- Lost and Found: The Discovery of Lithuania in American Fiction by Aušra Paulauskienė
В 2005 году издательство “Rodopi” открыло новую серию “На границе двух миров: идентичность, свобода и моральное воображение в Прибалтике”, посвященную странам Балтии, в первую очередь – Литве. Ab Imperio опубликовал более полудюжины рецензий на книги, вышедшие в этой серии, в частности, на монографии литовского исследователя Леонидаса Донскиса и американского литовского литературоведа Гедрюса Субачюса.1 Новая книга литовской исследовательницы Аушры Паулаускене “Потерянное и обретенное. Открытие Литвы в американской прозе” тематически близка работе Гедрюса Субачюса. Если Субачюс сосредотачивается на литовской линии в романе “Джунгли” Эптона Синклэра, то Аушра Паулаускене анализирует литовские сюжеты в американской литературе в более широком [End Page 417] контексте. Аушра Палаускене – не первая, кто затрагивает проблему связи литературы с развитием идентичности. Мы можем упомянуть интересные, оригинальные и новаторские для своего времени книги Лизы Грекул и Юриса Розитиса,2 написанные с исключительно литературоведческих позиций, которым не достает междисциплинарности. Рецензируемая книга может быть рассмотрена как попытка преодоления этих родовых недугов традиционного литературного анализа.
Книга состоит из пяти глав. В первых трех главах, содержание которых относительно слабо соотносится с остальными разделами книги, речь идет об американских писателях еврейского происхождения − выходцах из Литвы. Четвертая и пятая главы, в которых анализируется литовские мотивы у американских авторов и произведения американских литовских писателей, связаны между собой в большей степени.
Аушра Паулаускене полагает, что формирование литовских образов в американской литературе, например, в творчестве Эптона Синклэра,3 явилось своеобразным литературным открытием Литвы в связи с появлением в США литовских эмигрантов, а современная американская проза заново открывает уже независимую Литву (Р. 2). Американская перцепция Литвы почти всегда была интеллектуальным “географическим” конструктом,4 локализованным между двумя полюсами воображаемой географии Восточной Европы – Польшей и Россией (Р. 95). Для современных американских интеллектуалов оказалось сложным помыслить регион не только как славянский (русский и польский), но и как балтский – литовский. Если писатели начала ХХ века создавали относительно реалистичные образы литовцев, то образ Литвы в текстах современных авторов (например, Джонатана Фрэнзена5) ничего, кроме возмущенных откликов со стороны литовских критиков, не вызывает.
Литовский дискурс в американской литературной традиции [End Page 418] формировался долго и мучительно.6 Первые литовские иммигранты прибыли в США в середине XIX столетия и до начала ХХ века оставались “невидимым” и “молчаливым” сообществом. Первое по степени известности, изучаемости и востребованности “литовское” произведение в литературе США – роман “Джунгли” Синклэра. По мнению Паулаускене, автору удалось отобразить трудности адаптации литовцев в США, но с точки зрения культурной принадлежности герои Синклэра ближе к славянам, чем балтам (Р. 8).
Книга Аушры Паулаускене предлагает интересный анализ малоизученного “литовского” романа американской писательницы Маргарет Сибэч (1875–1948) “Этот Доналейтис: история угольных краев”.7 Роман был написан в момент становления американской этнологии в начале ХХ века (Р. 98), когда американские интеллектуалы систематизировали свои знания о Восточной Европе, “населяя” ее реальными обитателями, включая литовцев.8 К сожалению, этот роман о судьбе литовского эмигранта Андро Доналейтиса остался почти неизвестным американскому читателю − литовцы не вызывали особого интереса у среднестатистического американца (Р. 89).
Несмотря на это, книга важна как часть американской интеллектуальной истории, как описание культурного и социально-экономического ландшафта литовских колоний в США и динамики и географии занятости литовских эмигрантов (от угольных шахт до городских баров, Рp. 101-102). Если герои Синклэра обретают себя в политической борьбе, то у Сибэч они находят поддержку в протестантизме. Автор стремится показать, что протестантизм играл более положительную роль в жизни американских литовцев, [End Page 419] чем католицизм.9 Ее герой, Андро Доналейтис, разрывает свои отношения с Католической Церковью (Рp. 87, 113), а сам роман обретает мощную секулярную направленность, характерную для литовской прозы ХХ века в целом.10
По мнению Паулаускене, Сибэч соотносила литовцев со скандинавами, европейцами, которые смогли американизироваться и вписаться в американский культурный и политический контекст (Р. 105). В романе представлен успешный случай ассимиляции на протяжении одного поколения, в то время как, по словам Паулаускенэ, в реальности, “чтобы произвести полностью американизированный продукт, требовалось три поколения литовских женщин” (в тексте: “it takes three generations of Lithuanian women to produce a fully Americanized product” – Р. 116).
Аушра Паулаускене полагает, что некоторые американские авторы еще не осознали того, что Литва уже более пятнадцати лет развивается как независимое государство. Вместо этого в воображаемой географии Восточной Европы Литва все еще фигурирует как часть русского пространства (Р. 2). Так, “литовский” роман нашего современника Джонатана Фрэнзена слабо соотносится с современной Литвой. В то время как Синклэр сочувствовал социальным и национальным чаяниям своих литовских героев, Фрэнзэн не понимает, почему в Литве столь велика роль политического национализма (Р. 5). Паулаускене заключает, что современный литературный дискурс в США в целом характеризуется “неузнаванием” (“misidentification”) Литвы (Р. 7).
Этому “неузнаванию”, как считает Паулаускенэ, отчасти способствовали американские еврейские писатели литовского происхождения, которые не были носителями литовской идентичности. Они привнесли в американскую литературу культуру европейского [End Page 420] еврейства, в основе которой лежал идиш, и славянские, польскорусско-белорусские, традиции.11 Литовско-еврейские отношения на протяжении ХХ века были далеки от идеала.12 Литовские евреи отторгались активно развивавшейся литовской национальной культурой. В свою очередь, евреи Литвы практически не демонстрировали желания принять новую литовскую политическую идентичность. Литовские евреи, как в Литве, так и в Америке, крайне прохладно отнеслись к появлению независимого литовского государства, рассматривая его как временное явление; это подчеркивает, насколько глубоко в идентичности литовских евреев все литовское было интегрировано в большой имперский российский контекст (Р. 33). Столкновения двух сообществ в период второй мировой войны привели к тому, что литовские радикалы приняли участие в Холокосте. Образы евреев в литовской литературе первой половины ХХ века (в произведениях Винцаса Креве и Юлии Жемайте13) весьма противоречивы (Рp. 75-76), а в послевоенной литовской советской прозе они почти не встречаются. В современной Литве наметилось сближение между двумя сообществами (Р. 14), и обращение Аушры Паулаускене к литовскоеврейской проблематике является проявлением желания преодолеть старые этнические стереотипы.14 [End Page 421]
Аушра Паулаускене напоминает, что среднестатистический еврейский эмигрант из Литвы в США был литваком − “не географической или политической, а культурной категорией” (Р. 17). К этой категории автор, в частности, относит Эбрэхэма Кэхэна, Эзру Брудно и Голди Стоун (Ольга Тувин) – американских прозаиков еврейского происхождения. Если литовские авторы прилагали немалые усилия к сохранению своей идентичности и языка, что делало их маргиналами в контексте американского англоязычного литературного мэйнстрима, то евреи литовского происхождения достаточно быстро расставались со своей идентичностью, переходя на английский язык и пытаясь влиться в американскую литературу (Рp. 45-47).
Так, история Кэхэна15 – это история успешной добровольной ассимиляции, что вызывало непонимание со стороны американских литовцев. Произведения Брудно16 Паулаускене также характеризует как маргинальные (Р. 53). Она весьма скептически оценивает и нравственные качества американских героев Кэхэна, полагая, что платой за успешную американизацию стало духовное падение (Р. 49).
Допустимым вариантом ассимиляции для литовцев была американизация без разрыва с литовским этническим сообществом (Р. 109). По мнению Паулаускене, Кэхэн, который родился и вырос на территории современной Литвы, не был понят американскими литовцами потому, что до эмиграции в США практически не контактировал с литовской культурой (Р. 23). Для Кэхэна Вильнюс всегда оставался Вильно – еврейско-польским городом, где литовцы были сельской экзотикой (P. 28). У Брудно Вильнюс обретает атрибуты нового Иерусалима, еврейского политического и культурного центра, центрального локуса особого восточноевропейского еврейского национального проекта (Р. 59).
Паулаускене считает, что “литовские” произведения Кэхэна являются литовскими только географически, ввиду полного отсутствия в них литовских героев. “Невидимую Литву Кэхэна [End Page 422] характеризует явный недостаток литовцев” (Р. 34), – пишет Паулаускене. Так же она отзывается о творчестве Брудно, для которого Литва была не более чем этнографической славянской периферией России, а само понятие “литовское” являлось географической категорией, которая ассоциировалась вовсе не с литовцами, а с евреями и, в меньшей степени, с поляками (Р. 57). Пожалуй, лишь в произведениях Голди Стоун можно найти литовские сюжеты и сочувственные отзывы о литовском национальном движении (Р. 68). В своих книгах Стоун пыталась представить почти идиллическую картину мирного сосуществования и взаимопонимания литовцев и евреев (Рp. 74-75), что было проявлением гражданской позиции в то время, поскольку некоторые литовские интеллектуалы не скрывали своего нетолерантного отношения к евреям.
Многие американские литовцы писали почти исключительно на литовском языке,17 культивируя этноцентричные образы Литвы и литовцев. Независимо от своих политических взглядов, такие литовские писатели в Америке, как Йонас Шлюпас, Александрас Бурба, Йонас Мачис, Йонас Гринюс, Юозас Андзюлайтис, Бронюс Лауцявичюс, Клеопас Юргелионис, разделяли этноцентричный подход к творчеству18 и добровольно ограничили репертуар тем и сюжетов, сосредоточив свое внимание исключительно на межвоенной Литве и жизни литовцев в изгнании.19 Писатели левой политической ориентации (Альгирдас Маргерис, Ройюс Мизара20) в этом [End Page 423] смысле не отличались от более консервативных коллег, отказываясь от слияния с литературным англоязычным мэйнстримом (Рp. 127, 133-135). В их социально ориентированных произведениях в качестве героев фигурируют национально мыслящие американские литовцы, скептически относящиеся к католицизму, полемизирующие как с поляками, так и с русскими (Рp. 141, 144).
В целом, книга Паулаускене интересна как попытка отойти от традиционных методов изучения истории литературы и перейти от нормативной описательной историографии к изучению текстов в контексте различных авторских дискурсов. Впечатление от книги несколько ослабляет гендерная односторонность в подборе объектов изучения: автора интересует главным образом писатели-мужчины. Такая односторонность не типична для новейших работ, в которых авторы-женщины пытаются проанализировать роль писателей-женщин в формировании идентичности того или иного сообщества.21
Подход автора был бы еще более убедительным, если бы она уделила большее внимание сравнительному изучению литературного наследия представителей правых и левых взглядов в литовском зарубежье, особенно в контексте латышско-еврейских взаимных представлений.
Тем не менее, в целом рецензируемая книга способствует значительному расширению границ существующего исследовательского контекста, в частности за счет интеграции методов смежных наук. Монография интересна как филологический взгляд на историю литовского опыта в Америке. Это интересная, качественная и оригинальная книга. Хочется надеяться, что со временем она будет переведена и издана на русском и других восточноевропейских языках и окажет влияние на развитие балтийских исследований. [End Page 424]
Максим КИРЧАНОВ, д.и.н., доцент, факультет международных отношений, ФГБОУ ВО “Воронежский государственный университет”, Воронеж, Россия. maksymkyrchanoff@gmail.com
Footnotes
1. Cм. Максим Кирчанов. Leonidas Donskis, Loyalty, Dissent and Betrayal: Modern Lithuanian and East-Central European Imagination (Amsterdam, 2005)… // Ab Imperio. 2006. № 3. С. 573-582; он же. Giedrius Subačius, Upton Sinclair: The Lithuanian Jungle. Upon the Centenary of “The Jungle” (1905 and 1906) by Upton Sinclair (Amsterdam: “Rodopi”, 2006)… // Ab Imperio. 2008. № 3. С. 539-545.
2. L. Grekul. Leaving Shadows. Literature in English by Canada’s Ukrainians. Edmonton, 2005; J. Rozītis. Displaced Literature. Images of Time and Space in Latvian Novels Depicting the First Years of Latvian Postwar Exile. Stockholm, 2005.
3. U. Sinclair. The Jungle. New York, 1960.
4. О воображаемой географии см.: R. Inden. Imaging India. Cambridge, 1990; L. Wolff. Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on Mind of the Enlightenment. Stanford, 1994; M. Todorova. Šta je istorijski region // Reč. 2005. No. 73. S. 81-96; M. Todorova. Imaginarni Balkan. Beograd, 1999.
5. J. Franzen. The Corrections. New York, 2001.
6. Формирование локальных литературных дискурсов в американской и канадской литературе, которые в большей степени ассоциировались с восточноевропейскими литературными традициями, было длительным процессом. Их важнейшим результатом стало появление различных литературных трендов и течений, степень связи и зависимости которых от литературного англоязычного тематического мэйнстрима могла быть различной. Lisa Grekul. Diasporic Cartography: Mapping the Ukrainian Canadian Literary Landscape // Kalyna Journal. 2007. Vol. 1. No. 2. Pp. 13-18; В. Куланіч. Українське літературне життя в Канаді. Проблеми ранньої англомовної творчості канадських українців // Kalyna Journal. 2007. Vol. 1. No. 2. Pp. 24-31.
7. Margaret Seebach. That Man Donaleitis. A Story of the Coal Regions. Philadelphia, 1909.
8. В контексте трансформации “воображаемой географии” в реальную географию показательной является книга Дэниэла Фолкмэра “Словарь рас и народов”. См.: Daniel Folkmar. The Dictionary of Races and Peoples. Reports of the Immigration Commission. Washington, 1911.
9. Религиозный фактор в истории и функционировании литовских сообществ в США отражен в исследованиях Вильяма Волковича-Валкавичюса. См.: William Wolkovich-Valkavičius. Lithuanian Pioneer Priest of New England. The Life, Struggles and Tragic Death of Reverend Joseph Zebris, 1860 – 1915. New York, 1980; Idem. Lithuanians in Norwood. Norwood, 1988; Idem. Lithuanian Religious Life in America. Norwood, 1991, 1996. Vol. 1-2.
10. Для литовской прозы ХХ века была характерна мощная антиклерикальная тенденция. Роман Винцаса Миколайтиса-Путинаса “В тени алтарей” (“Altorių šešėly”) − вероятно, наиболее крупное произведение, посвященное разрыву католического священника с Церковью. См.: В. Миколайтис-Путинас. В тени алтарей. Вильнюс, 1979. Об антирелигиозном дискурсе см.: К. Амбрасас. Судьба романа, или друзья и враги Людаса Васариса. Вильнюс, 1987.
11. О подобной идентичности см.: Matthew Frye Jacobson. Special Sorrows. The Diasporic Imagination of Irish, Polish and Jewish Immigrants in the United States. Cambridge, 1995. Еврейская пограничная идентичность не была уникальным феноменом. В Восточной Европе в первой половине ХХ века развивался ряд подобных идентичностных проектов. См.: М. В. Кирчанов. Латгале в польской литературной традиции первой четверти ХХ века (к проблеме одного “маргинального” дискурса в истории польского национализма) // Российско-польский исторический альманах. Волгоград – Ставрополь, 2007. С. 45-51.
12. В современном научном дискурсе Литвы тема отношений между евреями и поляками оказалась одной из наиболее востребованных. См.: Solomonas Atamukas. Lietuvos Žydų Kelias. Nuo XIV Amžiaus iki XX a. Vilnius, 1998; Ilja Lampertas. Vilniaus Gaonas ir Žydų Kultūros Keliai. Vilnius, 1999; Masha Greenbaum. The Jews in Lithuania. Jerusalem, 1995.
13. Vincas Krėvė. The Herrings // St. Zobarskas (Ed.). Selected Lithuanian Short Stories. New York, 1963; Žemaitė. Raštai. Vilnius, 1954. Vol. IV.
14. Свидетельством того, что литовские интеллектуалы пытаются пересмотреть устоявшиеся стереотипы и отказаться от одностороннего образа еврея, является и рост интереса к литературе литовских евреев. В 1990-е годы некоторые произведения литовских еврейских писателей были переведены с русского на литовский и опубликованы. См.: Šiaurės Gėlės. Lietuvos Žydų Prozos Antologija. Vilnius, 1997. Первые переводы начали появляться в Литве во второй половине 1980-х годов. См.: G. Kanovičius. Kvalių Ašaros ir Maldos / trans. F. Vaitiekūnas. Vilnius, 1985.
15. Abraham Cahan. The Education of Abraham Cahan. Philadelphia, 1969; Idem. The Rise of David Levinsky. New York, 1960; Idem. Yekl. New York, 1970. Oб Э. Кэхэне см.: Jules Chametzky. From the Ghetto: The Fiction of Abraham Cahan. Amherst, 1977; David H. Hirsch. Secularism and Yiddishkeit in Abraham Cahan’s “The Little Shoemakers” // G. Farrell (Ed.). Critical Essays on Isaac Bashevis Singer. New York, 1996. P. 165-179; Sanford E. Marovitz. Abraham Cahan. New York, 1996.
16. См.: Ezra Selig Brudno. The Fugitive; Being Memoirs of a Wanderer in Search of a Home. New York, 1904.
17. Этноцентристский дискурс демонстрирует, например, книга Казиса Гинейтиса “Америка и американские литовцы”, которая вышла в 1925 году в Каунасе. См.: K. Gineitis. Amerika ir Amerikos Lietuviai. Kaunas, 1925. Подобная нарративная стратегия была характерна и для латышских писателей в изгнании. Комментируя этот аспект литературы латышского Зарубежья, Юрис Силениекс писал, что “удивительные пассажи о красоте чужих земель только стимулировали постоянные воспоминания родины”. Juris Silenieks. Latvian Literature in Exile: the Recycling of Signs // Kalyna Journal. 2007. Vol. 1. No. 2. P. 6.
18. См. книгу известного литовского историка Алфонсаса Эйдинтаса, посвященную Литовскому Зарубежью, которая вышла в 1993 году, но сохраняет свою актуальность в для понимания литовского национального опыта в изгнании. A. Eidintas. Lietuvių Kolumbai: Lietuvių Emigracijos Istorijos. Apybraiža. Vilnius, 1993.
19. A. Petrika. Lietuvių Literatūros Draugija ir Pažangieji Amerikos Lietuviai. New York, 1965; Idem. Pažangios Kultūros Baruose. Vilnius, 1980.
20. A. Margeris. Šliūptarniai. Chicago, 1949: R. Mizara. Mortas Vilkienės Divorsas. Brooklyn, 1936; Idem. Sliakeris...