Race and Racism in Russia by Nikolay Zakharov (review)

В эпоху, когда страна находится в процессе “поиска идеального национализма”, отражающего ее трансформацию от Homo Soveticus к Homo Patrioticus, исследования эволюции этничности и расизма в России приобретают все большую актуальность. Рост националистических настроений в российском обществе есть причина и следствие серьезных общественных трансформаций последних 25 лет. Конструирование “Другого”, начавшееся после геополитического распада советского пространства – что большинством российского общества воспринимается как травма и катастрофа (Pp. 136, 158), потребовавшая отказа от ассоциации себя с “великим проектом социализма и современности” (P. 25), – способствовало повышению значимости этнических маркеров инаковости (P. 163ff). Это, несомненно, есть признак слабости общества и его неспособности противостоять растущему влиянию государства, ведь “категории расы, этничности и нации имеют особое значение в контексте формирования силы и власти государства”.¹

Книга состоит из семи глав; представленное в них обсуждение разных аспектов темы завершается подведением итогов в последней, восьмой, части исследования. Первая, вводная, глава суммирует исследования о глобальном расизме и расизме в России, преимущественно за последние 20-25 лет. Вторая глава дает представление о том, как дискурс расизма конфигурировался в политико-правовом поле имперской и советской России, преломляясь в социальных практиках индивидов и самоотождествлении по линиям “свой – чужой”, “мы – они” и даже “папа турок, мама грек, а я русский человек” (P. 33). Третья глава “Раса, расология и расизм. Новая теоретическая рамка исследований” обозревает расовые теории, которые “пытаются говорить языком науки, а не мифов” (P. 73). Четвертая глава делает попытку анализа идеи расы и расизма в академических исследованиях, которые, по мнению автора, отличаются от аналогичных работ как западных ученых, так и представителей постколониального “Третьего мира” (P. 79). Особое внимание здесь уделено обзору работ Алек сандра Зиновьева, покинувшего СССР в 1978 г. и ставшего одним из самых именитых социальных мыслителей диссидентского толка. Также автор рассматривает работы бывшего эксперта фонда Горбачева Валерия Соловьева и современного российского “расолога” Владимира Авдеева (Pp. 81-97). Пятая глава посвящена анализу популярности антииммигрантских настроений на площадях Москвы и их национально-расовой подоплеке. Шестая глава рассказывает о видоизменяющихся формах экономического неравенства и этнических маркерах, их порождающих. Седьмая глава посвящена геополитике расизма и процессу строительства нации после развала СССР в России.

В книге есть несколько центральных моментов, на которые читателям стоит обратить внимание.

Семантическое оформление

исследований расологии По мнению автора, расология и расисткая составляющая в поиске и оправдании “великой русскости”, а равно в ее противопоставлении другим народам (P. 13) никогда не были предметом глубоких теоретических академических исследований на русском языке (Pp. 184-185). Эта точка зрения явно не учитывает работы последнего времени по истории расовой науки в России и раннем СССР.² Автор считает, что в русскоязычном контексте “раса” традиционно понимается либо “как определенная географическая общность населения” (Pp. 171, 184), либо “как концепция, обслуживающая эволюцию прошлого” (Pp. 164-166, 184). При этом расология как наука предполагает осмысление семантики “расы” в связи с “идеей нации, получившей свое развитие в конкретных общественных обстоятельствах” (P. 72). Игнорирование этого, по мнению Захарова, отличает русскоязычную социальную науку от западной, которая глубоко, разносторонне и концептуально подходит к изучению феномена этничности, расизма и национализма. Причины он видит в специфике как академического знания, так и самого русского языка, “богатство и разнообразие которого не предоставляет лингвистических форм для научного, недискриминационного понимания этого дискурса” (Pp. 6, 71, 79, 165).

Знания о расах в современной России, пишет автор, сформировались под воздействием ряда концептов, включая такие, как “Третий мир” или риторика “человеческого материала” (P. 77). Это часто приводит к терминологической нечеткости. Так, цитируя в своей работе Карла Холла, автор соглашается с тем, что случай России характерен не в силу слабой распространенности понятия “раса”, а потому, что “здесь порода играет свою роль. Русское слово “порода” включает в себя французское espèce, немецкое Geschlecht, английские kind и species” (P. 71). Российская концепция “белого человека” (whiteness) тоже отличается от западной и представляет собой идею “символического капитала”, который показывает принадлежность к миру лучших – the First World в противопоставлении миру аутсайдеров – the Third World (P. 165).

Н. Захаров верно замечает, что отсутствие разработанной терминологии и устоявшихся академических подходов в исследованиях расы и расизма на русском языке приводит к ситуации, когда понятия и концепции уступают место стереотипам или иным замещающим терминам (Pp. 11, 24, 26-27). Об этом же пишет один из ведущих современных российских исследователей расизма В. Шнирельман, уличая отдельных авторов в трансформации и искажении первоначальных смыслов трактуемых ими терминов, теорий и самих текстов.³

Расизм и национализм в эпоху глобальной миграции

В главе 6 автор утверждает, что расизм, национализм и этнически детерминированные маркировки отдельных социальных групп – проявления различных форм нового российского капитализма. Они находятся в центре этой экономической системы (Pp. 19; 189), подпитываясь растущей иммиграцией из новых постсоветских независимых государств в Россию (Pp. 138-149). Особого внимания заслуживает оценка автором общественной дилеммы “мигранты – местные” как одной из самых ярких форм проявления расизма (P. 142), а равно и осторожная попытка анализа этнического предпринимательства (P. 143) в СССР и России. Захаров, в частности, проблематизирует тот факт, что первыми миллионерами становились выходцы из этнических групп, занятых в сфере обслуживания. Это направление исследований в российской науке находится пока в зачаточном состоянии, в то время как на Западе тема этнического предпринимательства (ethnic entrepreneurship) в контексте растущих миграционных потоков – серьезное поле научной работы.⁴

В рецензируемой книге автор деконструирует миф о мигрантах как “угрозе безопасности” (Pp. 149-154) и обсуждает последствия столкновений в Западном Бирюлево и на Манежной площади (Pp. 121-126) в свете тезиса Яна Ло (Ian Law) о том, что “расизм в России стал социальным клеем…, скрепляющим российское общество воедино” (P. 119). Действительно, миграция и ее политико-правовое регулирование в России находятся в объективе “расовой социологии” (P. 142), которая видит в миграционных процессах “угрозу исчезновения россиян в России” (Pp. 154, 175), оценивает рынок труда как поле противостояния местных и приезжих (P. 141) и формирует дефиницию “соотечественник” как комбинацию “этнических, религиозных, культурных и профессиональных характеристик” индивида в правовом поле (Pp. 154-155).

Расология в контексте построения “дружбы народов и наций” в Советском Союзе

Автор подвергает анализу тезис о том, что расовый дискурс – это черта Запада, а в Советском Союзе обычные люди относились к “расе” непредвзято. (P. 34) При этом Захаров уверен, что в советском проекте ни национальность, которая “в период с 1926 по 1938 годы могла быть выбрана свободно”, ни социальный класс, “легитимизирующий социальные практики и порядок”, не играли ключевой роли в детерминировании статуса индивидуума (P. 38). Ведь большевики создали систему, при которой власть от “национальных республик” перешла к ячейкам партии, формировавшимся не по этническому, а по идеологическому признаку. Как результат, партийность стала “универсальным принципом для анализа и оценки происходящих социальных процессов”. “Социально-классовая и этническая принадлежность индивида” могли меняться, а партийность оставалась тем “детерминирующим основанием, которое не менялось под влиянием извне” (Pp. 38-39).

Захаров разделяет тезис Терри Мартина о том, что СССР был империей “позитивного действия” (affirmative action empire) и развивал национальности в ущерб русскому национализму.⁵ Советская Россия создала видимость демократии наций (democracy of nationalities) в понимании Гораса Каллена.⁶ “СССР был больше национальным государством русских…, но недостаточно русским” (P. 44). Тем не менее, автор недостаточно анализирует раннесоветскую политику коренизации, большевистской “многонациональности”, особенно в Средней Азии, и классовой “мобильности” – темы, по которым в последнее время появилось множество глубоких и концептуально новаторских исследований. Концентрируя внимание преимущественно на оси “советские люди – иностранцы” как главном символическом и политическом пространстве формирования идей о расовых различиях, Захаров очевидно упрощает историческую картину.

Расология как наука о политической жизни

В современной России расология становится все более и более политически востребованной дисциплиной, изучающей “процесс, создающий расовый (националистический) дискурс…” (Pp. 184-185). Недаром в современном российском обществе доминируют лозунги исключительности культурного и национального кода россиян,⁷ отрицающие концепцию политической гражданской нации с “общим историко-культурным наследием и русскоязычным культурным комплексом”.⁸

Вопреки выводам новейших работ по позднеимперскому периоду российской истории, подчеркивающих важную роль национальных дискурсов в начале XX века, Захаров противопоставляет современную Россию советскому и царскому периодам ее истории, когда якобы расизм и национализм не получили теоретического осмысления (P. 184). Автор считает, что как в имперский, так и в советский период расизм и национализм были “маргинальными” течениями из-за недостатка вовлеченности государственной машины в формирование дискурса (P. 17). В современной России этот “недостаток” полностью устранен. Расизм нашел поддержку на самых высоких этажах российского политического истеблишмента,⁹ а критическая расология вытесняется из социальных и общественных наук. Растущий расизм, по мнению автора, отражает общественный и политический запрос на конструирование внутреннего и внешнего “Другого”, на которого можно взвалить ответственность за болезненные изменения и социальное неравенство внутри страны (P. 194).

Расология как сферасоциального анализа

Определяя границы своего исследовательского поля, автор отмечает, что работы социологов по теме расизма в России ограничиваются “мониторингом расизма и форм правового противодействия ему”, либо “сфокусированы на критике политических, научных и квазинаучных текстов, использующих терминологию расизма”. При этом исследователи оценивают сам объект своего интереса как нечто “экстремальное и ненормальное”, как некую заразу, распространившуюся на “отдельных политических лидеров и субкультуры” (P. 10).

Этому подходу Захаров противопоставляет собственную аналитическую модель, основанную на трехуровневом различии между “этничностью” (ethnicity) и расой (race) (Pp. 185-186). В этой модели нации (nations) и этносы (ethnicities) понимаются как “групповые элементы”, которые могут быть объектом и субъектом расовых практик превосходства и отражать различное понимание расы, превалирующее в настоящее время (P. 188). Автор ратует за то, чтобы расология и учение о расе в социальном дискурсе способствовали пониманию “существа классовых различий” и проливали свет на суть “геополитических конфликтов в свете постколониальных трансформаций Севера и Юга” (P. 185).

Применяя этот метод, Захаров демонстрирует, как менялась логика и динамика расологии и ее исследований в России в последние 20-25 лет, как формировался образ внутреннего и внешнего “Другого” как часть самодетерминации россиян. Он прослеживает трансформацию Homo Soveticus в Homo Patrioticus, претендующего на исключительное право наследования советского символического капитала. Книга может быть интересна как исследователям постсоветского общества и феномена расизма, так и широкой читательской аудитории.