The Imperial Security State. British Colonial Knowledge and Empire-Building in Asia by James Hevia (review)

Британская армия давно является предметом пристального интереса не только среди профессиональных историков. Предпринимавшиеся с ее помощью усилия по поддержанию порядка на окраинах империи и в метрополии многими рассматриваются в качестве эталонного образца и/ или прообраза применения вооруженных сил в борьбе с инсургентами – идет ли речь о национально-освободительном движении в колониальных империях, усилиях повстанцев в странах “Третьего мира” в годы Холодной войны или о глобальном военном присутствии современных держав.¹

Такая роль, характерная для армии Великобритании во времена расцвета и распада Британской империи в XIX–XX вв., свидетельствует о необходимости нового понимания не только истории европейских империй Нового времени, но и их наследия в практической плоскости – переосмысления их опыта по удержанию и контролю периферии при помощи армии. Речь идет об определенной преемственности при переходе от эпохи глобальных колониальных империй к доминированию ядерных супердержав. Малоизученным аспектам этого поворотного периода в истории, связанным с британским военным присутствием в Индии и Афганистане в 1880–1940 гг. и переходом “от Больших игр к имперской безопасности” посвящена работа Джеймса Хевиа “Государство имперской безопасности. Британское колониальное знание и строительство империи в Азии”, вышедшая в издательстве Кембриджского университета в 2012 г.

Историографический контекст предпринятого Д. Хевиа исследования весьма примечателен. На фоне немногочисленных пока работ о роли отдельных аспектов колониального знания, накопленного британской армией в имперском строительстве и колониальной политике (путях и способах его приобретения, содержания и применения), “Государство имперской безопасности” являет собой новый этап в его изучении, связанный с систематизацией и обобщением изученного материала в свете военной, промышленной и бюрократической революции XIX в.² Опираясь на результаты коллег (в том числе посвященные “Большой игре” России и Британии в Азии) и продолжая собственные штудии, Д. Хевиа небезуспешно попытался воссоздать историю преломления этих общеевропейских процессов в “интеллектуальной колонизации” Азии, организованной британской индийской армией (Индия, Афганистан и Китай).³

Методологическая рамка изучения имперской политики британского государства Нового времени в процессе консолидации политической власти на азиатских окраинах задается трудами по истории этого института. Руководствуясь концепцией “дисциплинирующей власти”, предложенной Мишелем Фуко, автор прилагает ее к действиям военных на северо-западной границе Британской Индии и в Афганистане в 1880–1940 гг.⁴ Отличающее ее “искусство распределений” понимается как искусство управления колониальным знанием в форме “военной географии” и “военной статистики” этих земель (P. 30). Фуко, заимствовавший его подходы Эдвард Саид и другие (Джозеф Митчелл, Бруно Латур), приравняв знание к власти на методологическом уровне, заложили основы концепции интеллектуального завоевания.⁵ Д. Хевиа применил ее к “научному” империализму разведывательной службы британской армии в Индии и Афганистане в 1880–1940 гг.

Таким образом, автор скорректировал выводы постколониальных исследований о силовом характере европейской имперской экспансии в Азии; пересмотрел традиционные взгляды на связь между эволюцией государственных институтов метрополий в Европе и колониальной политикой за ее пределами; подошел к различным формам интеллектуальной колонизации Азии как к аналитическим инструментам этого процесса, способам постижения местных реалий, и как к инструментам социальной инженерии на имперской окраине – одновременно как к технике власти и как к процедуре познания.

Представление о британской армии в Индии как о колониальном агенте империи вообще занимает в работе особое место. В этой связи Д. Хевиа, во-первых, обращается к проблеме военной революции в Европе XIX в., связанной не только с учреждением генеральных штабов и введением всеобщей воинской повинности, но и с профессионализацией армии и усилением влияния военных экспертов на принятие решений военными и штатскими властями. Автор посвятил целых две главы этим необходимым обстоятельствам стремительного формирования военными чинами британской армии в Индии архива колониального знания об азиатских владениях Британской империи во второй половине XIX в. (Pp. 17-52). При этом в свете революции в управлении, произошедшей в Великобритании в то же самое время и также связанной с ростом значения экспертного знания, с одной стороны, и непреходящей (до начала XX в.) актуальности проблемы “обороны Индии” от вероятного военного вторжения Российской империи, с другой стороны, нововведения в организации разведывательной деятельности в колониях предстают в исследовании периферийным отражением соперничества ведущих держав.

Во-вторых, Д. Хевиа рассматривает сбор и систематизацию разведывательной информации как совокупность больших эпистемологических проектов – таких, как, например, деятельность совместной российско-британской пограничной комиссии по определению афганских границ, действовавшей в 1870-е–1880-е гг. (Pp. 92-106). В этой связи автор уделяет внимание борьбе России и Британии за влияние в Азии и показывает, как империи-соперницы тождественными методами трансформировали информацию об Афганистане в своих интересах: “Пространство Афганистана было колонизировано посредством измерения, компиляции и категоризации, и то же самое произошло с населением” (P. 118). Автор аргументированно утверждает, что результатом такой разведывательной эпистемологии военных чинов стало появление “гео-стратегической Азии” – Азии, доступной “тренированному взгляду логистически и операционно ориентированной технократической элиты” в многочисленных формах ее репрезентации – “оккупация книгами и рапортами” (Pp. 121, 150, 158).

Такой системный подход к изучению деятельности военной разведки британской армии в Индии в 1880–1940 гг. (когда составленный ею архив колониального знания изучается в тесной связи с взаимосвязанными “военно-дипломатическим” и “научно-военным” “аппаратами” империи, составляющими ее “механизм безопасности”) позволил автору сделать ряд наблюдений относительно пределов возможностей применения в азиатской политике сведений, поставляемых военной географией и военной статистикой (P. 7). Д. Хевиа в этой связи утверждает, что производимые в результате формы колониального знания “меняли властные отношения в империи и… представления о стратегической и политической реальности” (P. 12). Как полагает автор, без географической и статистической информации стратегически важные части Азии остались бы за пределами “информационной системы, состоявшей из карт… и архивов статистики” – всего того, что в архиве колониального знания составляло рубрику “Оборона Индии” от угрозы российского вторжения (P. 13).

Особенно предметно связьмежду информационными и политическими процессами в имперской политике Великобритании в 1880–1940 гг. предстает в анализе противоречивых попыток использования колониального знания об Афганистане и Индии (Азии в целом) Симлой и Лондоном в своих интересах. В начале XX в. приоритеты оборонной стратегии империи изменились, и в генеральном штабе главной потенциальной угрозой была объявлена Германия. В этой ситуации военные планировщики в Индии преувеличивали вероятность и масштабность “русской угрозы”, опираясь именно на интеллектуальный авторитет приобретенного армейской разведкой колониального знания. При этом в столкновении “имперского” и “колониального”, глобального и локального подходов к обеспечению обороноспособности Британской империи Д. Хевиа совершенно справедливо усматривает не только конфликт интересов по поводу распределения военного бюджета, но и кризис представлений об угрозах среди офицеров британской армии в Индии, связанный с затруднительным процессом перевода огромного количества накопленной информации в убедительную аналитику (Pp. 152-164).

Наконец, монографию выгодно отличает стремление автора показать динамику исследуемых им сюжетов во времени, продолжив историю интеллектуальной колонизации Азии в рамках разведывательной деятельности британской армии в Индии из “прекрасной эпохи” в “короткий XX век” (1880–1940 гг.). Д. Хевиа видит прямую – логическую и институциональную (в рамках деятельности военной разведки по сбору информации о театрах предстоящих военных кампаний) – связь между колониальным знанием ушедшей эпохи и региональными исследованиями и социальными науками после Второй мировой войны. При этом автор осознает технические и технологические ограничения сбора, обработки и анализа военными стратегически значимой информации в изучаемую эпоху. Это, впрочем, не мешает ему сделать широкое обобщение по проблематике колониального знания, констатируя неспособность соответствующих служб “видеть за пределами их технологий познания, за пределами инструментов по наведению порядка, которым они доверяют” (P. 269).

Традиционное представление о взаимосвязи политической власти и колониального знания (опирающегося на него административного контроля и эффективности колониальной политики), таким образом, оказывается менее определенным и требует дальнейших исследований. В этой связи необходимо высказать некоторые замечания к работе. Последние носят рекомендательный характер и касаются не столько содержания монографии, сколько сюжетов, которые в нее не вошли, хотя могли бы сделать исследование более многоаспектным и полным.

Отталкиваясь от положений концепции “дисциплинирующей власти” М. Фуко, Д. Хевиа за точку отсчета перемен во властных отношениях в связи с развитием науки и техники (в широком смысле этого слова) берет XIX в. Между тем, сам Фуко относит рождение современного государства к раннему Новому времени. Примеры, которыми французский философ иллюстрировал положения своей концепции, связаны с XVIII в. (это, в том числе, регламентация и бюрократизация в армии).⁶ В результате трудно согласиться с автором в том, что систематическое и целенаправленное производство британской армией колониального знания начиная с последней четверти XIX в. является, главным образом, результатом реформирования армии, вызванного военной революцией XIX в.

Д. Хевиа упоминает о топографической съемке Индии в XVIII в. в связи с накоплением сведений, относимых им к “военной географии” и “военной статистике”. Между тем, этот масштабный эпистемологический проект – не только очевидный пример приобретения колониального (в действительности, не только географического) знания об Индии с помощью военных инженеров и под охраной войск Ост-Индской компании. Картографирование Индии во второй половине XVIII – первой половине XIX в. велось (при этом также военными инженерами) параллельно аналогичным проектам в Англии и Ирландии, и все они опирались на еще более ранний опыт – топографическую съемку Шотландии 1747–1755 гг. Начало этому большому и амбициозному картографическому проекту положил командовавший королевскими войсками в Шотландии принц Уильям Август, герцог Камберленд, а составили “Военное обозрение Шотландии” генерал-квартирмейстер королевской армии в Шотландии подполковник Дэвид Уотсон и военный инженер и картограф Уильям Рой. Любопытно, что этот уникальный картографический документ современники называли то “картой Камберленда”, то “картой Уотсона”, то “картой Роя”, тем самым подчеркивая связующую роль военных в отношениях между властью и знанием уже в эпоху раннего Нового времени.⁷

Более того, Шотландия середины XVIII в. стала подлинной “лабораторией империи” и в еще одном смысле, актуальном для предпринятого Д. Хевиа исследования: именно там британская армия впервые проявила себя в качестве колониального института, включая организацию систематического сбора и анализа географических, этнографических и иных сведений о горной части страны с целью ее скорейшего умиротворения и недопущения вторжения иностранной державы с опорой на кланы (имелась в виду, главным образом, Франция).⁸ “Французская угроза” типологически мало чем отличалась от “русской угрозы” британским владениям и влиянию в Азии.

В этой связи уместно поставить вопрос о соотношении в деятельности британской армии в Индии и Афганистане прусского опыта, ставшего основой военных реформ в Великобритании во второй половине XIX – начале XX в. (с одной стороны), и колониального опыта, приобретенного на гэльских окраинах Соединенного Королевства во второй половине XVIII – первой половине XIX в. (с другой стороны). Преувеличивать влияние герцога Камберленда и его генералов на колониальную политику, конечно, не стоит. Но и игнорировать опыт социальной инженерии в Горной Шотландии с опорой на военную оккупацию края и приобретенное армией в этих условиях колониальное знание тоже не следует – особенно имея в виду географию назначений британских офицеров, служивших в Шотландии под началом Уильяма Августа: Америка, Минорка, Гибралтар, Ирландия, Индия.

Тем не менее, указанные замечания не умаляют труда, проделанного автором. Предпринятое Д. Хевиа исследование представляет большой научный интерес и восполняет определенный пробел в колониальной истории британской армии в эпоху Нового и Новейшего времени. Хронология и география разбираемых проблем делают работу интересной не только для коллег, специализирующихся на изучении колониального знания. С точки зрения компаративного анализа и перекрестных сюжетов монография представляет широкое поле для сравнения колониальной политики европейских держав, взаимных представлений о характере “русской угрозы” в Петербурге и Лондоне в свете стратегической информации из области “военной географии” и “военной статистики”. Таким образом, работа Д. Хевиа “Государство имперской безопасности. Британское колониальное знание и строительство империи в Азии” является заметным вкладом в изучение истории Британской империи, а ее отдельные положения будут интересны самому широкому кругу профессиональных историков.