От Редакции: Безевременье Как "Момент Истины"

Когда в сентябре 2013 г. редакторы журнала объявляли годовую программу Ab Imperio на 2014 г. – “Точки сборки имперской ситуации: места и пространства разнообразия” – потенциально самым проблемным нам представлялся номер 3/2014. Тематически он был необходимым элементом последовательного рассмотрения процессов производства имперской ситуации, но практически мы почти не надеялись получить много оригинальных и качественных материалов в номер, озаглавленный “Гетто и безвременье: негативность как ‘момент истины’”. Как историкам и обществоведам описать ситуацию остановившегося развития, бедную на события, эмоционально бесцветную? Из истории мы знаем, что вслед за такими эпохами неожиданно наступают периоды социальной мобилизации, самоорганизации на основе совершенно новых принципов и расцвета творчества во всех сферах жизни. Но как объяснить этот неожиданный разворот?

Спустя всего несколько месяцев после публикации программы мы все стали участниками грандиозного мастер-класса истории, в ходе которого наши вопросы неожиданно получили самые наглядные ответы. Мы попытались представить этот мастер-класс читателям Ab Imperio в формате тематического форума “Украина и кризис ‘русистики’: включенное наблюдение исторического процесса”, публикуемого в рубрике Методология. (В идее “открытого урока” истории нет ничего метафизического: история – не сверхчеловеческая сила, а просто многоуровневый поток событий, которые мы пытаемся осмыслить.) Всего за год, начиная с ноября 2013, украинское общество трансформировалось из рыхлой массы социально инертных, эгоистичных и политически индифферентных индивидумов − в само-мобилизованное сообщество сознательных субъектов, связанных общими гражданскими ценностями. Как следует из представленных в форуме материалов, единство нового украинского общества возникает на основе признания и принятия культурной и социальной гибридности, позволяющей выражать комплексные социальные идентичности и допускающей принадлежность человека одновременно нескольким социальным сетям и иерархиям. Именно так в рамках новой имперской истории описывается феномен “имперской ситуации”, возникновение которой в постимперском (и даже пост-постмодерном) демократическом обществе считается также вполне вероятным. Конечно, можно найти иное, более политически корректное название наблюдаемой постимперской или “новой имперской” гибридности. Но важнее не имя, а обозначаемый им феномен: социальное пространство, возникающее из переплетения нерегулярных и часто наслаивающихся друг на друга местных обществ и иерархий, основанных на несочетающихся критериях (власти и географического положения, языка и дохода). Сообщество, уходящее от состояния безвременья (когда кажется, что история делается кем-то другим, в другом месте) и берущее в свои руки собственные исторические судьбы и политические субъектности.

Большая часть материалов форума посвящены феномену Евромайдана и последовавшим за ним событиям. Однако, пусть и не напрямую, все они сообщают нам нечто важное о содержимом “черного ящика” 2004−2013 гг. Скорая компрометация “оранжевого” режима и нарастающее массовое разочарование в политике привели к ситуации безвременья, внешняя бессобытийность которого скрывала подспудную структурную трансформацию социальной среды. Эта трансформация могла иметь “техническое” выражение, например, почти в 50-кратном росте числа пользователей Фейсбука в Украине между 2009 и 2013 г. (с 63 тыс. до 3 млн) (см. статью Дженнифер Дикинсон). Или приводила к качественному изменению публичной сферы в результате кристаллизации заслуживающих доверия информационных ресурсов и координируемых общественных дискуссионных площадок (как традиционных, так и интернет-медиа, таких как Censor.net). Евромайдан показал, что к моменту неожиданно разразившегося политического кризиса в конце 2013 г. значительный сегмент украинского общества добился консенсуса по многим ключевым вопросам, и прежде всего относительно высших ценностей, которые в итоге связали общество сильнее любых нормативных социальных идентичностей и сценариев (тезис, развитый в форуме Ярославом Грыцаком). В этом состоит важнейший урок, который можно извлечь из новейшей украинской истории: чтобы действовать сообща, необходимо потратить довольно много времени на общение друг с другом, на то, чтобы привыкнуть думать вместе, научиться релятивизировать значимость взаимных отличий и договариваться с оппонентами. Нужно создать сам язык гибридности как обязательное условие полиглоссии имперской ситуации. Так что политическая реакция, часто сопровождающая безвременье, может иметь и позитивный аспект – если она стимулирует внутриобщественную коммуникацию (однако она может быть и абсолютно деструктивной, если эффективно предотвращает установление любых горизонтальных связей).

Новая имперская история, развиваемая Ab Imperio, вовсе не “наука об империях”. Само наименование служит лишь сокращенным обозначением еще более длинной и тяжеловесной формулы, описывающей изучение культурно гетерогенных обществ, в которых друг на друга наслаиваются различные самостоятельные социальные иерархии, правовые режимы и структуры власти. “Новая имперская история” указывает не столько на объект исследования, сколько на динамику и логику историографического процесса: сначала, во второй половине ХХ в., респектабельная история империй и колоний стала объектом яростной постколониальной критики, которая, в свою очередь, подверглась ревизии со стороны новой имперской истории (в качестве своеобразного “синтеза” “тезиса и антитезиса”). Предлагая принципиально новый взгляд на человеческое разнообразие (социальное, политическое, культурное, языковое) как таковое, новая имперская история предоставляет важнейшую оптику, позволяющую рассмотреть и понять и современные процессы, характерные для постимперской и постнациональной эпох. Как “демократическая революция” может избежать ловушки скатывания в националистическую этнократию или социальной деградации – в клептократию? Какие механизмы способствуют возникновению нового сообщества объединяющих ценностей (в особенности ценностей разнообразия и политической прозрачности)? Именно в этом контексте украинский случай может рассматриваться как парадигмальный (а вовсе не в смысле привычных “экспертных” клише о политическом значении языковых различий или четкой границе между “Востоком и Западом”). Как отметил Илья Герасимов во введении в форум, украинская революция переломила существовавшую историческую тенденцию к отказу от собственной политической субъектности (будь то националистическая риторика жертвенности угнетенных колонизаторами или фаталистское принятие доминирования государства и ассоциированных с ним элит). На протяжении последних десятилетий историки были озабочены возвращением голоса тем, кто исторически был лишен этого права – и вот на наших глазах происходит именно это: на смену прежнему советскому и новому постсоветскому цинизму и ламентациям, оправдывающим социальную пассивность граждан, приходит политическая самоорганизация общества. То, что она преодолевает жесткую этнонациональную рамку и советскую перформативность (воспроизводство внешних черт, а не сути), что она происходит по инициативе снизу, − достаточно уникально для постсоветского пространства. Достижения этой самоорганизации пока еще очень хрупкие, и требуются определенные интеллектуальные усилия, чтобы их закрепить. И хотя мы пока не знаем окончательных итогов украинской революции, сам момент присвоения политической субъектности принципиален для написания ее истории.

На фоне масштабного форума в секции “Методология”, рубрика “История” в номере выглядит лаконичной. В ней помещены лишь две статьи, в которых рассматриваются структурно сходные истории в одном и том же региональном контексте в длительной перспективе: с середины XIX в. по 1980-е гг. Карстен Брюггеманн исследует трансформацию политической риторики имперской администрации в прибалтийских губерниях позднеимперской России, особо подчеркивая разрыв между этой риторикой и собственно административными практиками. Саулюс Грыбкаускас реконструирует историю вторых секретарей республиканских партийных комитетов после Второй мировой войны (особенно в прибалтийских республиках) как “имперских” контролеров в советской федеративной административной системе. Будучи важными самостоятельными исследованиями, эти статьи в то же время резонируют с темой номера, выявляя практические ограничения, с которыми сталкивается претендующая на полный контроль авторитарная система управления (как в Российской империи, так и в СССР). При возникновении имперской ситуации, представители империи могут демонстрировать альтернативную политическую лояльность (как показывает Грыбкаускас) или альтернативное понимание высших государственных интересов (как показывает Брюггеманн). А собственно амбивалентная (или мультивалентая) имперская ситуация имеет шансы возникнуть при наличии, казалось бы, полного контроля со стороны империи. Например, она возникает потому, что поддержание политической стабильности требует от региональных управленцев продвигать интересы “их” территорий и находить компромисс с местными политическими и социальными элитами, что, безусловно, может противоречить “стабильности” в понимании имперского центра.

В рубрике “ABC” мы представляем следующую главу исторического курса “Новая имперская история Северной Евразии”, подготовленного редакционной группой Ab Imperio. В главе рассматриваются события XV и XVI вв. с точки зрения переизобретения Великого княжества Московского как суверенной политии, легитимной наследницы великих держав прошлого. Будучи творческим и весьма продуктивным, этот инновационный процесс происходил главным образом в формате политических практик и экспериментов, поскольку сферы абстрактного мышления (риторика, написание памфлетов) в Московии просто не существовало. “Подсознательная” и спонтанная социально-политическая трансформация московского общества вполне соответствует интересу этого номера к феномену “негативности” и “безвременья” (определяемым так, поскольку подобные периоды не производят развернутых самообъясняющих нарративов). Хотя и отдаленная от нас пятью веками, история Московского царства наглядно демонстрирует, что невидимые структурные трансформации общества – это результат последовательных усилий исторических акторов, а не продукт анонимного и невидимого воздействия “руки истории”.

Статья Вадима Осина в рубрике “Социология, антропология, политология” посвящена феномену получения академических степеней государственными чиновниками разных уровней и другими представителями неакадемической среды в Украине и Молдове. Осин основывает свои наблюдения на выборке почти из семи тысяч диссертаций, демонстрируя масштабы этого расширяющегося феномена и тем самым напоминая, что обычно безвременье – это момент деградации всех социальных институтов. Это важно помнить, размышляя об украинской революции: статья Осина помогает избежать соблазна идеализации общества, совершившего эту революцию. Но она же позволяет лучше понять природу гражданского протеста как механизма самокоррекции жизнеспособного общества. Анализ Осина далеко не сводится к осуждению практик изготовления диссертаций на продажу начальству, но позволяет разглядеть за этими практиками конструктивный, хотя и извращенный механизм формирования новых социальных иерархий вместо исчезающих старых. Добывание научной степени являет собой лишь эпизод комплексного процесса конвертации должности в социальный, экономический и политический капитал – ошибочный ответ на правильно идентифицированную социальную проблему.

“Черный ящик” периода безвременья скрывает изменения в социальном воображении и ментальной географии членов общества. Когда безвременье заканчивается, внешние наблюдатели с удивлением обнаруживают неожиданное появление совершенно нового общества на месте, казалось бы, безнадежного прежнего – или не менее неожиданную дезинтеграцию казавшего монолитным общества, которое не смогло себя переизобрести. Безвременье часто изображают как состояние, в котором отсутствуют историческая и политическая субъектность, или они присвоены враждебным политическим режимом, или по какой-то причине не проявляют себя. Такое понимание совпадает с классической постколониальной трактовкой истории колонизированных людей как истории прерванной, подавленной или искаженной колониальными режимами. Деколонизация в этой логике восстанавливает утраченное историческое время бывших колонизированных народов. Переосмысление безвременья в свете материалов настоящего номера Ab Imperio создает более сложную картину. Вместо изначально существующих идентичностей и “народных” историй, которые можно прервать или даже уничтожить, мы видим скорее широкий спектр локальных идентичностей, формирующихся в процессе взаимодействия и диалога вне контроля чужеродной или колониальной власти. Рассматривая картину безвременья с этой точки зрения, мы начинаем лучше видеть прежде неразличимые эпизоды живого исторического процесса.

Редакция Ab Imperio:

И. Герасимов

С. Глебов

A. Каплуновский

M. Могильнер

A. Семенов