а также мобилизации национального дви-жения в среде, которая до этого не имела выраженного националь-ного самосознания и реагировала на различные влияния. То есть Адиб Халид сохраняет интригу конструктивистской непредо-пределенности исторического процесса, при этом учитывая исторический контекст и факторы, которые ограничивали возмож-ность выбора в пользу того или иного конкретного сценария.

Тем не менее, увлекшись дис-куссией с ортодоксией примитив-ного конструктивизма, которая представляла Узбекистан всецело результатом социальной инжене-рии кремлевских большевиков 1920-х гг., Адиб Халид не уделил должного внимания другому аспекту проблемы национального строительства в регионе. В книге недостаточно показаны разные проекты реформ в самой Средней Азии и многообразие отношений, которые связывали местную элиту с большевиками. Пожалуй, наи-более проблематичным кажется сведение процесса создания Узбе-кистана к усилиям джадидов, при-чем именно тех джадидов, кото-рые сформировали свои взгляды в колониальный период и о которых шла речь в первой книге автора. Возникает вопрос, кого считать или не считать джадидами, на-сколько корректно именно этим именем обозначить всю совокуп-ность тех людей и идей, которые так или иначе пытались освоить дискурсы “модернизации” и “ре-форм”.⁷

Даже под пером автора джа-диды не предстают в качестве какой-то гомогенной группы. Из книги становится видна до-статочно существенная разница между младобухарцами и тур-кестанскими джадидами; мож-но предположить расхождения между самаркандскими и таш-кентскими джадидами, другими региональными группами. Мы видим различия в поведении, взглядах и политических предпо-чтениях между разными людьми в зависимости от возраста, обра-зования и личного темперамента. Эволюция взглядов джадидов в 20-е гг., о которой говорит Халид, оказывается крайне неравномер-ной, что особенно наглядно проде-монстрировали дискуссии о роли ислама в современном обществе. Мнения разделились в широком диапазоне, от попытки включить ислам в советский проект до планов полной секуляризации (которую, как доказывает Адиб Халид, отстаивал известный писа-тель и ученый Абдурауф Фитрат, Pp. 240-253). Некоторые из тех, кого принято называть джадида-ми, действительно представляли культурную элиту, которая была озабочена просвещением и об-разованием. Другие же, такие как бухарец Файзулла Ходжаев, глава Бухарской республики и буду-щий многолетний руководитель Узбекистана, или его соратник и одновременно соперник Абдука-дыр Мухитдинов, будущий член правительства Таджикистана, или менее известный ташкентец Саид-Карим Саид-Азимбаев, – являлись выходцами из среды торговцев-миллионеров, которые имели свое представление о реформах и свои интересы. Впрочем, классовое происхождение не помешало им стать социалистами и коммуни-стами. В книге об этих людях рассказывается с разной степенью подробности, при этом нигде не проблематизируются отмечае-мые разногласия и противоречия между ними. Остается открытым вопрос, насколько оправданно говорить о каком-то едином со-обществе джадидов, разделяю-щих основные взгляды друг друга, или скорее речь идет о нескольких разных группах, каждая их кото-рых требует отдельного анализа и наименования.

В то же время, рассказывая о разных проектах национального и административного переустрой-ства Средней Азии, Адиб Халид упоминает фигуры, сыгравшие значимую, а иногда и ключевую роль в национальной самоорга-низации: руководителей Коканд-ской (Туркестанской) автономии Мустафу Чокая и Мухаммеджана Тынышпаева, председателей ЦИК Туркестанской автономной респу-блики Турара Рыскулова и сме-нившего его Назира Туракулова. Все они были по происхождению казахами (или, как говорили в досоветское время, “киргиза-ми”), учились в русских школах и российских университетах, ак-тивно участвовали в российской политике, еще в колониальный период взаимодействовали с российскими либеральными и социалистическими партиями. Можно ли их тоже причислить к джадидам, которых Адиб Халид описал в своей первой книге и которые, по его словам, испытали минимальное влияние русскоя-зычной культуры?

Адиб Халид вспоминает также коммунистов из числа среднеази-атских жителей, таких как буду-щий первый секретарь компартии Узбекистана Акмаль Икрамов и глава Революционного комитета Ферганской области Низамиддин Ходжаев, которые были самыми активными участниками ранне-советских преобразований и вы-ходцами из местной элиты (дядя Икрамова даже избирался депу-татом Государственной думы). Имели ли они какой-то опыт досо-ветской джадидской деятельности или пришли в политику каким-то особым путем? На региональном и локальном уровнях в советские институты с самого начала прав-ления большевиков входили мно-гие местные активисты, которые вообще не имели ясной идеологи-ческой программы. Это не мешало некоторым из них становиться влиятельными деятелями (можно вспомнить того же Юлдаша Ахун-бабаева, будущего председателя Президиума ЦИК Узбекистана). Каким образом они вписываются в схему, предложенную автором “Создания Узбекистана”?

Еще более осложняя любые простые схемы, Адиб Халид упоминает о сотрудничестве боль-шевиков с консервативным духо-венством (улама), которое всегда считалось главным противником джадидов. Таким образом, даже эта часть местной образованной элиты, более многочисленная и гораздо более влиятельная в до-советское время, так или иначе включалась в раннесоветский проект реформ Средней Азии и влияла на него. Мы знаем это на примере Серали Лапина, казаха по происхождению, который в 1917 г. возглавлял в Ташкенте консервативную партию “Обще-ство улемов”. Несколько позже он писал о возможности соединения идей религии и социализма, но не нашел взаимопонимания с боль-шевиками (хотя его зятья Санджар Асфендиаров и Султанбек Ходжа-нов, оба казахи, стали заметными советскими политиками). Адиб Халид вспоминает и “красных мулл”, и “реформистов-улемов” (например, ташкентского муфтия Садриддинхана Шарифходжаева или бухарского муфтия Шариф-джон-махдума) – из этой среды потом вышло руководство буду-щего Среднеазиатского духовного управления. Мы можем, таким об-разом, предположить, что даже у условных “консерваторов”, кото-рых обычно противопоставляют джадидам-модернистам, были какие-то свои проекты преоб-разований и своя интерпретация тех новых идей, которые им пред-ложила революция.

В свете сказанного кажется симптоматичным, что Адиб Ха-лид исключил из своего анализа историю Хорезмской советской республики, Алаш-орды, а также Казахстана, Кыргызстана и Тур-кменистана (автор лишь упомина-ет о конкуренции узбекского и ка-захских активистов, Pp. 266-269). Во всех этих случаях проявились несколько иные варианты модер-нистских реформ и национализма, отличающегося от “чагатаизма”, а также иные действующие силы, никак не сводимые к джадидам. Даже идея отдельного Таджики-стана, которую обычно датируют 1924 г., возможно, требует поиска какой-то особой, более ранней генеалогии. Тем более важно по-нять, каким образом эти и другие местные движения и проекты повлияли на интересующие авто-ра книги инициативы: попытки создания Кокандской (Турке-станской) автономии, Тюркской и Бухарской республик и, в конце концов, Узбекистана.

Таким образом, если в центре исследования находится именно процесс создания Узбекистана, а не судьбы некоторых досоветских джадидов в советское время, от него можно ожидать более широ-кого и репрезентативного охвата местных акторов и альтернатив-ных национальных проектов. Очевидно, что Узбекистан воз-ник в результате очень сложного взаимодействия и взаимовлияния разных групп, разных идей, раз-ного понимания “нации” и “про-гресса”, разных политических позиций и жизненных траекторий. Конечно, роль джадидов была за-метной, но не исключительной.

Сам Адиб Халид отдает себе отчет в невозможности свести все многообразие среднеазиатских социально-политических иници-атив к джадидам. Он упоминает о разных интеллектуальных и поли-тических траекториях, отделяет собственно джадидов от других групп, которые участвовали в преобразованиях. При этом он использует в качестве зонтичных понятий такие категории, как “мусульманские интеллектуалы”, “модернистские интеллектуалы” и “местные элиты”. Применя-емые вне строгих дефиниций, они оказываются эвфемизмами, обозначающими широкий спектр идейных течений и социальных движений в раннесоветской Сред-ней Азии. Избранная стратегия позволяет автору избежать упрека в игнорировании многообразия местного социально-полити-ческого контекста, но никак не проясняет его. Читателю остается лишь догадываться о возможной роли в среднеазиатском нацие-строительстве разнообразных групп и проектов, которые конку-рировали и сотрудничали между собой по поводу “советской мо-дерности”. Единственной средой, которую автор последовательно и обстоятельно отслеживает на протяжении всей книги, является джадидизм, а джадидская про-грамма (реконструируемая Хали-дом как некая совокупность идей, сформировавшаяся в колониаль-ный период) рассматривается в качестве единого проекта. Этот монолитный проект противопо-ставляется столь же цельному и статичному большевистскому проекту, в некотором противо-речии с названием, главной за-дачей и содержанием многих глав книги.

Чтобы восстановить исто-рическую справедливость по отношению к забытым, репрес-сированным и недооцененным местным лидерам национального движения – представителям осо-бой социальной среды и системы взглядов, Адиб Халид, кажется, довольно произвольно маргина-лизировал роль тех, кому раньше уделялось непропорционально большое внимание: условных “европейцев”, “Центра”, “Крем-ля”, “большевиков”. Однако при-писывание монополии на рефор-маторскую деятельность некой избранной группе исторических акторов в принципе не позволя-ет адекватно реконструировать многоуровневый исторический процесс, независимо от мотивов исследователя. Кажется гораздо более продуктивным вместо идей-но мотивированной избиратель-ности восстановить максималь-ную широту охвата исторического материала. Не ранжируя загодя разные социально-политические группировки по степени их вли-яния на исторические процессы, стоило бы непредвзято проана-лизировать, как мусульманские интеллектуалы всех течений и направлений взаимодействовали с разнообразными категориями “европейцев”. Важно просле-дить, какие тактические и стра-тегические альянсы складывались между ними, какие велись споры, какими идеями они обменивались, как корректировали взгляды друг друга и как они друг другом мани-пулировали. “Европейцы” не яв-лялись лишь пассивными наблю-дателями того, как мусульманские интеллектуалы продвигают свои идеи, но и в тех случаях, когда они силой изменяли политический баланс и навязывали собственную программу, они действовали не в вакууме. Не менее важно, что “европейские” большевики не были однородной группой, среди них шла своя борьба, происходила эволюция взглядов и политиче-ских конфигураций.

Этот подход в принципе акту-ален для Адиба Халида. Он по-стоянно упоминает “европейцев” в тексте, указывает, что “Советы пытались использовать раско-лы в обществе, которых было множество, и мобилизовать под-держку из низов общества” (P. 157). Однако общие констатации не переходят в анализ межгруп-пового взаимодействия или, хотя бы, конкретизацию исторических фигур, обозначенных обобщен-ными ярлыками “большевики” или “европейцы”. (В качестве ис-ключения могу отметить раздел “Советский ориентализм”, Pp. 208-215). То есть книге не хватает того, что всегда отличало научное творчество Адиба Халида.

В этой связи кажется очень показательной позиция, занятая автором книги по отношению к вопросу о том, являлся ли СССР империей. Адиб Халид давно является активным участником обсуждения этого вопроса. В прежних своих работах он призна-вал вполне колониальный статус Туркестана в составе Российской империи, пусть и с определенной спецификой. В то же время, он настаивал, что советские средне-азиатские республики нельзя характеризовать в категориях колониальной зависимости: они являлись полноправной частью мобилизационного модернизиру-ющегося советского государства.⁸ Этот вывод обосновывался тем, что, по мнению Адиба Халида, среднеазиатские интеллектуалы активно включились в советское строительство и привнесли в со-ветский проект свои взгляды и интересы. В новой книге Адиба Халида эта точка зрения под-вергается осторожной ревизии: “империя” упомянута в назва-нии, а в тексте автор говорит о том, что Средняя Азия “подвисла между империей и революцией” (P. 10). Имеется в виду кризис джадидского проекта в 1930-е гг., проявившийся в насильственном вытеснении из политики мусуль-манских интеллектуалов, которые сами оценивали советскую Сред-нюю Азию как “социалистиче-скую колонию” (P. 340). И только “Вторая мировая война, – пишет Адиб Халид в эпилоге, – оконча-тельно интегрировала Среднюю Азию в советское государство, когда среднеазиатские мужчины сражались на войне как при-званные на службу граждане. В последующие десятилетия общие практики и ритуалы гражданства сделали среднеазиатских жителей полностью советскими” (P. 392).

Этот тезис кратко формулирует исследовательскую программу, позволяющую анализировать от-ношения условных “европейцев” с разными группами местной элиты и общества в целом. Для этого необходимо ответить на ряд вопросов: кто на кого влиял, и каким образом, чьи интересы совпадали или не совпадали, и в каких пунктах? Часть средне-азиатской элиты, пережившая ре-прессии, усвоила навык “говорить по-большевистски”, добровольно или под принуждением. Было ли это с их стороны колониальной мимикрией или, все-таки, бывшие “мусульманские интеллектуалы” присвоили себе советский дис-курс как самостоятельные субъ-екты? К сожалению, фактически исключив “Центр” из общей картины, Адиб Халид делает не-возможным проведение анализа по формально заявленной им ис-следовательской программе. Эту работу еще предстоит проделать.

Несмотря на то, что, с точки зрения рецензента, книга Адиба Халида содержит существенные лакуны по сравнению с заявлен-ной им широкой исследователь-ской программой, “Создание Узбекистана” – большое событие в новейшей историографии Сред-ней Азии и СССР в целом, осо-бенно раннесоветского периода реформ. Адиб Халид подтвердил свою репутацию одного из лиде-ров академического сообщества, заслуженную не только скрупу-лезными полевыми изысканиями, но и насыщенными теоретиче-скими размышлениями. Как это было и с прошлой книгой Адиба Халида, его новая книга открыва-ет новые исследовательские пер-спективы, задает новые вопросы и провоцирует новые дискуссии, актуализируя изучение Средней Азии. Взгляд на российскую и со-ветскую историю из среднеазиат-ского контекста помогает понять не только то, что происходило в самой Средней Азии, но и в СССР в целом, позволяет нагляднее увидеть крайнее разнообразие конгломерата групп, интересов и проектов, из которых вырастало советское общество.