The Old Faith and the Russian Land: A Historical Ethnography of Ethics in the Urals Culture and Society after Socialism by Douglas Rogers (review)

Концепция этического репертуара в антропологическом исследовании старообрядчества*

Изучение старообрядчества имеет много граней: история, археография, язык, музыка, эко-номика. Если в советский и им-перский период тема старообряд-чества во многом замалчивалась, то в последние десятилетия она не только стала популярной, но и выделилась в отдельное направление со своими специ-альными конференциями, иссле-довательскими темами, особым кругом общения. Специализация этой особой предметной об-ласти знания все больше стала напоминать самоизоляцию, как будто старообрядчество само не было подвержено изменениям и существовало вне контекста со-циума, экономики и политики. Исследователи старообрядчества оставляли в стороне многие во-просы теории, перестали вписывать это многообразное явление в широкий контекст теоретических и практических вопросов, име-ющих универсальное значение. Кажется, период накопления све-дений, проникновения в предмет и связанной с этим временной изоляции от множественных кон-текстов завершается. Примером преодоления узких предметных и контекстуальных рамок служит рецензируемая книга американ-ского антрополога Дугласа Род-жерса, название которой можно перевести на русский как “Старая вера и русская земля: историче-ская этнография этики Урала”. В 2010 г. она была отмечена по-четным упоминанием (honorable mention) в рамках премии им. Клиффорда Гирца Общества антропологии религии Американ-ской ассоциации антропологов и Ассоциацией славянских, вос-точноевропейских и евразийских исследований.

В рецензируемой книге автор искусно рассказывает историю о том, как старообрядцы пермской земли определяли, как надо жить в согласии или конфликте с собой и с миром, и соответствующим образом организовывали свою жизнь в контексте таких внешних обстоятельств, как освобождение от крепостного права, коллекти-визация и строительство социа-лизма, постсоветская рыночная трансформация.

Концепция этического репер-туара – многопланового набора восприятий, склонностей и ожи-даний – в основном определяет то, как работает историк и антропо-лог с материалом. Так, у человека, занятого в крепостном хозяйстве, купеческой лавке, колхозе или современной агрофирме, форми-руется ценностное отношение к земле, труду, обмену и деньгам. Кроме отношения вырабатыва-ются повседневные практики, они могут иметь свои типологи-ческие отличия в зависимости от возраста, пола, социального и имущественного положения. Формирование и изменения этого репертуара связаны с возникнове-нием конфликтов, неравномерным распределением властных отно-шений, возникающих и внутри самой религиозной общины. Эта книга – о конструировании иден-тичности и адаптации общины верующих в контексте изменяю-щегося мира, о выборе и этиче-ских практиках.

Книга Роджерса предельно ограниченна по своему географи-ческому фокусу и в то же время открыта в интеллектуальном плане. В центре исследования – жизнь небольшого села Сепыч из Верхокамья, современного Ве-рещагинского района Пермского края. Село известно, по крайней мере, с 1782 г. как место посе-ления беглых старообрядцев из Москвы и Поморья. В настоящий момент в селе проживает около полутора тысяч человек. Исполь-зуя метод включенного наблюде-ния, автор прожил в двух семьях целый год в 2000−2001 гг., раз в неделю выбираясь в районный центр Верещагино, а иногда и в Пермь. Общался с людьми, то пре-подавал английский, то брался за любую поденную работу, стараясь участвовать во всех значимых со-бытиях в жизни села, разговаривал с администрацией, с молодежью, со старшим поколением. Во время коротких последующих визитов в село в 2002, 2004, 2006 и 2008 гг. Роджерс проверял свои наблюде-ния. В результате продолжитель-ного антропологического исследо-вания он скорректировал первона-чальную цель проекта – “изучить возрождение старообрядчества в постсоветский период” (P. 22). В книге он стремится исследовать реальные чувства, настроения и практики в контексте религиоз-ной, социальной, политической и экономической жизни, зафиксиро-вать и интерпретировать реальные проблемы, противоречия, чаяния и практики людей, которые жили и живут в селе Сепыч. Выбор конкретной точки на карте России позволил четче задать вопросы эволюционного и структурного плана и проследить историю этого места на протяжении трех веков. Автор дополнил интервью работой в архивах Пермской области и Верещагинского района, изуче-нием материалов и рукописей, собранных археографическими экспедициями МГУ, которые про-водились в Верхокамье с 1972 года.

Книга структурирована по хро-нологическому принципу: первая часть посвящена имперской Рос-сии, когда село Сепыч входило в поместье Строгановых, вторая часть затрагивает советскую исто-рию, третья в большей степени обсуждает современный период. Первая часть, озаглавленная “Эти-ческий репертуар”, воссоздает начальную историю села и поиски спасения беглыми старообрядца-ми на землях Строганова. Затем обсуждается роль веры, семьи и земли в жизни сельчан после ос-вобождения от крепостного права. Во второй части – “Поколения и этика социализма” – проблемати-зируются гендерные и возрастные роли в социалистическом труде и христианской аскезе. Если первые две части в основном носят исто-рический характер и основаны преимущественно на письменных источниках, то третья часть – “Борьба за формирование нового этического режима” − главным образом полагается на устные свидетельства. В ней показывает-ся сложный процесс трансформа-ции постсоветского общества, где сталкиваются разные смысловые логики и практики. В этой главе подробно обсуждаются такие вопросы, как домашнее произ-водство, последствия неравенства доходов, противопоставление хозяйственного и делового типа отношений, всесторонне осмыс-ливается строительство в помор-ском селе поповской церкви и та-кое явление, как массовый выбор сельчан крестить с батюшкой в церкви, но отпевать с бабушками в моленной.

Остановимся подробнее на реконструкции Роджерсом эти-ческого репертуара, складываю-щегося в хозяйственной жизни, включающей также отношения взаимопомощи, доминирования и подчинения. Разбираемые во-просы хозяйственной этики могут быть сведены к проблемам соот-ношения земли и веры, труда и молитвы, денег и ритуала. Кроме того, в заключение обсудим на-блюдения и выводы Роджерса относительно факта организации общины поповцев белокриницкой иерархии и строительства церкви в селе, где всегда доминировали беспоповцы поморского согласия.

Автор связывает в названии “веру и землю”, поскольку в са-мой жизни, ее истории и воспри-ятии они существуют неразрывно. “Религия” – конструкция ученых, жизнь носит более цельный харак-тер, в самом же понимании жите-лей Верхокамья вера и возделыва-ние земли всегда были сплетены (P. 5). Земля дала возможность беглым раскольникам, как их называла власть имперского пе-риода, укрыться и не только про-кормить себя, но и сохранить веру предков на столетия. Отмена кре-постного права в конечном итоге привела к усилению неравенства и внутренним раздорам, усиле-нию конфликта между общиной верующих и миром, где земля стала предметом купли-продажи. Когда после революции на землю сепычан пришли красноармейцы из Верещагино и начали отбирать хлеб, творить беспорядочное на-силие, то скоро вспыхнуло Сепы-чевское восстание, в результате которого были убиты более сорока советских работников и членов их семей.² Затем земля перешла в общее пользование. Адаптация к колхозной жизни шла по линии передового ведения коллективно-го хозяйства и выделения особой касты молящихся – старушек пенсионного возраста. Именно бабушки сформировали иден-тичность верующих в советские годы. Конец советской власти и возвращение рыночных отноше-ний внесли свои коррективы и в пользование землей, и в поиск новой идентичности и религи-озных практик. Возвращение к мужскому клиросу и более серьез-ной роли мужчин-священников нашло отражение в строительстве новой церкви и стало возможным благодаря лучшему пониманию общественной значимости церкви со стороны новых хозяев земли.

Одно из достоинств книги со-стоит в том, что автор не выделяет искусственно экономические аспекты из сферы культуры и по-вседневной жизни:

Вопреки моим изна-чальным предположениям, старообрядчество не может быть понято в отрыве от мира домашней экономи-ки или работы на частной ферме. Старая женщина, которая более часто по-сещает богослужения, не может рассматриваться от-дельно от более скептиче-ски настроенного молодого человека (P. 26).

“Труд и молитва” оказываются внутренне связанными в жизни села и жизни конкретного чело-века. Роджерс подмечает, что в большинстве случаев характер выбора между трудом и молитвой отличает поколения: в детстве, юности и старческом возрасте – молитва, во взрослой жизни – работа (Pp. 47-49). Своеобразное разделение обязанностей между поколениями и частично полами в труде и молитве служило основой социальной организации общи-ны в советские годы. Передовые работники колхоза могли позд-нее превращаться в молящихся старцев.

В брежневскую эпоху совхоз из Сепыча по производству молока и мяса стал передовым, к его успе-хам было приковано внимание местной прессы. Опираясь на сви-детельства очевидцев, Роджерс пишет об особом энтузиазме в труде, о целенаправленной мо-ральной поддержке и обществен-ной работе (Pp. 136-137). Вопреки общим тенденциям в стране того времени, молодежь оставалась в селе, создавая семьи и работая в совхозе. Трудовой энтузиазм под-держивался новыми ритуалами. В доме культуры или клубе происхо-дили посвящения в земледельцев и животноводов, чествовались “трудовые династии”. В доку-ментальном пятнадцатиминутном фильме “Сепычевские свадьбы” (1982 г.), труду на пашне прида-вался даже эротический оттенок (P. 141). Ритуальная часть одной из девятнадцати сыгранных за год свадеб, показанной в фильме, сугубо социалистическая, без всякого влияния беспоповства. Вместе с тем, Роджерс отстаивает достаточно парадоксальный вы-вод о том, что этический режим социализма в Верхокамье скорее поддерживал ключевые элемен-ты старообрядчества, нежели вступал с ними в непримиримую борьбу (P. 148). Молодое поколе-ние строило социализм, старики молились. Молодежь переносила день свадьбы, чтобы попасть в объектив съемочной группы, старухи в этот же самый момент следили, чтобы их тарелки и чаш-ки не “замирщались” молодежью, собирались на моления по домам, продолжался спор “максимов-ских” и “деминских”. Столич-ные исследователи-археографы восторгались коллекцией книг, которые им удавалось привезти в Москву, москвичи смотрели фильм, в котором директор со-вхоза напутствует молодую семью трудиться по-социалистически и не оставлять родного села. Это были части одной и той же совет-ской реальности.

С одной стороны, предпри-имчивость в торговле и промыш-ленности помогала староверам, с другой, вопрос о принципи-альном отношении христианина к благам мира сего не уходил с повестки дня. Роджерс сообщает, что один из первых известных споров в селе Сепыч по вопросу отношения к деньгам состоялся в середине XIX века. В диспутах с представителями официальной церкви активно обсуждались следующие вопросы: можно ли покупать и продавать религиоз-ные книги; можно ли принимать плату за совершение таинств? По мнению староверов, мирские деньги оскверняли священное пространство ритуала, священные книги (Pp. 58-59). Cтароверов от-личала настойчивость в проведе-нии границы, отделяющей чистое и священное от нечистого и мир-ского. Примечательно, что если в спорах XIX века представители официальной церкви защищали возможность принимать деньги за совершение таинств, то в начале XX века эту, более современную позицию, защищали уже попо-вцы белокриницкой иерархии. Беспоповцы же по-прежнему считали, что милостыня должна отдаваться не деньгами, но пло-дами урожая или животноводства – яйцами, яблоками. Прежний этический репертуар проявляется в восприятии этого вопроса со-временными мирянами. Один из интервьюируемых Роджерсом, так и предположил, что деньги нужнее священнику, чтобы “по-купать машины и иметь баб” (P. 275). В этом утверждении важно воспроизведение прежнего набора обвинений. Деньги в этом контек-сте выступают знаком оборачивае-мости, ликвидности, способности накапливаться и воспроизводить себя в качестве капитала, быть свободным эквивалентом любого желания. Деньги ассоциируются с бизнесом, прибылью, предприимчивостью, что воспринимается общиной верующих отрицатель-но. Напротив, хозяйственность, общественные дела воспринима-ются в положительном ключе.

Желание строго следить за не-рушимостью границы священного провоцировало последующие расколы. Самый крупный спор, предположительно в 1888 г., раз-делил беспоповскую общину по-морцев на “максимовских”, или “ждановских” (последователей Максима Жданова), и “демин-ских” (из деревни Демино).³ “Максимовские” утверждали, что отлучили “деминских” за много-кратное неучастие в соборе, “де-минские” ссылались на личные грехи настоятеля Максима Жда-нова. Роджерс обращает внимание на те обстоятельства, которые не упоминаются обеими сторонами. Причины раскола он связывает с непростым процессом освобож-дения крестьян от крепостной за-висимости, в результате чего воз-росло неравенство, повысилась мобильность, крестьяне стали больше вовлекаться в рыночный обмен. Сам спор стал отчасти носить экономический характер, поскольку “деминские” обвиняли “ждановских” в смешении двух практик – мирской и священной, в подчинении ритуалов новым правилам мира (P. 91). Роджерс ставит важный и достойный дальнейшего изучения вопрос о непосредственной связи развития капитализма – в данном случае аграрного – с усилением делений и дроблений внутри ранее единых христианских общин (P. 102). Эти-ка социализма сместила акценты хозяйственной деятельности и в определенном смысле приблизила их к христианским идеалам. Не-смотря на материальный детер-минизм, стали уделять больше внимания моральной мотивации, энтузиазму в труде, “богатству в людях”. В период социализма вернулись и к более традицион-ным формам взаимодействия, исключающим деньги, большое значение приобрели неформаль-ные связи, знакомства, совместное проведение времени, подарки.

Парадоксальным образом, деньги не начали играть главную роль и в постсоветские годы, их на время просто ни у кого ни стало. Субститутом денег во многом стал домашний алкоголь, который не мог накапливаться, самым ценным в нем было непосредственное по-требление. В экономике России этого периода стали доминиро-вать бартер и суррогатные формы денег. От взгляда антрополога не ускользает распространение наряду с денежными отношени-ями институтов взаимных услуг и взаимопомощи. Деньги в ряде ситуаций успешно замещаются са-могоном, цена которого в середине 90-х годов была значительно ниже цены заводской водки. Согласно наблюдениям автора, продажей ал-коголя и контролем над семейным бюджетом в основном занимались женщины. Вообще надо подчер-кнуть, что Роджерс уделяет особое внимание гендерному распреде-лению ролей в рамках анализа практически любой темы.

Одним из наиболее интерес-ных сюжетов книги стал рассказ о появлении в беспоповском селе церкви белокриницкой иерархии (сквозная тема части III). Факт строительства церкви в традици-онно поморском селе тем более удивителен, что в конце девят-надцатого века полемика между поповцами и беспоповцами была более острой, чем между бес-поповцами и представителями господствующей церкви. Роджерс предлагает несколько объяснений строительства церкви и готовно-сти крестить в ней детей (правда, важно отметить, что отпевание и похороны в селе продолжали заказывать у “ждановских” и “де-минских”). Во-первых, это стало результатом ослабления к этому времени поморцев, которые были замкнуты и постепенно теряли влияние, знание устава и обрядов. Вера “бабушек” была хорошим компромиссом для советского времени, но уже не отвечала по-требностям нового времени, когда активнее стала задумываться и приходить к вере молодежь, когда возникла возможность большей вовлеченности мужчин в жизнь религиозной общины. Инициати-ва в консолидации общины ока-залась упущенной, и запоздалые попытки найти компромиссную фигуру, способную объединить две группы поморцев, так и не увенчались успехом. Во-вторых, Роджерс проводит анализ адап-тации к новой ситуации в рамках различных этических репертуаров и риторических стратегий. Он приходит к выводу, что стро-ительство церкви оказывается понятнее для бывших советских руководителей, которые вос-принимают данную задачу как новую “общественную работу”, “работу с людьми”. Решающий вклад в регистрацию общины и строительство церкви вносят бывшие комсомольские и партий-ные работники. Бывший директор коллективного хозяйства, позднее бессменный директор АОЗТ, возводит за счет коммерческой фирмы стены. Верующим оста-ется лишь собрать средства на иконостас и купола.

Кроме поморских наставни-ков беспоповцев пытаются за-щитить археографы и работники культуры, которые выходят с инициативой создания музея по-морской культуры. Они видят в строительстве церкви угрозу для сохранения культуры верующих, которая, по их мнению, является живым свидетельством подлинной национальной традиции. Но язык наставников и археографов – язык исторический, доктринальный, иногда теологический, оказы-вается менее понятным и менее востребованным, чем язык обще-ственно-значимого служения, создания общего пространства, работы в интересах людей. На этом примере Роджерс показы-вает, как работает его концепция этического репертуара, выявляя избирательное сродство между советской эпохой, с ее ориента-цией на строительство детских садов и домов культуры, и новой задачей по строительству церк-ви, на которую откликаются те же люди, воспринимая это как похожую в практическом плане задачу. На этом живом примере Роджерс в очередной раз вступает в спор с археографами и теми ис-следователями старообрядчества, которые идеализируют прошлое, исходят из концепции непрерыв-ности национальной и духовной традиции, не замечая усилий но-вых поколений по конструирова-нию идентичности, изобретению новых способов адаптации, ча-стичного использования кладезя традиций для создания новых форм социальной жизни и при-способления к изменяющемуся миру.

Антропологическое иссле-дование Роджерса уникально. Сравнивая его с давним “плотным описанием” Дэвида Шеффела общины староверов-часовенных в канадской провинции Альбер-та,⁴ следует отметить, что книга о Сепыче гораздо полнее и раз-нообразнее как в плане постав-ленных вопросов, так и в охвате материала. В Березовке Шеффела практически нет противоречий, это чудом сохранившийся слепок древней Руси, многие черты этого укромного, закрытого для посто-ронних уголка Шеффел увязывает с восточным христианством. Кни-га Роджерса – это существенный шаг вперед, редкий пример се-рьезного исследования, в котором воссоздана локальная история за три столетия.

Книга Роджерса является на-учным исследованием, и автору во многом удается сохранить аналитическую дистанцию с объектом, однако при этом, без-условно, текст отражает личное эмоциональное отношение автора к описываемым героям и событи-ям. При этом автору чужды наи-вность, романтизм, увлечение та-кими ригидными концептами, как “крестьянский менталитет” или “традиционная русская культура”. Роджерс резко противопоставляет свой метод инструментальному подходу к исследованию, при-званному отыскать и описать аутентичные традиции. Для Род-жерса село Сепыч – это полигон для тестирования различных теорий, как антрополог-исто-рик он ценит связное описание, подкрепленное теорией. Круг актуальных для него авторитетов включает Мосса и Бурдье, Фуко и Ницше, из российских авторов Роджерс ценит О. Хархордина и В. Волкова.

Книга написана хорошим ли-тературным языком, читается легко. Она может быть методо-логически полезна для всех, кто собирает информацию в поле, вносит живую струю в исследо-вания старообрядчества. Автор вступает в открытый спор с ис-ключительным вниманием к “по-иску и сохранению национальной традиции – рожденной в опре-деленный момент в советской академии, ясно выраженной в не-ожиданно близких отношениях со старшим поколением староверов и нашедшей свое выражение в материальной долговременно-сти ‘книжности’” (P. 172). Этот фокус, по мнению Роджерса, “не схватывает центральных аспектов старообрядчества как живой практики двадцатого века” (P. 172). В его аналитической работе синтезируются не только вера, обряды и книжность, но и политическая необходимость, на-силие, атеистическая литература и антирелигиозные кампании, колхоз с его практиками, коммер-циализация сельского хозяйства в постсоветское время. Большая ценность книги Роджерса в том, что он мастерски показывает, как, основываясь на одном и том же материале, можно прийти к но-вым и подчас более интересным и более универсальным выводам, двигающим вперед науку. Опи-сание на грани с журналистским расследованием ученого историка и антрополога позволило по-ставить ряд важных вопросов и задать высокую планку для рос-сийских исследователей старооб-рядчества.