Ukraine’s Euromaidan. Analyses of Civil Revolution ed. by David R. Marples, Frederick V. Mills (review)

Что такое Евромайдан? Каким образом это социально-политическое явление протеста повлияло на политический порядок и преобразило социальный ландшафт? Давать ответы на подобные вопросы довольно сложно. Тем не менее, в политической теории встречаются попытки совершить своебразное теоретическое картографирование Майдана как социально-политического феномена. Само слово “Майдан” стало универсальным политическим понятием, наполняясь смыслом в зависимости от позиции того, кто о нем говорит. Для одних “Майдан” – это сакральный топос, особенно после убийств участников протестов в Киеве в феврале 2014 года. Для других “Майдан” – слово, обозначающее “политическую технологию”. Третьи будут утверждать, что приставка “евро” в конструкции “Евромайдан” и несогласие его участников с отказом руководства Украины подписывать соглашение об ассоциации с ЕС, актуализировали европейские ценности. Евромайдан, таким образом – это европейское событие, демонстрирующее веру в проект объединенной Европы в ситуации, когда сами ее члены эту веру теряют. Подобная несогласованность интерпретации закономерна, поскольку последствия Евромайдана разнятся для разных сторон и участников конфликта. Вместе с тем, сохраняющиеся противоречия в оценке украинских событий 2004 и ноября 2013 – февраля 2014 годов еще более актуализируют необходимость осмысления их причин, характера и последствий.

Рецензируемая книга, объединившая статьи авторов из разных стран, отражает эту потребность. Часть из них были участниками протестов, и свои теоретические размышления соотносят с опытом, полученным на Майдане. Другие неоднократно посещали Евромайдан, а третьи наблюдали за происходящим из соседних стран. Поэтому научный подход в книге сочетается с личностно-эмоциональными оценками, но это нельзя назвать ее недостатком. Как раз наоборот, личностное отношение дает возможность лучше понять, каким образом ситуация в Украине и атмосфера на Евромайдане повлияли на людей. И я, как автор рецензии, должен предупредить, что не могу представить полностью беспристрастный взгляд, ведь все эти события имели судьбоносное значение для моей страны и происходили на моих глазах (что отчасти сказалось и на выборе книги для рецензирования). Черная земля, оставшаяся после сгоревших шин в центре Киева, и знание, что на улице, по которой ты проходишь, недавно погибли люди, не может оставить равнодушным. Взгляд социального или политического теоретика неизбежно оказывается осложненным взглядом гражданина. При этом еще раз подчеркну, что, как показывает рецензируемый сборник, разная степень дистанцированности от событий Евромайдана не искривляет его “картографирования”, а делает его более сложным и многоуровневым. Подобно молодежи Евромайдана, которая уже не помнит советского периода и имеет совсем другие взгляды и ожидания, чем старшее поколение, молодые украинские авторы сборника, по словам одного из его редакторов, известного канадского исследователя Дэвида Марплза, представляют научное поколение, изначально находящееся в диалоге с западными исследователями. По мнению Марплза, совместно они создали детальный и довольно интригующий портрет одного из наиболее значимых социальных протестов начала XXI века, последствия которого можно наблюдать сегодня и в аннексированном Крыму, и в конфликте на востоке Украины.

Во введении к сборнику Марплз подробно излагает события, связанные с Евромайданом, обращая особое внимание на разворачивание протеста в Украине в ноябре 2013 – феврале 2014 года и рассматривая эти события в исторической перспективе. В качестве предпосылок Евромайдана Марплз выделяет два случая гражданского протеста в прошлом: захват Майдана киевскими студентами в начале 1990-х годов, результатом чего стала отставка премьер-министра Виталия Масола (так называемая “революция на граните”) и Оранжевая революция, которая не позволила фальсифицировать президентские выборы 2004 года. Марплз видит своебразную иронию в том, что предпосылки нового социального протеста сложились именно в “посторанжевый” период. Именно конфликты в политическом лагере лидеров Оранжевой революции сначала сделали Виктора Януковича премьер-министром, а потом и президентом. Добавлю, что эти наблюдения заставляют задуматься о незавершенности революции в Украине. И “революция на граните”, и “Оранжевая революция”, по сути, не были революциями, поскольку не изменили систему власти. Они проявили позитивные стороны политической культуры в Украине: общественную солидарность, взаимоподдержку, желание справедливого общества и прозрачной политики. Эта культуру можно описать как демократическую или как контрдемократическую, связанную с желанием гражданского общества контролировать политических акторов. Однако обе “революции” актуализировали проблемы институционализации демократических практик. В этой связи закономерен вопрос: был ли Евромайдан революцией?

Этот вопрос часто задавался применительно к Оранжевой революции 2004 года. Формально оба события довольно похожи, особенно на ранних этапах, до первых убитых протестующих Евромайдана. Некоторые участники протеста даже переживали на Евромайдане своеобразное déjà vu: поздняя осень – начало зимы, карнавализированные протесты с концертами, гротескным представлением власти и тем же антигероем – Виктором Януковичем.

В статье Ольги Онуч проводится сравнение “Оранжевой революции” и Евромайдана. Методология исследования включала сбор данных и интервьюирование участников протестов, журналистов и политиков в период с ноября 2013 года по июль 2014 года. Эти материалы затем сравнивались с данными, собранными у участников Оранжевой революции в период 2005–2010 гг. В статье анализируются продолжительность, локализация и численность обоих протестов, уровень мобилизации, требования и стратегии протестующих и роль отдельных групп участников. Один из вопросов, на который пытается ответить Ольга Онуч: почему “Оранжевая революция” протекала мирно и не имела трагических последствий, а Евромайдан привел к геополитическому кризису? Этот вопрос закономерно вытекает из очевидного факта: одним из основных отличий Евромайдана от Оранжевой революции является беспрецедентный уровень насилия в посткоммунистической Украине.

Как показывают статьи сборника, при анализе структуры протеста Евромайдана следует избегать унифицирующих характеристик участников в стиле “радикалы”, “правый сектор” и т.д. На самом деле Евромайдан не был однородным ни по составу, ни по периодам противостояния. Очевидны несколько волн протеста: от Майдана студентов в самом начале до кровавых событий в конце. Евромайдан включал в себя “майданы” разных акторов: студентов, активистов НГО, политической элиты, которая позиционировала себя как оппозицию, простых людей, часто представителей среднего класса, членов радикальных организаций. Конечно же, такое деление довольно условно, поскольку каждая группа может быть еще поделена на микрогруппы, анализируемые в статье Ольги Онуч. Добавлю, что эта неоднородность Евромайдана способствовала постоянному отставанию и неадекватности (интересам той или иной группы) институционализации политических решений, которые принимались в ходе переговоров между оппозицией и властью. Политические оппозиционные лидеры были далеки от полноценного контроля над протестом.

В статье известного иледователя политики в посткоммунистических странах Тараса Кузьо анализируется проблема неосоветского национализма и организованной преступности. Кузьо пытается показать, что беспрецедентное для Украины насилие, имевшее место на Майдане в 2013–2014 году, возникло не в ответ на протесты, а имеет свою историю. Кузьо демонстрирует, как режим Януковича использовал боевиков (за которыми закрепилось название “титушки” – по имени Вадима Титушко, который в мае 2013 года атаковал журналистов) для реализации своих интересов. “Партия регионов” формировала политическую гегемонию в тесной связи с криминалитетом. В статье также приводится статистика, призванная показать, что число преступлений российских и евразийских националистов значительно выше числа преступлений, совершенных украинскими националистами. Вывод, который Кузьо делает в свете этих данных, опровергает популярную в российских СМИ характеристику Евромайдана как “государственного переворота”, осуществленного националистами (или неонацистами).

Довольно интересной является статья Тани Захарченко “Украинский тезаурус на русском”, в которой поднимается актуальный вопрос об идентичности русскоговорящего населения Украины. Эта тема связана с остающимися актуальными проблемой статуса русского языка в Украине и представлениями о притеснении русскоговорящих и “двух Украинах”, или о естественности отождествления русскоговорящих с “русским миром”. Евромайдан довольно четко проявил патриотизм, который не зависит от использования языка. Как отмечает Таня Захарченко, события конца 2013 – начала 2014 года демонстрируют огромную привязанность русскоговорящих жителей Украины к своей Родине, что также подрывает восприятие Евромайдана как “националистической революции”. Даже такие звучавшие на Майдане слоганы, как “Слава Украине! – Героям слава!”, теряли свое националистическое звучание и превращались в патриотические. Захарченко показывает, что в случае Майдана простые схемы отождествления национальной лояльности и языка не работали.

Эта сложность и неоднозначность опыта Майдана подтверждается авторами – непосредственными участниками событий. Кроме Ольги Онуч, это Уильям Риш (“Еврореволюция: уличные наблюдения историка”), Наталия Отрищенко (“Вне Площади: реальные и символические ландшафты Евромайдана”), Анна Чеботарева (“‘Голоса сопротивления и надежды’: о мотивациях и ожиданиях евромайдановцев”). Риш в свободном стиле описывает свой опыт визитов в Киев во время протестов и пребывание на Майдане. Отрищенко пытаетмя ответить на два вопроса: (1) как воспринимаются “протестные пространства” и (2) как это восприятие изменилось во время Евромайдана? Речь идет с одной стороны о реальном пространстве (ведь Майдан – это в первую очередь центральная площадь Киева – майдан Независимости), а с другой – о символическом освоении этого пространства, которое придает ему особенный смысл, несущий потенциал социальной альтернативы (как здесь не вспомнить “Occupy Wall Street” в США и “Occupy Gezi” в Турции). Чеботарева анализирует “портреты” разных групп участников протеста, интересуясь, в первую очередь, мотивацией рисковать собственными жизнями. Эта статья будет особенно полезна интересующимся социально-демографическим портретом протестующих.

Гендерный аспект Евромайдана рассматривает Олеся Хромейчук в статье “Гендер и национализм на Майдане”. Какую роль играли там женщины? Можно ли описать противостояние с силами “Беркута” (специальными подразделениями милиции) как исключительно мужское? Хромейчук отталкивается от укорененного еще в античной культуре представления в разделении пространства на публичное, принадлежащее мужчинам, и частное – сферу женщины. Женщины на Майдане выполняли, прежде всего, работу, связанную с приготовлением пищи, сортированием одежды, уборкой. Дискурс Майдана определял женщин скорее не как “революционеров”, а как “помощниц революционеров”. Поэтому вклад женщин в победу гражданского протеста остался в значительной степени невидимым или, точнее, незамеченным. Женское участие в протестах замалчивается. Статья Хромейчук, помимо прочего, преодолевает это “молчание”. Она говорит об участии женщин в самообороне Майдана (“Женская сотня”), а также приводит многочисленные примеры активисток, которые противостояли гендерной политике Майдана. Общий вывод Хромейчук поддерживает представление о сложности и внутренней гетерогенности Евромайдана. Разнообразие протестующих женщин – по возрасту, происхождению, этничности и культурному уровню – просто поражает. Но еще больше поражает то, что большинство женщин оказались одинаково невидимы и не слышны.

Роль средств массовой информации в формировании образа протеста рассматривает Марта Дычок в статье “Медийный фрейминг, репрезентации и влияние на общественное мнение”. Медийное представление Евромайдана и последующего российского вторжения в Крым выступает довольно ярким примером того, как используются современные медиа в формировании позиции общественности. Дычок анализирует общий медиаландшафт во время Евромайдана, указывая на связь интерпретации событий и принадлежности того или иного телеканала или журнала конкретному собственнику. Обсуждает она и уровень цензуры, и контроль со стороны государства. Во время противостояний в Киеве очень важную роль сыграли онлайн-трансляции, которые давали возможность тем, кто поддерживал протесты, в реальном времени наблюдать за событиями и быстро реагировать на происходящее. Кроме того, онлайн-репортаж с Евромайдана был наиболее объективным и честным. Поэтому Марта Дычок обращает отдельное внимание на этот аспект медиарепрезентации протестов.

Тему продолжает Светлана Красинская в статье “Цифровое гражданское общество: Евромайдан, украинская диаспора и социальные медиа”, где речь идет о Майдане как “цифровой революции”. С помощью социальных медиа удавалось эффективно мобилизовать гражданское общество, координировать действия и быстро распространять информацию. Кроме того, социальные медиа позволяли тем, кто не мог физически присутствовать в Киеве, быть сопричастными событиям на Майдане. Собственно, именно такую роль социальные медиа сыграли для украинской диаспоры, то есть для тех, кто проживает в других странах, но идентифицирует себя как украинцев. Этот момент важен, поскольку, как отмечают эксперты, диаспора часто влияет на имидж страны вовне и может играть роль значимого актора в международных отношениях. Исходя из этих предпосылок, Красинская исследует то, как именно электронные медиа позволяли украинцам за рубежом ощущать свою сопричастность Евромайдану, а также роль диаспоры в распространении информации о протестах и давлении на правительства иностранных государств.

Несколько статей сборника развивают тему восприятия Евромайдана в других странах – Канаде, Беларуси и России. Канадский отклик на события в Украине анализирует Айя Фудживара. В частности, она указывает на разрыв между проукраинскими декларациями канадских политиков и государственных лидеров и их реальными политическими действиями. Владимир Падгол и Дэвид Марплз анализируют восприятие Евромайдана в Беларуси и особенно – позицию беларуского президента Александра Лукашенко в ходе событий ноября 2013 – февраля 2014 года и позже, в дни аннексии Крыма. Авторы статьи детально рассматривают все факторы, влиявшие на позицию Лукашенко (экономические интересы, расположение российских военных баз в Беларуси, политическая зависимость белорусской власти от России), с целью объяснить амбивалентность “ответа” Беларуси на Евромайдан и российскую агрессию в Украине. Статья Фредерика Майлса – второго редактора сборника, представляет “взгляд из Кремля”. Автор рассматривает предпосылки российского восприятия Евромайдана, которые отражают интересы России в Украине. Далее он анализирует довольно ситуативные решения российской власти по Евромайдану, пытаясь увидеть за ними логику Кремля. В итоге Майлс делает вывод о том, что это есть логика Realpolitik, ориентированной на достижение конкретных интересов в регионе в рамках собственного понимания миропорядка. Неангажированный анализ автора статьи дает возможность западным читателям более четко понять позицию и реакцию Кремля, принимая во внимание объективные факторы, а не образ, который рисует российская пропаганда.

Подводя итоги, можно утверждать, что сборник предлагает всесторонний анализ Евромайдана и тех социальных и политических феноменов, которые были им порождены. Высказанные авторами идеи и наблюдения позволяют не только лучше понять произошедшее, но и сделать некоторые прогнозы касательно будущих политических и социальных процессов в современной Украине и в целом в регионе Восточной Европы.