Русская эмиграция во Франции: социальная история (1920–1939 годы) / Пер. с франц. Э. Кустовой; науч. ред. М. Байссвенгер by Катрин Гусефф (review)

Революция 1917 года и последующая Гражданская война привели к массовым перемещениям граждан бывшей Российской Империи. Проблеме беженцев и процессам их адаптации во Франции посвящена монография французской исследовательницы Катрин Гусефф, русский перевод которой подготовило и выпустило издательство “Новое литературное обозрение”.¹

К. Гусефф известна как исследовательница истории миграционных процессов и контроля населения в Российской империи и СССР в XX веке. Внучка русских эмигрантов, она с детства слышала рассказы о судьбах эмигрантов, лично знала многих. Когда история воспринимается как часть собственной биографии, провести объективное исследование сложно, но автору это удалось: она подвергает критике мифы и стереотипы, сложившиеся в историографии, показывает жизнь эмиграции как бы изнутри, с ее бытовыми проблемами и неурядицами. Один из мифов, которые развенчивает Гусефф, – о том, что основная масса эмигрантов принадлежала к элите российского общества.

Российскому Зарубежью посвящено большое количество как отечественных, так и зарубежных исследований. Обширная литература включает научные работы и мемуары, аннотированные путеводители по архивным и музейным коллекциям, освещающие разные аспекты жизнедеятельности эмигрантской общины. Традиционно особое внимание исследователи уделяли эмиграции во Франции.² Большинство исследователей уделяют главное внимание изучению общественно-политической деятельности в эмиграции и ее культурному наследию. На этом фоне книга Гусефф выделяется своим фокусом на социальной истории, редко применяемым в исследованиях российской диаспоры во Франции в межвоенный период. Опираясь на анализ статистических и демографических данных, книга повествует о “социальных траекториях сотен тысяч мужчин, женщин, детей, которые на исходе Гражданской войны беженцами пересекли восточные границы европейских стран” (С. 7). Другим важным отличием исследования Гусефф является то, что российская эмиграция во Францию рассматривается в общем контексте миграционных потоков 1920–1930-х гг. ХХ века. Тем самым развенчивается миф об уникальности российской послереволюционной эмиграции и одновременно становится понятнее специфика, действительно отличающая ее от других групп беженцев.

Автор опирается на документы архива Министерства иностранных дел во Франции, архива Французского бюро защиты беженцев и апатридов, архива Центрального офиса по делам русских беженцев, архива префектуры полиции Парижа, Национального архива Франции, Русского архива в Лидсе, Бахметьевского архива в Нью-Йорке, архива Лиги Наций в Женеве, Государственного Архива РФ. Наряду с архивными материалами, Гусефф активно привлекает данные опросов и интервью эмигрантов, сделанных в разные годы: серию интервью 1960-х гг. с представителями разных поколений эмигрантов, автобиографические рассказы, записанные в 80-е и в начале 90-х, интервью с бывшими эмигрантами, вернувшимися в СССР в 1946–1956 гг., проведенное в 1989–1990 гг.

Книга разбита на три части. Первая часть повествует читателю об общей ситуации в Европе в первой половине 1920-х годов, показывает причины отъезда, траектории движения мигрантов, а также проблему взаимодействия европейских стран, в частности Франции и СССР в решении проблем беженцев.

Автор подчеркивает процессуальный, динамичный характер феномена межвоенной эмиграции, предлагая для его описания термин “беженцы на месте”. Многообразие обстоятельств и причин, заставивших их покинуть родину, соответствовало разнообразию регионов, беженцы из которых оказались во Франции. Впрочем, систематизация личных данных эмигрантов позволила Гусефф сделать вывод о том, что подавляющее большинство переселенцев во Францию являлись выходцами из Европейской части бывшей Российской империи. Большинство эмигрантов были горожанами и принадлежали не столько к привилегированным слоям, сколько “к тем категориям российского населения, которые накануне Первой мировой войны стояли на пути динамичного социального восхождения” (С. 49).

Несмотря на разнообразие обстоятельств отъезда и социальные различия, а также политические пристрастия, беженцы разделяли общую “коллективную память”: “окружение и наличие общего опыта подталкивали к рациональному осмыслению и трактовке собственных маршрутов. Так складывалась однородная картина прошлого, основанная на рассказе о судьбе белых армий с момента их эвакуации на берега Босфора до приезда во Францию после скитаний по Балканам” (С. 52). Общность судьбы объединяла беженцев, предоставляя основу для консолидации и появления феномена “Зарубежная Россия”. Устоявшийся в отечественной историографии послереволюционной волны переселенцев из России термин “белая эмиграция”, по мнению автора, “относится, таким образом, к достоянию коллективной памяти, сформированной под влиянием одного из путей русского расселения по Европе” (С. 53). В свою очередь, принимающие страны классифицировали российских эмигрантов исходя из различных критериев. Так, с точки зрения Верховного комиссариата Франции, беженцы разделялись на “конъюнктурных”, вынужденно покинувших свои дома в зоне боевых действий, и “непримиримых”, находящихся в принципиальной оппозиции советскому режиму (С. 84). Фактически, этой классификации придерживалось и советское руководство в первой половине 1920-х годов: “Правительство СССР позволяло уезжать ‘социально чуждым элементам’ (а порой и высылало их) и поощряло возвращение тех, кто как считалось, был не только полноправным членом Рабоче-крестьянской республики, но и трудовой силой, необходимой для восстановления народного хозяйства” (С. 98). При этом большинство российских эмигрантов связывали надежду на возвращение на родину лишь с крахом советского режима, а потому они постепенно укоренялись на новом месте (С. 107).

До сегодняшнего дня вопрос о численности эмигрантов остается предметом научных дискуссий.³ Гусефф критически подходит к этой проблеме, рассматривая разные варианты существующих подсчетов. Опираясь на широкий круг источников, она дает оценку численности беженцев из России в странах их наибольшего присутствия в начале 1920-х годов: в Польше, Германии, Турции, Югославии, Болгарии. При этом демографическая ситуация диаспоры характеризовалась отсутствием естественного прироста русскоязычного населения. Надежда на скорое возвращение на родину, желание сохранить свою национально-культурную идентичность препятствовали распространению браков с иностранцами и отрицательно сказывались на демографической динамике (С. 207). Стремление к сохранению культурной идентичности и передаче ее молодому поколению, родившемуся уже в эмиграции, проявлялось в развитии собственных образовательных институтов и организации молодежных объединений российских эмигрантов (С. 210).

Беспрецедентная по своим масштабам послереволюционная эмиграция из России оказала прямое влияние на становление современных представлений о вынужденных переселенцах и разработку их правового статуса в принимающих странах. На смену прежнему пониманию эмиграции как “изгнания” пришла концепция “убежища”, когда “беженцы по праву могли рассчитывать на защиту и покровительство” (С. 233). Кроме того, правовая коллизия “лиц без гражданства” заставила пересмотреть групповую идентификацию переселенцев. После 1922 г. во Франции эпитет “русский” в отношении эмигрантов начали употреблять в юридическом смысле, подразумевая любых выходцев из бывшей Российской империи, “а не с точки зрения культурной принадлежности” (С. 253).

Изданная во Франции еще в 2008 г., книга Катрин Гусефф не потеряла своей актуальности и сегодня. Хороший литературный перевод на русский язык многократно расширил круг ее читателей и сделал вклад автора в международную историографию феномена Российского Зарубежья еще более весомым.