In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

Reviewed by:
  • Russisch Grün: Eine Kulturpoetik des Gartens im Russland des langen 18. Jahrhunderts by Anna Ananieva
  • Андрей Лазарев (bio)
Anna Ananieva. Russisch Grün: Eine Kulturpoetik des Gartens im Russland des langen 18. Jahrhunderts. Bielefeld: Transcript, 2010. 442 S., kart. Orts- und Personen-register. ISBN: 978-3-8376-1479-4.

Следует сразу признать, что “Русская зелень” Анны Ана-ньевой – книга сложная, но это ее безусловный плюс. Правда, читателю, желающему просто ознакомиться с базовой, хорошо проработанной историей россий-ских садов XVIII века, предстоят тяжелые испытания. Возможно, все дело в том, что такую историю пока еще нельзя написать: теоре-тическое осмысление фактов еще только нащупывается, разворачи-вается буквально на наших глазах.

Структура книги немного оза-дачивает, а уровень теоретиче-ских проблем, только затронутых автором, ошеломляет. Чтобы в них вникнуть, порой приходится откладывать эту книгу и наводить справки в других работах. В этом смысле, возможно, хорошо то, что некоторые из этих проблем только затронуты. Вероятно, изначально задача детального “картографиро-вания” проблемного поля и не ста-вилась: работу Ананьевой можно уподобить, скорее, распутыванию следов. Сама она называет это семиотическим и дискурсивным анализом.

Автора со всеми основаниями можно отнести к специалистам по истории российских садов. На счету Анны Ананьевой больше 30 статей, немало докладов на конференциях и круглых столах, причем некоторые из них были организованы при ее участии. По-давляющее число статей опубли-ковано на немецком языке, но, к счастью, на русском опубликована одна, помогающая разобраться с библиографической ситуацией и теоретическим многоцветьем как в садово-исторической, так и в смежных областях.1

Хронологические рамки моно-графии тоже непростые, что, впрочем, оправданно: речь идет о “долгом восемнадцатом веке” (1690−1815) – термин вводится по аналогии с “долгим девятнад-цатым”, 1789−1914 гг. Данное определение, по словам А. Ана-ньевой (С. 19-20), выступает как “мысленный образ”, охватыва-ющий многочисленные “начала модерна” и позволяющий уйти от других, однобоких определений, таких как “эпоха Просвещения”, “барокко” или “классицизм”. В российской истории в целом этот [End Page 352] период начинается с царствования Петра I и кончается наполеонов-скими войнами, а в истории садов он начинается с текстов “Верто-града многоцветного” Симеона Полоцкого и заканчивается “Вос-поминаниями о Царском селе” Пушкина. В общеевропейском контексте образ садов в это время развивался на фоне “революции в прекрасном” и соперничества между “французским” геометри-ческим садом и “английским”, мыслившимся как “приукрашен-ная свободная природа”.

В “Русской зелени” речь идет не только о садах как о площадках земли, засаженных красивыми и вкусными растениями, но также о садах в текстах, о садах, как экспериментальных полигонах, репрезентациях, символах и прак-тиках и многом другом. Все это вместе автор называет “культур-поэтикой сада”. Основной вы-вод книги, сокращая и упрощая, можно представить так: за долгий восемнадцатый век российские сады прошли эволюцию от “вер-тоградов многоцветных”, садов разнообразия, имеющих как сим-волическое, так и практическое значение, до ландшафтных пар-ков и усадеб, имеющих значение мест культурной памяти и в таком качестве влияющих на нацио-нальную идентичность. Данная эволюция (“культурная динами-ка”) прослеживается на примере нескольких самых важных садов. Автор показывает сложность этой эволюции, состоящей из обменов смыслами между текстами и про-странством, перекодировки и при-своения новых функций, а также ее “интермедиальность” и “интер-культурность” (как несколько раз особо подчеркивается в книге). Под интермедиальностью пони-мается отслеживание динамики различных областей культуры или отражений этой динамики в искусстве, литературе, истории. Упор на интеркультурность озна-чает внимание к сложным взаи-мообменам между культурными зонами (или “формациями”), пре-имущественно между российской и немецкой.

Автор опирается на несколько основных методологических тра-диций. Во-первых, это семиотиче-ские теории культуры. Основной для нее является концепция “сад как текст” Д. С. Лихачева и модель семиосферы Ю. М. Лотмана, обла-дающей “ядром”, “периферией” и границей между ними, на которой происходит обмен информацией и образование новых смыслов. Основные элементы этой теории (доминирующий и периферийный дискурс, самоописание “ядра”, нормы и их нарушения) не просто упомянуты, а встроены в систе-му аргументации А. Ананьевой. Стоит сказать, что в ее представ-лении две другие теоретические [End Page 353] области, культурный обмен и память, практически неотделимы от семиотики.

Во-вторых, А. Ананьева поль-зуется теорией культурных транс-феров – которая также известна как histoire croisée (т.е. “пере-крестная история”) и “трансна-циональная история” (в версии Мишеля Эспаня и Микаэля Вер-нера).2 Автор также черпает из многих источников, осмысливаю-щих проблему смешения, гибрид-ности, полифонии культуры, от М. Бахтина до Питера Берка,3 но связь с “культурными трансфера-ми” – наиболее тесная. Сама книга А. Ананьевой уже упоминается как пример использования этой теории на российском материале.4

В-третьих, книга обращается к теории культурной памяти и вообще коллективной памяти, задействуя концепции Алеиды и Яна Ассманов,5 Пьера Нора и даже Мориса Хальбвакса. Автор показывает, как переход сада от ар-хитектурности к ландшафтности повлиял на механизм культурной памяти, перенося акцент от правил мнемотехники к ассоциациям и переживаниям. От культурной па-мяти автор переходит к теме кон-струирования нации (отталкиваясь от идей Герта Гронинга6): “Идея ландшафта, в котором природа, история и субъект соединяются в создающем национальную иден-тичность основании, до сего дня относится к арсеналу культурно-политического дискурса” (С. 14).

Наконец, не столь централь-ной, но все равно очень важной для книги является концепция “гетеротопии”, предложенная М. Фуко.7 Собственно, в пред-ставлении А. Ананьевой, сад и есть гетеротопия.

Три четверти “Русской зеле-ни”, со второй по шестую части, посвящены хронологически вы-строенной расшифровке куль-турной динамики, на множестве конкретных примерах садов и текстов. Пересказать все невоз-можно, тем более что в промежу-точные выводы эти примеры авто-ром не вынесены. Чтобы показать широту охвата книги, проще пере-числить, о чем рассказывается в [End Page 354] одной главе (“Московский садо-вый ландшафт вокруг 1700 года”) второй части книги (“Орнамент и картина: садовое пространство между вычурным порядком и пер-спективной рационализацией”). Это тем более полезно, что книга написана по-немецки и не всем доступна. Следует оговорить, что все переводы терминов и назва-ний с немецкого языка на русский были сделаны без консультации с автором.

Глава начинается с утверж-дения, что российское садовое искусство вовсе не зародилось в результате петровских реформ, у него была предыстория. (Надо сказать, что уже Д. С. Лихачев посвятил допетровским садам 35 страниц своей “Поэзии садов”, поэтому этот тезис не является аб-солютно новым в историографии). На основании чертежа (1673) и записок иностранцев, главным образом Якоба Рейнфельса (1680), автор реконструирует устройство садового комплекса в Измайлово, с 1663 г. развивавшегося как ор-наментальный и геометрический. Далее, через “Вертоград много-цветный” (1680) Симеона Полоц-кого, Ананьева переводит разго-вор в область “систем знания” или эпистем, акцентируя внимание на алфавитном порядке изложения в тексте и отмечая упорядоченность “Аптекарского” сада комплекса в Измайлово.

Затем внимание читателя пере-носится на берега Яузы. Сначала описывается правобережная Не-мецкая слобода и сады при до-мах иностранцев – через тексты польского посла Б. Таннера (1678) и барона А. Майерберга (1665). Данное место представлено как смешение доминантной русской и периферийной иностранной культуры, как “культурная гете-ротопия на Яузе” (С. 115). Следу-ющий предмет описания – сады Яузы. Теперь это принадлежав-ший канцлеру Федору Головину левобережный Головинский сад, разбитый Николаасом Бидлоо (анализируется по его чертежам 1705 г. и мемуарным запискам иностранцев). Бидлоо – врач, художник, архитектор и поэт, привезенный из Голландии по-слом Андреем Матвеевым. Го-ловинский сад, также геометри-ческий, представляет собой уже следующую стадию развития, иллюстрируя “перспективную рационализацию”. Формат пер-спективы будет потом широко использоваться в садах окрестно-стей Петербурга. Головинский сад вскоре переживает еще один этап истории: в 1721 г. его выкупает Петр I, и Бидлоо его перестра-ивает. В нем появляются гроты, мосты, беседки и перголы, а также аллегорические скульптуры, а с ними – новая семантика царской резиденции. [End Page 355]

Наконец, обсуждается личный сад Бидлоо, разбитый им у своего дома на левом берегу, рядом с первым московским госпита-лем, который устроил он же. От этого сада остались не только собственноручные описания и чертежи Бидлоо, но и рисунки в перспективе. В них заметна усиливающаяся симметрия: от бельведера над рекой проходит осевая аллея с двумя боскетами и цветочными клумбами. В этом саду ярко проявилась культурная семантика памяти, бывшая столь актуальной для иностранца, про-жившего 20 лет в России, пере-жившего смерть жены и своего покровителя, императора Петра. Кроме того, текст описания сада насыщен библейскими аллего-риями и отсылками к “Эклоге” Вергилия. Благодаря “мемориаль-ности” и сильному биографиче-скому элементу впервые в России литература и жизнь соединяются в пространстве сада.

Далее так же детально про-должается расшифровка культур-ной динамики до самого конца “долгого восемнадцатого века”. Приведем названия последующих частей книги. Третья: “Дивер-тисмент и улучшения: культуры медиа и памяти как следствия политических предпосылок в ландшафтном саду Царского Села”. Четвертая: “Образование и описание: практико-эстетические и образовательные стратегии в применении к садам Александро-вой дачи”. Пятая: “Воображение и воспоминание: ландшафтный парк в Павловске в качестве экспериментального поля эсте-тического взаимодействия”. И, наконец, шестая: “Парк и поэзия: интермедиальное соответствие и вопрос адекватности литератур-ного воспроизводства пережива-ния сада”.

Книга написана по материа-лам диссертации, защищенной всего за год до того, в 2009 г., в немецком университете Гиссена. Судя по автореферату, доступ-ному в Интернете, монография практически воспроизводит текст диссертации. Возможно, этим и объясняются структурные особен-ности “Русской зелени”, несколь-ко затрудняющие ее восприятие.

Впрочем, их немного. Самый существенный недостаток с точ-ки зрения читателя – отсутствие в книге какого-то заключения. Есть весьма подробное введение, с общим наброском поля иссле-дования и планом частей. Затем начинается первая часть, которая несколько странно делится на две главы. Первая глава – казус с ле-гендарным памятником Пушкину в Царскосельском парке, слив-шемся в коллективной памяти с действительно бывшей во време-на первого поколения лицеистов табличкой-посвящением “Гению [End Page 356] места”. Этот миф бытовал вплоть до реального создания памятника поэту в 1900 г., табличка была восстановлена на 200-летие Пуш-кина, в 1999 г. Данный казус слу-жит иллюстрацией продолжения “культурной динамики”. Выходя за заявленные хронологические рамки, в целом он больше смуща-ет читателя, нежели готовит его к последующей хронологической истории. Вторая глава первой части – это обзор теорий. Все вместе вступительные разделы занимают внушительную часть книги, почти четверть ее объема (95 страниц).

Второе замечание: то, что не-обходимо для диссертации, не всегда хорошо в монографии, в частности, избыточное коли-чество ссылок. Во вступитель-ной четверти книги они порой покрывают страницу целиком, оставляя для основного текста две-три строки. Увы, даже при этом в библиографии наблюда-ются кое-какие упущения. Книги и статьи, на которые ссылается автор, естественно, по большей части немецкие. Русские авторы тоже достойно представлены (не-которые позабыты в книге, но зато разбираются в упоминавшейся уже статье “Сады и тексты”). Не-много странно, почему по теме “английские парки” автор обраща-ется исключительно к немецким книгам, а один из пионеров темы “конструирования природы” на английском материале, Кит То-мас,8 не упоминается вовсе.

Впрочем, во всех других от-ношениях это не просто хорошая книга, но захватывающе инте-ресная. [End Page 357]

Андрей Лазарев

Андрей ЛАЗАРЕВ, к.и.н., магистр социологии, независимый исследо-ватель, Лондон, Великобритания. lazarev0andrey@gmail.com

Footnotes

1. А. Ананьева, А. Веселова. Сады и тексты // Новое литературное обозрение. 2005. №75. С. 348-375.

2. Michel Espagne, Michael Werner. Transferts. Les relations interculturelles dans l’espace franco-allemand. Paris, 1988.

3. Peter Burke. Cultural Hybridity. Cambridge, UK, 2009.

4. Е. Дмитриева. Теория культурного трансфера и компаративный метод в гуманитарных исследованиях: оппозиция или преемственность // Вопросы литературы. 2011. № 4. С. 302-313.

5. Я. Ассман. Культурная память. Москва, 2004.

6. Gert Gröning, Uwe Schneider (Hg.). Gartenkultur und nationale Identität: Strategien nationaler und regionaler Identitätsstiftung in der deutschen Gartenkultur. Worms, 2001.

7. В “Словах и вещах” (1966) и в лекции “Espaces autres” (1967).

8. Keith Thomas. Man and the Natural World. Changing Attitudes in England 1500–1800. London, 1983.

...

pdf

Share