The European Tributary States of the Ottoman Empire in the Sixteenth and Seventeenth Centuries ed. by Gábor Kármán and Lovro Kunčević (review)

Сборник статей “Европейские государства-данники Османской империи в XVI−XVII вв.” стал результатом конференции, со-стоявшейся 22-23 мая 2009 г. в Дубровнике (Хорватия). В цен-тре внимания участников кон-ференции находилась проблема правового статуса “государств-данников” (Молдавия, Валахия, Трансильвания, Республика Рагу-за, Казацкая Украина и Крымское ханство) и их отношений с Осман-ской империей. Организаторами конференции двигало не только стремление применить сравни-тельный подход для изучения “государств-данников” (tributary state), но и определенный ревизи-онистский пафос. Как заявлено во Введении, в фокусе национальных историографий обычно лежит история отдельных государств как “закрытых образований” (closed units), что приводит к искаженной интерпретации явлений и про-цессов, имевших место в раннее новое время. Традиционное для национальных историографий видение своего случая как уни-кального часто приводит к непра-вильному пониманию политики имперского центра и ответов на нее из периферии. Сборник пре-одолевает ограничения нацио-нальной историографии, обещая проанализровать типологическую схожесть отношений Порты с “государствами-данниками” и объяснить причины существо-вавших отличий. Согласно соста-вителям, сборник иллюстрирует наметившуюся в историографии тенденцию к переосмыслению истории Османской империи как сложносоставного образования и к выявлению внутренней логики имперского строительства. Он отражает смену модели с “осман-ского ига” на “Pax Ottomanica” и рост интереса к взаимодействию имперской и местной перспектив.

Наиболее ревизионистской, на наш взгляд, является статья Виорела Панаите “Правовой и политический статус Валахии и Молдавии в отношении Осман-ской Порты”. Автор подвергает деконструкции представление о том, что Молдавия и Валахия ни-когда не завоевывались османами, но находились с Портой в долго-временных договорных отноше-ниях, гарантировавших их особый автономный статус. Формула “не завоеватели, не завоеванные” прочно укоренена в румынской историографии и публичном дискурсе. Панаите же утверждает, что после длительного периода зависимости от Порты Валахия и Молдавия были завоеваны в прав-ление султана Сулеймана Велико-лепного (1520−1566) и оказались в пределах империи.

Отношения Валахии и Молда-вии с Портой – одна из важнейших тем румынской историографии. Как указывает Панаите, часть румынских историков предпочи-тает писать только о фактических отношениях, игнорируя широкий спектр правовых, политических и административных источников, отражающих юридический статус Валахии и Молдавии в пределах Pax Ottomanica. Другие рассма-тривают румынские княжества как находившиеся “на границе трех империй”. Европейские ди-пломаты XVIII−XIX вв. описы-вали отношения между Портой и румынскими княжествами с помощью понятий “вассалитет” и “сюзеренитет”. Эти концепты позднее восприняли румынские историки. Однако в Османских до-кументах понятие “сюзеренитет” до 1829 г. не встречается. (Напри-мер, в 1531 г. в письме польскому королю Сигизмунду І Сулейман Великолепный называет воевод Молдавии и Валахии “данниками” и “рабами”). Панаите предлагает отойти от националистической политической перспективы и об-ратиться к османским источникам, базирующимся на исламском праве.

До XV в. включительно в ос-манских источниках валахи и мол-даване именовались “врагами” (harbi) или “врагами неверными” (harbi küffar). Термин mu‘ahid, то есть “не-мусульманин, заключив-ший договор с мусульманами”, использовался только по отно-шению к правителям Валахии и Молдавии. В XVI−XVII вв. этот термин распространился на все население княжеств, также как и понятие “данник” (haracgüzar). Таким образом, из “территории войны” Валахия и Молдавия пре-вратились в “территорию ислама”, а жители княжеств трансформи-ровались из врагов (harbi) в не-верных, находящихся под защитой (zimmi). В терминологии офици-альных османских документов жители двух княжеств стали не-отличимы от жителей провинций к югу от Дуная, управлявшихся османскими наместниками. Па-наите предлагает свое определе-ние правового статуса Валахии и Молдавии – “выплачивающие дань и находящиеся под защитой провинции (княжества)”.

Румынские историки тради-ционно искали так называемые долгосрочные “договоры”, кото-рые якобы регулировали правовые отношения Молдавии и Валахии с Портой. Однако Панаите, изучив-ший источники XVI−XVIII вв., утверждает, что регулировало эти отношения обычно право и имен-но обычай являлся основанием для определения юридического статуса Молдавии и Валахии. Панаите обращает внимание на важность трансформаций, про-изошедших в 1774−1829 гг. и яв-лявшихся следствием поражения Османской империи в русско-ту-рецких войнах. Так, после 1774 г. бояре стали требовать автономии и инициировали кодификацию обычного права. Располагая под-держкой России, они стремились получить международное при-знание автономии княжеств, ссылаясь на “старые привилегии” Молдавии и Валахии, которые якобы основывались на т. н. “ка-питуляциях”. И действительно, на переговорах в Адрианополе в 1829 г. “капитуляции” рассматри-вались российской и османской делегациями как дипломатиче-ские источники для определения политического статуса княжеств. По мнению Панаите, тогда же сфабрикованная боярами тради-ция “старых привилегий” была воспринята западными учеными. В 1908 году румынский историк Константин Гиреску усомнил-ся в их аутентичности. Однако “привилегии”, которые Гиреску назвал апокрифами XVIII в., утвердились в румынской исто-риографии коммунистического периода и до сих пор цитируются в националистических работах и новейших учебниках как ос-новные документы для изучения османско-румынских отношений в XIV−XIX веках. Согласно Па-наите, подобный тип “договора” не характерен для османской дипломатической практики. До середины XVI в. султаны заклю-чали договоры с христианскими правителями на определенное число лет, до нарушения договора противной стороной или на срок жизни султана. В конце XIV – се-редине XVI вв. султаны заключа-ли временные соглашения о мире с князьями Молдавии и Валахии в устной или письменной фор-ме, часто называемые “присяга” (‘ahd), поскольку в средние века именно присяга рассматривалась в качестве главного гаранта со-блюдения договора (‘ahdname). Долговременных договоров не существовало, но до завоеваний Сулеймана Великолепного вопрос мира и войны между Портой и Молдавией с Валахией постоянно стоял на повестке дня.

Наталия Круликовска (Natalia Królikowska) в статье “Суве-ренитет и подчинение в крым-ско-османских отношениях в XVI−XVIII вв.” решает пробле-му суверенитета на основании изучения крымских хроник, а также европейских и османских отчетов, интерпретируя их в свете исламского права. Доминировавшая в Османской империи хана-фитская школа исламского права давала следующее определение законного правителя: “Лицо, вла-деющее и эффективно исполняю-щее власть”. Османские султаны восприняли идею ханафитских правоведов, согласно которой исключительная власть прави-теля выражается посредством четырех актов: упоминания имени правителя в пятничной молитве; сбора подушного налога и дани с не-мусульман; получения пятой части добычи, захваченной в ходе священной войны; исполнения установленных наказаний.

В пятничной молитве (hutbe) в мечетях Крымского ханства первоначально упоминалось имя хана, однако уже в XVII в. оно называлось после имени султана. Назначенные ханом чиновники собирали подушный налог и дань с его подданных не-мусульман. Кроме того, на основании декла-рировавшейся ханами преемствен-ности с правителями Золотой Орды, до конца XVII в. они полу-чали дань (именуемую “упоминка-ми”, “поминками” и “казной”) из Польско-Литовского государства и Московии. Для обозначения захваченной на войне добычи в Крымском ханстве использовались как мусульманский термин hums, так и монгольский – savga. Ис-точники говорят о присвоении ханом десятой части добычи, что соответствует монгольским прак-тикам. Наконец, в юрисдикции хана (его судей – кади) находилось исполнение наказаний за пять ко-ранических преступлений – пре-любодеяние, ложное обвинение в прелюбодеянии, употребление вина, кража и разбой. Следо-вательно, хан контролировал все четыре сферы исключитель-ной власти правителя. При этом очевидно, что власть его была ограничена. Если первоначально хан избирался из представителей династии Гиреев на курултае татарской знати в Крыму и затем утверждался султаном, то позже, в результате ослабления ханства, султан назначал нового хана в Стамбуле и отправлял в Крым, а церемония выборов превратилась в формальность. Новый хан так-же получал от султана символы власти, символизировавшие его подчиненный статус.

Статья Терез Оборни (Teréz Oborni) “Между Веной и Констан-тинополем: заметки о юридиче-ском статусе княжества Трансиль-вания” несколько отличается от большинства статей сборника, ко-торые стремятся если не показать, то, по крайней мере, учесть ос-манскую имперскую перспективу. Оборни избрала иную имперскую перспективу – габсбургскую, и сконцентрировала внимание на восприятии Трансильвании Габ-сбургами. Исследовательница показывает, что находившаяся в вассальной зависимости от сул-тана и воспринимаемая многими современниками как почти неза-висимая страна, Трансильвания рассматривалась Габсбургами как провинция Венгерского королевства. В фокусе рассмо-трения автора – три основные проблемы: 1) титул правителя Трансильвании (воевода или князь); 2) концептуализация и определение Трансильвании как провинции или страны (по дан-ным договоров, заключенных между Трансильванией и Венгер-ским королевством); 3) дебаты относительно права свободного выбора князя. В статье подробно реконструируется, как, в резуль-тате умело сбалансированной политики и секретных перегово-ров, сословиям Трансильвании удалось добиться фактического признания независимости от Габсбургов, сохраняя при этом лояльность султану.

Ловро Кунчевич (Lovro Kunčević) в статье “Двуликий су-веренитет: международный статус Республики Рагуза в раннее новое время” пытается переформулиро-вать традиционный вопрос: нахо-дилась ли Рагуза (Дубровник) под верховной властью султана или была независимым государством, платившим дань исключитель-но с целью обеспечения мира и торговых привилегий в империи? Для этого он обращается к международному праву раннего нового времени, выявляя анахро-низм привычной нам оппозиции зависимости и независимости. Автор показывает, что рагузские купцы находились в более при-вилегированном положении, чем купцы-мусульмане. Султанские фирманы XVII в. разъясняли, что рагузцы – не zimmi, а “рагузский народ”, или даже “настоящие ра-гузские купцы”. Особый статус давал им, в отличие от “франков”, право ездить верхом на коне, носить оружие (пусть только “в опасных местах”) и мусульман-скую одежду.

Особый статус Рагузы объяс-нялся прагматическими интереса-ми османов: Порте нужен был по-средник в торговле с христиански-ми странами Средиземноморья, с которыми османы часто воевали. Кроме того, рагузцы выкупали / обменивали османских пленных, доставляли посланников султана в западные страны и поставляли информацию о происходящем у “франков”. Наконец, Рагуза предоставляла квалифицирован-ную рабочую силу в соседние санджаки империи. Конечно же, османы воспринимали Рагузу как часть империи, но в силу ее важ-ности и военной слабости считали возможным не подчеркивать ее зависимый статус. Рагузская же дипломатия, манипулируя в пространстве между христианской и мусульманской политической традицией, перекодировала ос-манские термины, выражающие формы зависимости, в деклара-цию своей независимости в кругу христианских стран. Более того, в отношениях с христианскими го-сударствами рагузцы не уставали подчеркивать свой суверенитет. Ежегодную дань Порте рагузские дипломаты представляли как пла-ту за мир и торговые привилегии, что находило понимание в запад-ных странах. Даже в качестве дан-ников султана патриции Рагузы представлялись как независимая сторона взаимного контракта, а не субъект, получивший от сул-тана односторонние привилегии согласно исламскому праву. Ос-манское ‘ahdname рагузцы рас-сматривали как контракт (patto).

Соответственно, Кунчевич опровергает более распростра-ненную в историографии “осман-скую” версию зависимого статуса Рагузы, указывая, что европей-ские путешественники, историки и философы воспринимали ее как независимое государство; Рагуза вела переговоры и заключала договоры со странами Европы с соблюдением обычного диплома-тического протокола и без како-го-либо вмешательства османов; нейтралитет Рагузы соблюдался европейскими странами, когда они воевали с османами, что указывает на признание незави-симого статуса Рагузы в Европе. Кунчевич поясняет, что, в отличие от современности, в раннее новое время существовало несколько международных сообществ: хри-стианская Европа, т. н. “арабо-мусульманское” сообщество с центром в Стамбуле, Китай и т.д. Республика Рагуза была инте-грирована в два международных сообщества с разной правовой и политической культурой, и если де-юре Рагуза одновременно являлась и зависимой, и не зави-симой от османов республикой, то де-факто она была только не-зависимым государством.

Виктор Остапчук (Victor Ostapchuk) в статье “Казацкая Украина в пределах и за пределами османской орбиты, 1648−1681 гг.” постарался показать османский вектор в политике казацких гет-манов. Исследователь использует обтекаемый термин “Казацкая Украина” для обозначения поли-тического образования, возникше-го в результате вооруженного вы-ступления Войска Запорожского в 1648 г. (в украинской историогра-фии обычно используются такие термины, как Гетманат или Укра-инское казацкое государство). Остапчук считает признание ос-манского сюзеренитета одним из возможных вариантов в широком спектре военно-политических (османских и антиосманских) коалиций / альянсов, которые рассматривались или даже реа-лизовывались Богданом Хмель-ницким и его преемниками. Из-за этой “многовекторности” автор характеризует Хмельницкого как “самого скользкого союзника” в отношениях с сопредельными государствами. Даже гетман Петр Дорошенко, будучи подданным султана, на всякий случай под-держивал контакты с Польшей и Московией. Отношения До-рошенко с Портой Остапчук квалифицирует как “вассалитет”, а не “данничество”, поскольку казаки дани не платили. Также Остапчук находит весьма удач-ным термин “поливассалитет”, введенный украинским историком Тарасом Чухлибом для описания политического статуса “Казацкой Украины” во второй половине XVII в. По мнению Остапчука, османы традиционно придержи-вались оборонительной политики в Северном Причерноморье (за исключением, пожалуй, польско-турецкой войны 1672−1676 гг.), что в итоге привело к краху укра-инско-османского проекта. Это, в свою очередь, стало поворотным моментом в истории Северного Причерноморья, утраченного ос-манами в XVIII в.

Статья Габора Кармана (Gábor Kármán) “Суверенитет и репре-зентации: государства-данники в дипломатической системе Османской империи XVII в.” также от-личается новаторским подходом. Исследователь указывает, что проблема суверенитета Трансиль-вании XVI−XVII вв. в венгерской историографии обычно связыва-лась с венгерским национальным проектом. Для венгерского на-ционального самосознания тезис о том, что в безгосударственный период именно Трансильвания продолжила традиции венгерской государственности, был чрезвы-чайно важным. В 1960−1980-х в венгерской историографии доми-нировала точка зрения, согласно которой войны Трансильвании с Габсбургами в первой половине XVII в. велись ради создания “национального королевства”. Карман закономерно задается вопросом: насколько эта оценка отражает реальные мотивы пра-вителей Трансильвании, кото-рые были подданными султана? Он анализирует политическое оформление различий между ре-гионами имерии внутри (области, управляемые пашами) и вовне (го-сударства-данники), уделяя осо-бое внимание дипломатической репрезентации Трансильвании в Константинополе. Трансильвания ежегодно отправляла в Константи-нополь посла (осм. elçi) с данью, который также был уполномочен обсуждать важные вопросы. В некоторых случаях княжеского посла сопровождали три пред-ставителя (vekil) сословий Транс-ильвании (венгерское дворянство, саксонские / немецкие бюргеры и секейские военные поселенцы), чтобы подчеркнуть единство позиции. Кроме того, в Констан-тинополе находился постоянный (ежегодно сменяемый) резидент (осм. kapi kehayasi, венг. kapitiha), который не имел права на высо-чайшую аудиенцию, но должен был контактировать с великим визирем и прочими сановниками и оповещать князя о ситуации в столице империи. Но ряд других зависимых государств, а также не-которые иностранные государства тоже имели постоянных послов в Порте или присылали послов для переговоров. Наконец паши – на-местники провинций – имели в столице постоянных представи-телей (kapi kehayasi) и экстраор-динарных посланников. Таким образом, титулатура дипломатов – постоянный (kapi kehayasi) или чрезвычайный (elçi) представи-тель – отражает, скорее, не статус их правителей при османском дворе, но их функции.

Расположение дипломатиче-ских представительств в город-ском пространстве Константино-поля также показывает отсутствие иерархии / статуса. В диплома-тическом церемониале отличия между суверенными и вассаль-ными государствами заметны бо-лее отчетливо. Это проявлялось, прежде всего, в количестве чаву-шей, высылавшихся для встречи посольства в Константинополь, количестве кафтанов, которыми одаривали членов посольства, чис-ле аудиенций у султана – одна для Трансильвании (фактически, для подношения дани) и две для по-слов суверенных государств. Если послы независимых стран должны были отвесить глубокий поклон и поцеловать рукав одеяния султана, то с 1635 г. послы Трансильвании должны были целовать ковер у ног султана, что свидетельствовало о понижении статуса. Османы отка-зались от нововведения только по-сле того, как новый князь – Дьердь Ракоци ІІ (1648−1660) согласился выплачивать более высокую дань, на чем уже давно настаивала Порта.

После неудачного похода 1657 года на Польшу, закончившегося полным разгромом войск Дьердя Ракоци ІІ, статус трансильванских послов резко упал, что отразилось не только на уменьшении числа встречающих чавушей и пожало-ванных кафтанов, но и на росте числа случаев неуважительного отношения к дипломатам. Князь был отстранен от власти и погиб в битве с османами в 1660 г., терри-тория княжества была уменьшена на треть, дань увеличена с 15 тысяч гульденов до 40 тысяч, а новый князь назначался уже не ‘ahdname, но более низкой по статусу грамо-той – berat. В 1657 г. трансильван-ское посольство было заключено в Семибашенный замок, служив-ший темницей для особо важных преступников. Подобные случаи неоднократно повторялись в по-следующие годы.

Весна Миович (Vesna Miović) в статье “Дипломатические от-ношения между Османской импе-рией и Республикой Дубровник” анализирует балансирование города-государства между мо-гущественными державами. На наш взгляд, лучше всего Миович удалось показать методы деятель-ности рагузских послов, привоз-ивших дань в Стамбул (tribute ambassadors). В инструкциях, которые давал Сенат Дубровника, послам предписывалось демон-стрировать бедность и военную несостоятельность города. Послы должны были убедить османских сановников, что Рагуза с трудом выплачивает наложенную на нее дань (с конца XV в. – 15 тысяч дукатов) и не в состоянии себя защитить. Таким образом, Респу-блика надеялась избежать как уве-личения дани, так и привлечения ее к военным кампаниям османов. Сделать это было не просто, так как Дубровник был богатым тор-говым центром, с большим фло-том, мощнейшими укреплениями и артиллерией. Поэтому послы использовали различные методы, дабы убедить османов в противоположном, и разыгрывали “спек-такль бедности” (poverty drama).

Миович ообращает внимание и на подготовку драгоманов, указы-вая на существование в Стамбуле целой касты левантинцев (под-данных султана европейского происхождения), в которой про-фессия драгомана передавалась из поколения в поколение. Не менее интересен ее анализ сбора информации и шпионажа, кото-рыми занимались послы и купцы Дубровника в Стамбуле – в инте-ресах христианских государств, и в Европе – в интересах османов.

В исторических нарративах народов Юго-Восточной Европы восстания против османского владычества занимают одно из важнейших мест, а их вожди проч-но утвердились в пантеоне нацио-нальных героев. Раду Пэун (Radu G. Păun) в статье “Внутренние враги: сети влияния и вооружен-ные восстания против османского владычества (Молдавия и Валахия в XVI−XVII вв.)” выходит за рам-ки привычного повествовательно-го подхода и пытается выявить об-щие черты и “скрытые пружины”, приводившие к восстаниям. Пэун отобрал шесть восстаний, произо-шедших в княжествах Молдавии и Валахии между 1574 и 1711 гг. (причем дважды восстания проис-ходили синхронно). Особенно его интересуют господари княжеств, возглавившие восстания. Все они являлись назначенцами султана и, тем не менее, поднимали против него восстания. Чтобы разъяснить этот парадокс, автор исследовал динамику отношений между Портой и вассальными княже-ствами; европейскую политику по отношению к османам, от идей “крестового похода” до выгодного для европейской торговли “режи-ма капитуляций”; карьеру вождей восстаний; “духовную атмосфе-ру” эпохи и видение будущего Османской империи.

Как правило, будущие лидеры восстаний значительную часть своей жизни проводили за преде-лами княжеств, господарями ко-торых впоследствии становились. Фактически, право на престол покупалось при дворе султана, причем сумма постоянно росла. Ключевую роль в процессе на-значения играли немусульманские элиты Стамбула – потенциальные кредиторы претендента: еврей-ские банкиры и богатые греческие купцы, патриарх и оставшаяся греческая знать, как, например, семейство Кантакузинов в конце XVI – начале XVII вв. Поддержка кого-либо из европейских послов или любимой жены султана так-же играла существенную роль. Именно эти альтернативные или неофициальные сети влияния обе-спечивали доступ претендента ко двору султана и его назначение го-сподарем. Долгое время османов это устраивало, поскольку впи-сывалось в их стратегию частой ротации господарей и сохранения соперничества между господаря-ми и новыми претендентами, что вело к еще большему ослаблению вассальных княжеств.

В ту эпоху, особенно в конце XVI в. (1591/1592 г. был нача-лом нового тысячелетия по му-сульманскому летоисчислению), среди мусульман и христиан широко распространялись слухи о близком крахе Порты. Греческие круги Стамбула (не без влияния венецианцев, с которыми у них были тесные торговые связи) ста-рались использовать своих выдви-женцев-господарей как один из инструментов свержения осман-ского владычества и возрождения Византии. Именно этим можно объяснить то, что, в отличие от пришлых назначенцев, господари, прожившие всю жизнь в родном княжестве, не поднимали восста-ний, а местное боярство в своем большинстве не поддерживало или даже убивало господарей-бунтовщиков, недавно назначен-ных из Стамбула. В результате османы изменили “кадровую по-литику”. Они стали назначать го-сподарями греков-”фанариотов”, живших в Стамбуле (в том числе в квартале “Фанар”), не имевших военного опыта и ставших к тому времени “теневой элитой” империи, чей материальный и социальный капитал полностью зависел от османского влады-чества. Господари-“фанариоты” не были лично заинтересованы в восстаниях, тем более что это могло навредить их близким и их влиянию в Стамбуле.

Овидиу Кристя (Ovidiu Cristea) в статье “Друг моего друга и враг моего врага: румынское участие в османских кампаниях” рассма-тривает проблему выполнения правителями Молдавии и Вала-хии одного из главных вассаль-ных обязательств – поставки войск по требованию султана. По-добное требование выдвигалось султанами, вероятно, еще в конце XIV в., но первые письменные свидетельства датируются XV в. В XVI веке посылаемые по требова-нию султана контингенты состав-ляли от трех до шести тысяч во-инов, главным образом – конные отряды, которые использовались на соседних театрах военных действий. В XVII в. эффектив-ность молдавских и валашских войск упала: они почти не имели огнестрельного оружия и были недисциплинированны. Поэтому османы преимущественно ис-пользовали их на строительстве мостов и укреплений.

Тема отчасти продолжается в статье Марии Иванич (Mária Ivanics) “Военное сотрудничество Крымского ханства с Османской империей в XVI−XVII вв.”, посвященной вопросу крымско-осман-ских отношений. Иванич (вслед за Халилом Иналчиком) считает сохранившийся до нашего време-ни татарско-османский договор 1704 г. позднейшей компиляцией, а не оригинальным договором 1475 г. Не выдвигая собственной гипотезы, Иванич повторяет тезис Иналчика о том, что татары при-няли протекцию султана летом 1475 г., а вассальный статус хан-ства сформировался постепенно. Непосредственный вклад Иванич состоит в подробном рассмотре-нии следующих вопросов: фазы османско-татарского военного сотрудничества; структура и чис-ленность татарского войска; во-енное дело татар; экономические аспекты походов; османско-та-тарские контакты в ходе военных кампаний; роль крымских татар в политике Центрально-Восточной Европы; дипломатия крымских татар.

В добротно написанной статье вызывают вопросы два момента. Во-первых, характеристика воен-ного дела татар дается преимуще-ственно на материале “венгерских походов”. При этом богатейший материал османско-татарских походов против Речи Посполитой остается практически невостре-бованным. Во-вторых, сомнение вызывает оценка численности татарского войска, предложенная Иванич (С. 281-283). Сославшись на упоминание у Эвлия Челеби (1660-е) 80-тысячного татарского войска, Иванич тут же заявляет, что эти данные явно завышены и не подтверждены иными ис-точниками. Тем не менее, фран-цузский инженер Г.Л. де Боплан, в 1630−1647 гг. возводивший на Украине укрепления против та-тарских набегов, в своем “Описа-нии Украины” (1651) давал такую же цифру: “Получив распоряже-ние от султана идти в Польшу, хан со всею поспешностью собирает войска; армия состоит из 80,000 человек, если сам он участвует в походе; в противном случае чис-ленность войска достигает от 40 до 50,000 человек, и начальство над ним поручается одному из мурз”.¹ Иванич цитирует этот труд Боплана (C. 288). Более того, она упоминает требование османов к крымскому хану (1596) выставить 70-80 тысяч воинов для “венгер-ской кампании”. Таким образом, исследовательница противоречит сама себе.

В сравнении с другими мате-риалами сборника, статья Яноша Сабо (János Szabó) “Блестящая изоляция? Военное сотрудни-чество княжества Трансильвания с Османской империей в 1571−1688 гг. в зеркале дилемм венгерской историографии” явно выигрывает, благодаря наличию в ней краткого, но концептуального историографического обзора. Сабо указывает, что главный па-радокс венгерской историогра-фии состоял, с одной стороны, в подчеркивании особой роли Трансильвании в национальной истории, а с другой – в игнориро-вании ее отношений с Османской империей. Ключ к этой загадке Сабо видит в переплетении исто-риографии вопроса с полити-кой. В результате антигабсбург-ской революции 1848−1849 гг. венгерские историки отбросили прежний династический подход к историописанию и перешли к примордиалистской националь-ной парадигме. После поражения венгров от османов в 1526 г. Вен-герским королевством до 1918 г. правила династия Габсбургов. Однако после жестокой расправы над венгерскими революционе-рами 1849 г. Габсбурги (а вместе с ними и немцы в целом) стали ретроспективно рассматриваться как оккупанты Венгрии. Транс-ильвания же отныне понималась как важное звено в истории вен-герской государственности. Как заявил Шандор Силадьи в “Исто-рии Трансильвании” (1866), она выполняла “миссию сохранения венгерской нации”. И хотя в 1867 г. был найден компромисс между Габсбургами и венгерской аристо-кратией – дуалистическая монар-хия Австро-Венгрия, независимая от Габсбургов Трансильвания осталась связующим звеном меж-ду средневековым Венгерским королевством и возрожденной венгерской государственностью нового времени. До 1688 г. Транс-ильвания сохраняла независи-мость от Габсбургов именно по-тому, что была данником Порты, но при этом венгерские историки предпочитали вскользь упоминать о статусе княжества в Османской империи, описывая его то как “номинальный вассалитет”, то как “протекторат”. Таким образом, в венгерской историографии Транс-ильвания ретроспективно оказа-лась в “блестящей изоляции” как от Габсбургов, так и от османов.

Данная тенденция только укре-пилась в социалистической Вен-грии. С одной стороны, ложно понимаемая “солидарность” стран социалистического лагеря, факти-чески навязанная руководством СССР, привела к косвенным огра-ничениям исследования венгер-скими историками соседних “дру-жественных” стран (в результате Трианонского мира 1919 г. многие провинции Венгерского королев-ства оказались в составе соседних государств: Трансильвания пере-шла к Румынии, Словакия – к Че-хословакии, а Хорватия и Воеводина – к Югославии). В результате венгерская историография стала еще более антигабсбургской и в целом антинемецкой – фактиче-ски, антизападной, что вполне устраивало и соседей, и Кремль. Более того, в особой исторической роли Трансильвании оказалось заинтересовано и коммунисти-ческое руководство Венгрии. В 1983 г. было опубликовано исто-рическое эссе (затем экранизиро-ванное) о трансильванском князе Габоре Бетлене, 400-летие рож-дения которого отмечала страна. В венгерской исторической тра-диции правление Габора Бетлена (1613−1629) считалось “золотым веком” Трансильвании. К власти в княжестве он пришел с помощью османских войск, что позволяло провести очевидную параллель с Яношем Кадаром, генеральным секретарем венгерской комму-нистической партии (ВСРП) в 1956−1988 гг., пришедшим к вла-сти с помощью советских войск. Изданная в 1986 г. трехтомная “История Трансильвании” со-держала множество фактических деталей, но не давала ответа на структурные вопросы о тенденци-ях развития княжества. В 1990-х ситуация изменилась: появились исследования дипломатических и экономических отношений Трансильвании с османами и даже публикации, изучающие личные контакты князей с ведущими османскими политиками регио-на. И только проблема военного сотрудничества Трансильвании с османами по-прежнему остава-лась в тени.

Восполняя этот пробел, Сабо рассматривает состояние транс-ильванского войска в конце XVI – XVII вв.; рамки военного сотруд-ничества с Османской империей; отправку трансильванских войск в румынские воеводства; роль Трансильвании в польско-осман-ских конфликтах и на венгерском театре военных действий (против Габсбургов); а также участие в во-йнах вспомогательных османских подразделений на стороне транс-ильванских князей. В итоге, Сабо отвергает как несостоятельное принятое многими венгерски-ми коллегами утверждение, что вассальное обязательство Транс-ильвании поставлять войска по требованию султана действовало лишь номинально.

Военному потенциалу торго-вой республики посвящена статья Домагоя Мадунича (Domagoj Madunić) “Система обороны Ре-спублики Рагуза (1580−1620 гг.)”. Несмотря на то, что руководство Дубровника всячески подчер-кивало полную военную не-состоятельность республики и рассчитывало на покровитель-ство ведущих держав региона, городу-государству требовалось обеспечивать свою безопасность не только дипломатическими средствами. У него имелись пусть небольшие, но собственные во-йска: во-первых, чтобы бороться с пиратами и умиротворять взбун-товавшиеся провинции маленькой республики; во-вторых, служить средством сдерживания врага, дабы выиграть время и с помощью дипломатии получить помощь мо-гущественных протекторов. Как утверждает Мадунич, Республика Рагуза имела военное значение для Адриатики в силу наличия у нее хорошо развитой инфраструк-туры, обеспечивавшей потреб-ности ведения военных действий в регионе. Нигде на Адриатике у османов не было порта, сравнимо-го с Дубровником. Возможность воспользоваться артиллерийским парком Дубровника, погрузив его на корабли и доставив в любую точку Адриатики, привлекала одни и настораживала другие державы региона. Наконец, Ре-спублика Рагуза располагала большим количеством квалифи-цированных мастеров, которых можно было привлечь для ремон-та и оснащения кораблей, произ-водства вооружения и амуниции.

В последней, четвертой, части сборника помещены две статьи, которые, фактически, выполняют функции Заключения. Шандор Папп (Sandor Papp) в статье “Си-стема автономных мусульманских и христианских общин, Церквей и государств в Османской империи” предпринял попытку система-тизации отношений имперского центра с автономными обра-зованиями. Несмотря на явное стремление Порты к централиза-ции и унификации управления, в империи, наряду с управляемыми из центра административно-тер-риториальными единицами – ви-лайетами и санджаками, суще-ствовали автономные образования (территориальные и экстерри-ториальные) с разнообразным статусом, что позволило Паппу охарактеризовать Османскую им-перию как “конгломерат”. Автор отмечает наметившуюся в исто-риографии тенденцию обозначать зависимые от Порты страны не как “вассальные государства”, но “государства-данники”. Послед-нее определение базируется на османском термине haracgüzar. Папп не поддерживает эту тенден-цию, предпочитая определение “вассальное государство”. Он строит свою аргументацию на основе анализа документов, исхо-дивших из султанской канцелярии и регулировавших отношения с зависимыми государствами и общинами. По мнению Паппа, именно незнание его венгерскими коллегами османской истории и исламского права поддерживает популярность ошибочного тези-са о якобы “почти независимой” Трансильвании.

Папп сравнивает мусульман-ские (Карамания, Крым, Ширван, Мекка, Тунис, Алжир, Триполи, “наследственные санджаки” (Кур-дистан), Египет) и немусульман-ские (Мурсия, Галата, Наксос, Хиос, Рагуза, Корфу, Молдавия и Валахия, Венгрия и Трансиль-вания, “Казацкая Украина”, ре-лигиозные общины) автономные образования, чей статус основы-вался на разных правовых и исто-рических источниках. Стремясь показать важность исламского права и прецедента в отношениях османских / мусульманских пра-вителей с зависимыми государ-ствами / общинами, Папп выходит за географические и исторические пределы Османской империи, рас-сматривая отношения Мухаммеда и халифа Омара / Умара с невер-ными (зимми), а также договор 713 г. о защите христианского населения провинции Мурсия (Пиренейский полуостров), заво-еванной арабами.

В статье представлены и ги-бридные ситуации, когда в заво-еванную страну (Тунис, Алжир, Триполи) назначались наместни-ки – бейлербеи, чьи должности со временем становились наслед-ственными, как в случае с “вас-сальными правителями”. Другой пример гибридной ситуации – пограничье с могущественным и враждебным Ираном, где местная курдская знать получала в наслед-ственное управление санджаки, что должно было гарантировать ее лояльность Порте.

В целом, эта обзорная и по-этому местами неизбежно поверх-ностная статья показывает, на-сколько Порта руководствовалась текущими интересами, прибегая к самым разнообразным практикам в ущерб модели централизованно-го управления.

Статья Дариуша Колодзейчика (Dariusz Kołodziejczyk) “Что вну-три, а что снаружи? Государства-данники в османской политике” носит несколько провокационный характер. Исследователь ставит под сомнение как само понятие “суверенитет”, так и критерии суверенитета, используемые исто-риками “государств-данников”. Польское королевство и Москов-ское царство до конца XVII века выплачивали дань (называемую “упоминками” или “подарками”) крымскому хану – вассалу турец-кого султана. Означает ли это, что обе эти державы также являлись “государствами-данниками” Пор-ты? Более того, до 1606 г. Габсбур-ги также платили дань Порте за Венгерское королевство. В то же время, Йемен, обозначаемый на картах как обычная османская провинция, на самом деле тако-вой не являлся. Северная, горная, часть Йемена была независима, управлялась имамами, которые воевали с османскими войсками, заключали перемирия и получали от султана ‘ahdname – так же, как это было в случае с Трансильва-нией, Венецией или Польшей. В 1635 г. османские войска на не-сколько десятилетий были изгна-ны и из Южного Йемена. Зависи-мость Йемена от Порты сводилась к упоминанию имени султана в пятничной молитве. Переговоры с непокорными подданными были частью забот султана. Некоторые арабские племена (бедуины) и курдские бейлики также не плати-ли дань султану, хотя традиционно рассматриваются историками как внутренние провинции империи. Следовательно, делает вывод Колодзейчик, граница, прово-димая между “внутренними” и “внешними” владениями империи зачастую весьма условна.

Автор предлагает отказаться от бесплодных дискуссий о том, обладал ли тот или иной прави-тель суверенитетом, и перейти к изучению степеней суверенитета. Вместо дающих сбой формальных правовых критериев, таких как уплата / неуплата дани, Колодзей-чик предлагает свои: наличие по-литических и военных ресурсов, позволяющих игнорировать волю султана; прочность экономиче-ских связей с центром; вклад в общую имперскую культуру. По мнению Колодзейчика, Османская империя была более разнородной, чем это традиционно признается в историографии, и просуще-ствовала так долго благодаря сотрудничеству провинциальных мусульманских и христианских элит с центром.

В заключение хочется добавить несколько общих наблюдений. Так, обращает на себя внимание национальный состав авторов ста-тей сборника. Статьи по истории Дубровника / Рагузы ожидаемо на-писаны хорватскими историками, по истории Молдавии и Валахии – румынскими. Также неудивитель-но, что все статьи о Трансильвании принадлежат перу венгерских историков. В каждом случае речь идет о трех статьях, в которых рассматривается правовой статус, дипломатические отношения с Портой и военное сотрудничество с османами. Крымскому ханству посвящено две статьи авторства польской и венгерской исследо-вательниц. Наконец, Казацкой Украине – только одна, написанная канадским историком. Состави-тели сборника не объясняют, чем вызвано отсутствие украинских и российских исследователей. На наш взгляд, это не позволило в полной мере реализовать одну из задач, заявленных во Введе-нии: “Целью организаторов было обеспечить свежий обзор исто-риографий в отдельных странах и, таким образом, открыть новые перспективы для дальнейших ис-следований” (С. 2).

Более того, именно отсут-ствие историографических об-зоров можно назвать наиболее заметным недостатком сборника. Приятным исключением явля-ется лишь статья Яноша Сабо, сумевшего в сжатой форме не только охарактеризовать исто-риографическую традицию, но и показать ее связь с тенденциями в политической жизни Венгрии двух последних столетий. В более концептуальных статьях Виорела Панаите, Ловро Кунчевича и Га-бора Кармана хотя и нет истори-ографических обзоров, но четко обозначены традиционные для той или иной национальной исто-риографии концепты, которые авторы намерены подвергнуть ревизии. В остальных случаях читателю приходится только гадать – от какой национальной традиции (клише, топосов и ми-фов) отталкивается тот или иной автор в своей статье.

Особо хотелось бы отметить новизну подходов Виорела Па-наите, Ловро Кунчевича и Габора Кармана. Статья Виорела Панаите важна отходом от националь-ной (румынской) перспективы и блестящим анализом отношений Порты с Валахией и Молдавией из перспективы султанской кан-целярии и исламского права. Лов-ро Кунчевичу удалось показать уместность одновременно двух перспектив – османской и евро-пейской / рагузской – в изучении правового статуса Дубровника. Наконец, статья Габора Кармана интересна использованием под-ходов “новой культурной исто-рии” – исследователь обращается к изучению символов власти, церемониальных практик и ре-презентаций.

В целом, данный сборник, не-сомненно, способствует не только лучшему пониманию процессов, имевших место в Восточной и Юго-Восточной Европе в XVI− XVII вв., но и более предметному анализу многообразия отношений между ядром империи и ее пери-ферией.