Imperial Boundaries: Cossack Communities and Empire-Building in the Age of Peter the Great by Brian J. Boeck (review)

558 Рецензии/Reviews 1 О. Ю. Куц. Донское казачество в период от взятия Азова до выступления С. Разина (1637–1667). Санкт-Петербург, 2009; В. Н. Королев. Босфорская война. Москва, 2007; А. Г. Шкваров. Северная война (1700–1721 гг.): Донское казачество на при- балтийском театре. Хельсинки, 2009. Владислав ЯЦЕНКО Brian J. Boeck, Imperial Boundaries : Cossack Communities and Empire-Building in the Age of Peter the Great (Cambridge: Cambridge University Press, 2009). 270 pp., ills., maps. Index. ISBN: 978-052151 -463-7. Монография Брайана Дж. Бо- ука, озаглавленная “Имперское пограничье: казацкие общности и имперское строительство в эпоху Петра Великого”, посвя- щена возникновению, развитию и трансформации Войска Дон- ского в XVI – XVIII вв. Данная тематика, довольно популярная среди российских исследователей, имеет определенную историогра- фическую традицию и на западе. К сожалению, для российских историков эта традиция зачастую является terra incognita, о чем cвидетельствует отсутствие ана- лиза и упоминаний написанных на рубеже XX – XXI вв. работ за- падных коллег в трудах о донском казачестве, созданных такими уче- ными, как, например, О. Ю. Куц, Н. В. Королев, А. Г. Шкваров.1 Надеемся, что рецензируемое ис- следование все же не останется без внимания российских ученых, вызовет в их среде интерес и дис- куссии. Написанная на материалах ше- сти российских архивов Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова-на- Дону и Воронежа (стоит особо отметить знакомство автора с до- кументами РГАДА и РГАВМФ) и множества опубликованных ис- точников, работа Боука оставляет приятное впечатление благодаря широко представленной источни- коведческой базе. Следует также отметить и отличное знание авто- ром русскоязычной историогра- фии донского казачества XVIII – XXI вв. Использование же Боуком при освещении ряда вопросов методов и концепций, господству- ющих в западной исторической науке (концепции “фронтира”, “пограничья”, “срединной земли”, “политики благовидного отрица- ния”, “этнографического” метода Фредерика Барта), позволяет пред- ставить читателю собственный оригинальный подход к вопросам, связанным с истоками Донского Войска, историей взаимоотноше- ний казаков с кочевниками (тата- рами, калмыками), азовскими тур- ками, Московией, а впоследствии и с Российской империей, а также с формированием идентичности самих донских казаков. 559 Ab Imperio, 4/2010 Прежде всего, обращает на себя внимание справедливое, критическое отношение автора к свойственной российской истори- ографии традиции героико-патри- отического изображения донцов как православных богатырей-за- щитников земли Русской, ставших для Московии живым щитом против крымских татар, ногайцев и османов чуть ли не с момента зарождения на Дону казачества.2 На страницах своей монографии Боук неоднократно отмечает, что эта трактовка, сформулирован- ная в среде донской старшины в XVIII в. с целью узаконить при- вилегированный статус донцов в системе координат Российской империи и впоследствии укоре- нившаяся в российском наррати- ве, имеет мало общего с истори- ческой действительностью (Рp. 3, 6, 44, 188). Подчеркивая большое зна- чение фронтира в оформлении донского казачества, американ- ский исследователь указывает, что казацко-татарско-турецкие взаимоотношения включали в себя не только аспект войны, но и кросскультурные заимствования, торговлю и мирное сосущество- вание. Огромная роль в контактах донских казаков с исламским ми- ром отводилась такому фактору, как доверие. Данный компонент был ключевым как при заключе- нии донцами мирных соглашений с татарами и азовскими турками в XVII в., так и в осуществлении торговых операций, в первую очередь связанных с выкупом пленных. При осуществлении последних широкое распростра- нение получила практика пере- дачи пленника в руки людей, за- нимавшихся его выкупом, еще до выплаты за него денег (Р. 52). Не менее интересны приведенные Боуком свидетельства о заклю- чении донцами мира с татарами и азовскими турками во время войн между Московским госу- дарством и Османской империей в 1676–1677 и 1686–1699 гг. (Рр. 47-48), а также упомянутые авто- ром факты о стремлении казаков заручиться в ходе противостояния с Москвой в XVII – начале XVIII вв. поддержкой своих “непри- миримых” южных соседей или 2 Многочисленные примеры такого подхода можно встретить, в частности, в упо- мянутом мною ранее новом исследовании российского историка О. Куца, см.: Куц. Донское казачество в период от взятия Азова. С. 392-393 и далее. О создании исто- риографических мифологий см.: С. Маркедонов. От истории к конструированию национальной идентичности (исторические воззрения участников Вольноказачьего движения) //Ab Imperio. 2001. № 3. С. 527-558; Он же. Основной вопрос казаковеде- ния: российская историография в поисках “древнего” казачества // Империя и нация в зеркале исторической памяти / Сост. И. Герасимов, М. Могильнер, А. Семенов. Москва, 2011. С. 224-264. 560 Рецензии/Reviews начала 80-х гг. XVII века, а начи- ная с 80-х гг. XVII века и в течение XVIII века превратилось в “закры- тое сообщество”. Однако данный подход вряд ли справедлив и требует, как минимум, достаточ- но серьезного обоснования, ведь в историографии существует немало работ российских (С. Сватиков, Н. Чаев, С. Тхоржев- ский, В. Лебедев) и украинских авторов (О. Гермайзе, В. Заикин, Б. Крупницкий, В. Брехуненко),3 трактующих Войско Донское как государственное фронтирное об- разование, бывшее на протяжении XVI – XVII вв. субъектом между- народного права, статус которого по отношению к Московскому государству в течение указанно- го времени претерпевал суще- ственные изменения. Отметим, что сам исследователь, избегая применять к Донскому Войску мерки государственности, широко использует термин “автономия”, характеризуя взаимоотношения донцов с царским троном, т.е. тер- мин, все же предусматривающий даже найти убежище у них. Из- ложенные исследователем факты свидетельствуют, что при анализе взаимоотношений донцов с миром кочевников и турок более оправ- данным является подход, соответ- ствующий пословице “соседей не выбирают”, нежели господствую- щая в российской исторической науке практика смотреть на эти взаимоотношения сквозь призму старомосковской “антитатарской” традиции (Рр. 44-45). Не менее интересны подходы и оценки автора при освещении аспектов становления донского казачества и его взаимоотноше- ний с Москвой. Прежде всего, стоит отметить тот факт, что историк полностью игнориру- ет вопрос о характере государ- ственности Войска Донского. Согласно интерпретации Боука, донское казачество не являлось государственным образованием, а представляло собой социальную категорию – сообщество. Послед- нее в представлении Боука было открытым мужским братством до 3 С. Г. Сватиков. Россия и Дон. 1549–1917. Белград, 1924; Н. С. Чаев. Булавин- ское восстание (1707–1708 гг.). Москва, 1934; С. Тхоржевский. Донское войско в первой половине семнадцатого века // Русское прошлое. 1927. Вып. 3. С. 24-25; В. И. Лебедев. Булавинское восстание (1707–1708). Москва, 1967; О. Гермайзе. Україна і Дін у XVII ст. // Записки Київського інституту народної освіти. 1928. Т. ІІІ. С. 107-196; В. Заїкін. Спроба історико-правничого аналізу становища Донщини та російсько-донських відносин XVI – ХХ віках // Записки наукового товариства Т. Г. Шевченка. 1926. Т. CXLIV-CXLV. C. 239-257; Б. Крупницький. Федералізм на сході Европи (Роздуми з приводу праці Г. Ф. Равха “Росія, державна єдність і національна своєрідність”). Париж, 1956; В. Брехуненко. Московська експансія і Переяславська рада 1654 року. Київ, 2005. 561 Ab Imperio, 4/2010 наличие у обоих субъектов права определенного государственного статуса. В освещении раннего периода казацко-московских взаимоотно- шений обращает на себя внима- ние тот факт, что исследователя интересуют не cтолько аспекты служения донских казаков Мо- сковской метрополии, что явля- ется одним из лейтмотивов в рос- сийской историографии, сколько роль Москвы в становлении донского казачества и формиро- вании внутри него “этнических, юридических и территориальных границ”. Боук убедительно до- казывает, что субсидии, предо- ставляемые казакам царским правительством за различные службы начиная с конца XVI в., первоначально способствовали консолидации разрозненных казацких отрядов в Донское Во- йско (P. 22). Во второй половине XVII – начале XVIII вв. они были инструментом, при помощи кото- рого лидеры донского казачества, такие войсковые атаманы, как Фрол Минаев, Петр Емельянов, осуществляли процесс трансфор- мации войска в закрытое сообще- ство и способствовали формиро- ванию донской идентичности (Рр. 93, 211-212, 218). Последующие рассуждения о роли Москвы в становлении дон- ского казачества приводят автора к довольно интересным выво- дам. Используя компаративный метод, Боук демонстрирует, что Московия на протяжении раннего Нового времени, подобно другим европейским государствам, стре- милась к формированию вдоль своих границ вооруженных общ- ностей, способных ослабить пози- ции ее соперников, без втягивания митрополии в открытый военный конфликт. Использование в дан- ном случае “политики благовид- ного отрицания” и свойственного ей “негосударственного насилия” позволяло Московскому государ- ству в его взаимоотношениях с Крымским ханством и Османской империей не входить до поры до времени в открытое противо- стояние. Специфика применения данной политики заключалась в том, что обращение европейских государств к “негосударственному насилию” способствовало возник- новению и существованию пират- ства, корсарства и наемничества, в случае же Московии – казачества, в частности донского (P. 22-24). Отдельного внимания заслу- живает авторское видение роли в казацко-московских взаимоот- ношениях Белгородской черты. Сооруженная в 1635 – 1653 гг. с целью предотвратить нападения татар на центральные российские земли и прекратить не санкциони- руемый царским правительством отток населения в “Поле”, пре- жде всего на Дон, данная линия, 562 Рецензии/Reviews как отмечает Боук, уже к 70-м гг. XVII века, на целые десятилетия раньше, чем это имело место в Европе, приобрела черты “модер- ной” границы со свойственными ей государственной системой выдачи и проверки проездных до- кументов, блокпостов, патрулей, охраны и инспекций (Р. 64). Хотя работа этой границы, как отмеча- ет автор, и продемонстрировала ограниченные возможности госу- дарства раннего Нового времени в осуществлении контроля над сво- ими территориями (Р. 66), тем не менее, целый ряд задач, которые ставились правительством перед Белгородской оборонительной системой, она все же смогла осу- ществить. Среди последних стоит отметить возрастание военного потенциала Москвы, расширение границ государства на 100-200 км на юг, утверждение царского суве- ренитета над новоприсоединен- ными землями и их интеграцию в состав Московии, значительное сокращение не санкционируемой царским правительством мигра- ции населения в “Поле”, которая в год теперь исчислялась сотнями, а не тысячами человек (Pр. 5962 ). Благодаря тому, что система коммуникаций между Доном и Москвой оказалась под контролем Белгородской линии, царское пра- вительство довольно рано попы- талось использовать последнюю как инструмент давления на Во- йско Донское. Первый такой эпи- зод Боук относит к 1666 г., когда Алексей Михайлович выдвинул казакам требование о прекраще- нии укрывательства беглых (Р. 60). Отмечая значительную роль Белгородской черты в усилении позиций Московского государства на южном фронтире, Боук обра- щает внимание и на тот факт, что она также сыграла важную роль и в формировании идентичности донцев, видевших в линии четкую границу, отделявшую их мир от московского (Рр. 91-92, 210). Анализируя взаимоотношения Московского царства с донскими казаками во второй половине XVII в., Боук неоднократно под- черкивает огромное влияние на них вступления Москвы в борьбу за Украину (Рр. 60, 84). Именно во время этой борьбы царское правительство, активно привле- кая донцев для участия в боевых действиях против Крымcкого ханства и Османской империи, отказалось от использования на международной арене “политики благовидного отрицания” для ма- скировки своих взаимоотношений с казаками. Впервые это произо- шло во время посольства Афана- сия Нестерова в Стамбул в 1668 г., а окончательно было оформлено во время Бахчисарайского мира 1681 г. (Рр. 75, 85). Одновременно активное привлечение донцов на сторону Москвы способствовало, 563 Ab Imperio, 4/2010 по мнению историка, вызреванию на Дону предпосылок для вос- стания Степана Разина. Отметим, что, в отличие от существующего в российской историографии мнения о ключевом факторе, спо- собствовавшем возникновению восстания (сокращение возмож- ностей для донцов совершать морские походы), Боук основное внимание обращает именно на прирост населения, прежде все- го в верховьях Дона, указывая, что последствием этого явления было нарушение баланса между численностью живущих на землях Войска и природными ресурсами региона (Рр. 71-72). Не менее интересно утвержде- ние автора, что ликвидация разин- ского выступления не повлияла на взаимоотношения между Доном и Москвой. Вопреки бытующему в историографии мнению о том, что факт принесения присяги донцами царскому трону в 1671 г. следует трактовать как начало подчинения Дона Московскому государству,4 исследователь, анализируя факты игнорирования казаками участия в карательных действиях против восставших после выдачи Разина, их нежелание идти на уступки в “деле” атамана Буянко и острое неприятие идеи сооружения на Миусе царской крепости для по- хода на Крым и Азов, приходит к выводу, что в данный период отношения между Войском и Москвой не претерпели заметных изменений (Рp. 79-85). В авторском видении донской истории в 80-90 гг. XVII в. наи- больший интерес представляет изображение начала трансформа- ции донцов в “закрытое сообще- ство”. Причины этого явления историк справедливо связывает с вызванным приростом населения, противостоянием за природные ресурсы региона между казаками- старожилами и новоприбывшими. Ситуацию осложняли также рас- хождения донцев во взглядах на никоновские церковные преоб- разования и отношение к царской власти. В 1688 г. упомянутое противостояние вылилось, соглас- но автору, в гражданскую войну, приведшую к эмиграции части казаков на Кавказ (Рp. 86-96, 103116 ). Описывая данные события, Боук особо останавливается на роли в них войскового атамана Ф. Минаева. Подчеркивая, что одной из черт его правления было развитие личных отношений с вы- сокопоставленными московскими сановниками и правителями, такими как В. Голицын и Петр I, ученый доказывает, что их распо- ложение атаман использовал для проведения в войске внутренних трансформаций и сохранения 4 А. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке. Ростов-на-Дону, 1961. С. 220. 564 Рецензии/Reviews status quo во взаимоотношениях с Москвой. Умение использовать связи при царском дворе для усиления собственных властных позиций в Войске, так же как и способность представлять свои действия в наи- лучшем свете перед Москвой, во многом напоминают описанную в исследовании Т. Г. Таировой- Яковлевой систему взаимоотно- шений с царским троном другого влиятельного властителя фронти- ра – гетмана И. Мазепы.5 К сожа- лению, используя компаративист- ский метод для сопоставления событий московской и донской истории с европейской, татарской и османской, автор мало прово- дит параллелей между Доном и украинскими автономиями: Гет- манщиной, Войском Запорожским низовым и слободскими полками. Упоминание последних более чем необходимо для лучшего понима- ния как истории фронтира, так и донского казачества. Описывая события, связанные с взятием Азова 1696 г., и пред- шествующие Булавинскому вос- станию 1707 – 1708 гг., историк указывает, что именно в этот пери- од донской фронтир превратился в пограничье Московского государ- ства. Интеграция региона в Моско- вию не было скоординированным явлением (Р. 146); в то же время, оценивая положение донцев и их кочевых соседей – крымских и ногайских татар, историк прихо- дит к выводу, что именно донцы оказались лучше подготовлены к данной трансформации (P. 117). Отдельного внимания заслу- живает авторское освещение Булавинского восстания (Pр. 172-176). В отличие от советской историографии, трактующей данное выступление как крестьян- скую войну, или современных российских оценок восстания как реакции на ограничение донской автономии, американский иссле- дователь видит в нем выступление казаков в защиту “старого Поля”/ фронтира, т. е. казацкого мира, су- ществовавшего до навязываемых государством различных границ. Возрождение этого мира, несо- мненно, предусматривало новое превращение Донского Войска в открытое военное братство, что после долгого правления Ф. Ми- наева было мало приемлемо для низовых станиц, казаки которых первоначально выступили про- тив восставших. В связи с этим кажется вполне справедливой характеристика внутридонского противостояния как второй граж- данской войны. Одновременно довольно сложно согласиться с утверждением Боука о слабом отклике запорожцев на призыв 5 Т. Г. Таирова-Яковлева. Мазепа. Москва, 2007. С. 55-85 и далее. 565 Ab Imperio, 4/2010 Булавина поддержать восстание. Имеющиеся в литературе сведения о том, что к Булавину в 1708 г. при- соединилось по разным данным от 3–4,5 до 7 тыс. сечевиков,6 сви- детельствуют совсем о противопо- ложном. К тому же, автор совсем не учитывает довольно сложного на момент восстания политиче- ского положения Запорожского Коша относительно Батурина и Москвы. Изображая послебулавинский период Войска Донского (Рр. 187-244), Боук старается до- казать один из главных тезисов, высказанных им на страницах рецензируемой работы: Дон стал частью Российской империи в результате комплекса ad hoc ре- шений, дипломатических возмож- ностей и решительных действий как метрополии, так и местных акторов между 1667 и 1739 гг. (P. 3). Это обусловило большое внимание к роли, которую играли в жизни войска после 1709 г. во- йсковые атаманы, такие как Петр Емельянов, Василий Фролов и Ефим Петров (Рр. 189-203, 206207 ). Прекрасно ориентируясь в петровской и послепетровской системе персонального патрона- жа, казацкие лидеры смогли ее использовать как для достижения успеха во внутридонской борьбе за власть, так и при отстаивании перед имперским правительством войсковых интересов, отмечает Боук и приводит весьма инте- ресные факты, подтверждающие этот тезис. Особый интерес пред- ставляет описание историком за- вершения трансформации донцев в “закрытое сообщество”, что имело место в 20 – 30 гг. XVIII в., и тесно связанный с этим процесс оформления донской идентично- сти (Рp. 209-226). Опять-таки вопреки господ- ствующему в современной рос- сийской историографии постулату о свойственной казакам общерус- ской идентичности Боук на стра- ницах своего труда доказывает ошибочность подобного подхода. Используя “этнографический” метод Фредерика Барта и указы- вая на многочисленные факты, историк убедительно показывает, что идентичность донских казаков формировалась с учетом их при- вилегированного социального положения в противовес русской идентичности, абсолютно не популярной на Дону из-за ото- ждествления ее с непривилеги- рованным, тяглым населением России (Рp. 241-242). Впрочем, этот же (в целом оправданный) упор на социальной составляю- щей особенностей идентичности донских казаков оставляет, к сожалению, за скобками более 6 Гермайзе. Україна і Дін. С. 195; Пронштейн. Земля Донская. С. 260, 262; Е. П. Подъ- япольская. Восстание Булавина. Москва, 1962. С. 80, 82. 566 Рецензии/Reviews сложную проблему их этнической идентификации, особенно в свете упомянутых Боуком кросскуль- турных влияний, свойственных фронтирным зонам. Этот аспект исследования, сводящий воедино маркеры социальной и этнической идентичности донцев в их взаимо- действии, находящем отражение и в политической истории, как пред- ставляется, еще будет востребован в историографии. Небольшой объем рецензии не позволяет обсудить все аспекты монографии Боука, однако вы- шеизложенные положения свиде- тельствуют о том, что, несмотря на определенные недостатки, его работа представляет целостное и интересное прочтение истории донского казачества. Многие из высказанных в ней положений заслуживают серьезного внима- ния специалистов и дальнейшего развития в исследованиях, по- священных как истории донского казачества, так и европейского фронтира. Светлана КОНСТАНТИНОВА Alison K. Smith, Recipes for Russia: Food and Nationhood under the Tsars (DeKalb: Northern Illinois University Press, Illinois, 2008). 259 pp. Selected Bibliography, Index . ISBN: 978-0-87580-381-4. Перед нами книга о России и национальных традициях при- готовления и потребления пищи, а также о тех фигурах, которые пытались бросить вызов этим традициям на протяжении более ста лет. Первые опыты научного из- учения организации питания можно отнести ко второй поло- вине XIX века,1 однако особое звучание эта проблема приобрела в преддверии Второй мировой войны. В это время как никогда остро ощущались недостаток про- довольствия, зависимость отдель- ных стран и целых континентов от его производства и поставок, стало уделяться повышенное вни- мание государственной политике, связанной со снабжением насе- ления, вопросами национальной безопасности и здоровья нации. Хотя с тех пор прошло более полувека, исследователи все еще “сражаются” за популяризацию 1 Как указывают Сидней У. Минтц и Кристина М. Дюбуа, у истоков изучения темы стояли американские антропологи Г. Мэллори и У. Р. Смит. См.: Sydney W. Mintz, Christine M. Du Bois. The Anthropology of Food and Eating // Annual Review of Anthropology. 2002. Vol. 31 . Pp. 99-119. ...