Children of the Gulag by Cathy A. Frierson, Semyon S. Vilensky (review)

357 Ab Imperio, 3/2010 Оксана ЕРМОЛАЕВА Cathy A. Frierson and Semyon S. Vilensky, Children of the Gulag (New Haven and London:Yale University Press, 2010). 450 pp., ills. Index. ISBN: 978-0-300-12293-0. “Счастливое детство в Совет- ской России” – вопрос, в полной мере раскрывающий противоре- чие между советской пропагандой и реальностью. Провозглашение цели создания условий для счаст- ливого детства каждому ребенку сосуществовало с введением смертной казни с 12 лет за во- ровство (P. 264), лозунг “сын за отца не отвечает” сопровождался превращением миллионов детей в сирот, девальвацией семейных ценностей, лишением детства и перспектив образования, пре- вращением их в неквалифици- рованных рабочих заводов и предприятий в богом забытых местах. Эту проблему затрагивает и недавняя работа С. Виленского и К. Фриерсон “Дети ГУЛАГа”, посвященная всем детям, в той или иной мере пострадавшим от политики большевиков. С момента установления со- ветской власти большевики вы- нуждены были столкнуться с проблемой детей-сирот и детской беспризорности, которая усугу- блялась с ходом репрессивных кампаний 1930-х гг. Для ее реше- ния, а также для воспитания детей, оставшихся без родителей, в духе советской идеологии большевики решились на создание сети дет- ских учреждений и курирующих их органов. Авторы рецензируемо- го издания раскрывают оборотную сторону того, как претворялась в жизнь амбициозная, заведомо не- осуществимая идея заменить вос- питание детей в семье родителями с “неподобающими” классовыми корнями и политическими настро- ениями безликой государственной машиной. Инициаторы этого про- екта довольно скоро осознали его обреченность, о чем свидетель- ствуют документы многочислен- ных комиссий по делам детей и беспризорности уже 1920-х гг., а также их готовность и желание от- дать детей репрессированных ро- дителей под опеку оставшимся на свободе родственникам в 1930-е гг. Амбиции авторов простирают- ся довольно далеко. “Эта книга должна быть интерпретирована как руководство по изучению темы детей, подвергшихся на- силию со стороны государства в Советской России. Она представ- ляет основные эпизоды, законо- дательные акты и приказы, общие тенденции жизненного опыта детей и воспоминания некоторых выживших (P. 12). Будущие иссле- дования должны быть направлены на более полный анализ каждого эпизода, группы жертв, а также 358 Рецензии/Reviews виктимизации и выживания детей нерусских национальностей”. Книга состоит из семи глав. Первая глава носит вводный характер, совмещая описания особенностей большевистской идеологии, последствий револю- ции и голода и первых декретов советской власти, относящихся к проблеме беспризорности. Также она представляет основных героев книги, “детей ГУЛАГа” как тако- вых. Следующие три главы посвя- щены непосредственно детским жертвам разнообразных категорий и хронологически соотносятся с основными репрессивными кам- паниями 1930–1940-х гг. Глава 2 раскрывает жизненные перипетии детей, пострадавших в ходе войны Сталина против крестьянства, главы 3 и 4 – пострадавших детей большевиков и депортированных народов соответственно. Глава 5 посвящена жизни детей “врагов народа” во время Великой От- ечественной войны, глава 6 – их жизни в послевоенные годы. На- конец, последняя глава вполне закономерно для подобного ис- следования называется “Уроки и последствия для оставшихся в живых детей”. Большая часть документов и материалов, используемых в книге, заимствована из сборника С. Виленского.1 К сожалению, до- кументы, непосредственно посвя- щенные детским учреждениям, немногочисленны и в основном касаются описаний лишений, бед- ствий и злоупотреблений. Тем не менее мы узнаем любопытные де- тали о малоизученных проблемах, например о колониях в ГУЛАГе для малолетних преступников (P. 55). Авторы вводят в оборот прежде не публиковавшиеся ис- точники. Активно используется фонд писем детей-сирот Калини- ну, Крупской и Сталину (ГАРФ). Особую ценность имеют доку- менты Госархива: НКВД-МВД (ф. 9401), ГУЛАГа (ф. 9414), а также ВЦИК (ф. 1235). Авторы провели ряд интервью с детьми репрес- сированных, проживающими в различных регионах (в основном через региональные отделения общества “Мемориал”) и исполь- зовали коллекцию писем, адресо- ванных в “Мемориал” (ф. II). Оценивая работу, необходимо иметь в виду, что писалась она не для экспертов, а для “англоязыч- ных исследователей СССР, кото- рые не в состоянии сами читать источники на русском языке” (P. 9). Авторы утверждают, что имен- но поэтому они преимущественно используют работы на английском языке и ссылаются на них вместо русских оригиналов. К сожалению, авторы приме- няют старую методологическую схему к изучению проблемы, 1 С. С. Виленский. Дети ГУЛАГа, 1918–1956: Документы. Москва, 2002. 359 Ab Imperio, 3/2010 парадигму “репрессивного режи- ма и его жертв”. Таким образом, размывается сам объект исследо- вания. Несмотря на то, что пред- метом его являются “дети врагов народа различных категорий”, а представляемые документы “образуют канву нарратива, оче- видно отображающего последо- вательные эпизоды их травм и потерь” (Р. 9), речь идет и о детях политзаключенных, которые сами никогда не подвергались аресту, и о малолетних узниках и питомцах ГУЛАГа. Вопреки утверждениям авторов (Р. 314), далеко не все они были детьми репрессированных родителей. Существовала еще значительная прослойка детей, оказавшихся в системе Гулага не из-за репрессий родителей, а родившихся там2 либо подпавших под категорию малолетних пре- ступников. Некоторые документы явственно свидетельствуют о том, что речь идет не только о детях “врагов народа” (Р. 312). Невыясненным остается и важный вопрос касательно само- го определения “дети врагов на- рода”: когда оно появилось и что значило для современников. Оче- видно, этимология этого термина уходит корнями в историю ре- прессивных операций второй по- ловины 1930-х гг., оформился он одновременно с термином ЧСИР несколькими указами НКВД, после чего получил широкое рас- пространение в массах. Более того, необходимо прово- дить четкое разграничение между малолетними питомцами ГУЛАГа и сиротами, содержавшимися в детских домах, не имевшими к нему никакого отношения и на- ходившимися в ведении системы Наркомпроса. В рецензируемой же монографии в комментариях к документам все они объединены расплывчатым термином “жертвы режима”. В результате работе не хватает аналитичности и четко- сти подхода. Тем не менее в ней можно выделить три направления исследований. Во-первых, это проблема де- тей, оставшихся без родителей, с которой столкнулись большевики, и методы ее разрешения в раз- личные периоды. Это и борьба с беспризорностью, предпри- нимаемая советской властью, и проблема советских учреждений для детей (система детских домов, приемников, распределителей), история ее создания, численность, администрирование, кадровая по2 Основное правило, которого придерживались советские власти в отношении детей, рожденных в исправительных учреждениях, было совместное содержание матери и ребенка до года или полутора лет, в редких случаях до двух лет. Затем ребенок забирался в детские учреждения либо передавался родственникам, если таковые имелись (P. 213). 360 Рецензии/Reviews литика, персонал. Косвенно к этой проблеме относилась и система ГУЛАГ, так как ведала детьми, рожденными в заключении и находящимися с заключенными матерями, а также в колониях для малолетних преступников. В книге печатаются документы либо выдержки из них, проливающие свет на особенности уголовного законодательства Советской Рос- сии в отношении несовершенно- летних, а также материалы, отно- сящиеся к проблемам материнства и матерей в заключении (Pp. 311, 312, 314). Мы узнаем, что существова- ли даже специализированные детские дома для детей врагов народа (к примеру, детский дом № 1 в Днепропетровске и № 7 в Бийске, созданные для приема детей бывшей высшей партэлиты и военного командования (Р. 187)). Однако более конкретной инфор- мацией о подобных учреждениях авторы не располагают. Было бы чрезвычайно интересно узнать, чем эти учреждения отличались от обычных детских приемников, каковы были принципы отбора персонала и обращения с детьми репрессированных в 1937 году. Детские дома и приемники были своеобразным микрокос- мом, где большевистский экспе- римент доводился до крайностей, где советские ценности, идеалы и жизненные устои проверялись на прочность и искажались, об- разуя причудливые и подчас уродливые сочетания. Вместе с семьями многие дети теряли свои фамилии, в лучшем случае сохраняя только имена. Авторы приводят пример полной смены идентичности четырехлетнего ребенка “врагов народа”, так что спустя много лет он “так и не узнал, кем он был на самом деле” (Р. 190). Очень распространена была практика содержать вместе маленьких уголовников и детей политзаключенных. В некоторых случаях первые насаждали режим страха и террора (С. 191), в дру- гих – дети репрессированных по политическим мотивам объединя- лись и брали бразды правления в свои руки, подчиняя шайки детей, чьи родители умерли от голода либо были раскулачены; в среде подобных шаек доминировали маленькие “криминальные авто- ритеты” (Рр. 189-192). Следующая проблема, под- нимаемая в исследовании (она раскрыта наиболее удачно), – вос- приятие потери семьи и стигма- тизация детей репрессированных родителей, их адаптация и эмоци- ональное состояние в различные периоды времени. Из-за специфи- ки источников в этом отношении авторам удалось проследить по большей части историю детей, принадлежащих к особому слою советской партийной элиты. Не- 361 Ab Imperio, 3/2010 которые представители этого довольно узкого круга хорошо знакомы между собой и имеют связь с обществом “Мемориал” либо являются его активными участниками. Правомерен иной вопрос: насколько откровенны в своих интервью эти люди? Вполне ве- роятно, что из-за своей принад- лежности к “Мемориалу”, а также из-за специфики поставленных перед ними вопросов (например, вопроса о том, как стигматизи- рованный статус повлиял на их жизнь (Р. 378), во время интервью они позиционировали себя как жертвы режима, выдавая жизнен- ные неурядицы, обусловленные индивидуальными обстоятель- ствами (например, отсутствием образования), за результат стигмы ребенка “врага народа” (Р. 328). Наконец,авторыподробноопи- сывают каждую из карательных акций, проведенных НКВД-МГБ в 1930–1950-е гг., сопровождая информацию опубликованными документами, проливающими свет на условия содержания и про- цесс депортации репрессируемых групп. Наиболее удачной является вторая глава книги, посвященная детям раскулаченных и депорти- рованных крестьян. Из нее мы узнаем множество новых деталей о кампании раскулачивания и “ку- лацкой ссылки” с точки зрения де- тей пострадавших. В полной мере раскрывается хаотичность этих операций, неподготовленность местных властей, растерянность и неспособность обеспечить самые необходимые условия для жизни, медицинское обслуживание. По- казательна большая роль церквей как приемных пунктов огромного количества депортированных (Рр. 95-99), интересны взаимоотноше- ния между спецпоселенцами и старообрядцами на местах пере- селений (Рр. 126). Однако начиная уже с главы 3 история “детей ГУЛАГа” по большей части оказывается све- дена к истории детей узкого круга репрессированной партийной элиты. Нить повествования, ор- ганизованного по темпоральному признаку и рассматривающего жизненные коллизии, проблемы адаптации/реинтеграции этих людей в различные периоды вре- мени, периодически прерывается для описания очередных репрес- сивных акций советского режима. Главу 4, “Дети депортирован- ных народов”, авторы посвящают нескольким категориям детей репрессированных. К сожалению, несмотря на многообещающее начало, мы мало узнаем о детях, к примеру, депортированных немцев и жителей кавказских республик. Большая часть инфор- мации и документов носит общий характер и посвящена описанию 362 Рецензии/Reviews лишений в ссылке и условий их жизни в депортации и на спецпо- селении. О детях же как таковых остается только делать выводы, что им тоже приходилось нелегко. Таким образом, специфика, уни- кальность опыта на спецпоселе- нии или в ссылке различных групп детей в главе не отражена, так же как и особенности их восприя- тия, их социальной и культурной адаптации. Особенно интересен с этой точки зрения опыт детей депортированных в годы войны народов Кавказа – к сожалению, в работе содержится крайне мало информации по этой группе. Глава 5, “Дети врагов народа во время Великой Отечественной войны”, ставит целью выяснение, “как война и репрессии повлияли на жизнь детей врагов народа”, и включает в себя воспоминания нескольких уже известных нам героев книги об их выживании в эвакуации, блокаде, плену. В главе демонстрируется мощь и эффективность пропагандистской машины на примере описания подвига бывшего малолетнего за- ключенного Матросова, который вызвал у других детей “врагов на- рода” желание искупить подвигом “грехи родителей” (Р. 286). Авторы периодически перено- сят жизненный опыт своих героев на всю категорию детей “врагов народа” (Р. 322), а ведь даже для малейших попыток подобного обобщения необходимо учитывать социальные, географические, вре- менные (быть ребенком репрес- сированных родителей в 1937 г. несопоставимо с аналогичным опытом последующих периодов) и национальные факторы. В частности, интересно со- четание подобных факторов в явлении арестов подросших де- тей “врагов народа” в 1949 г. как части масштабной, однако далеко не такой кровавой, как в 1937 г., операции против бывших ре- прессированных. Многие “дети” были арестованы и отправлены в ссылку согласно статьям 6 и 7 уго- ловного кодекса как СОЭ, “соци- ально-опасный элемент” (Р. 339). Хотя авторы не предпринимают попытки анализа социальной со- ставляющей этой группы детей, а также причин ареста, выставляя эту акцию как исключительно превентивную и обусловленную фактом наличия репрессирован- ных родителей (С. 339), было бы интересно разобраться в этих вопросах. Во-первых, как свиде- тельствуют другие источники, под репрессии подпадали в первую очередь образованные молодые люди, как правило, студенты престижных вузов страны, дети расстрелянной в 1937 г. партийной элиты. Во-вторых, они принимали активное участие в заседаниях политизированных кружков или просто присутствовали на таких 363 Ab Imperio, 3/2010 молодежных собраниях, спон- танно возникавших после войны в Москве, Санкт-Петербурге, Че- лябинске. Таким образом, при- чиной арестов было сочетание “запятнанной” биографии и связи с кружками инакомыслящих. На одном из допросов министр гос- безопасности Виктор Абакумов недоуменно задал вопрос относи- тельно мотивов участия одной из арестанток. Все прояснилось с вы- явлением факта ареста и расстрела ее родителей. К слову сказать, это было последнее дело, “лебединая песня” Абакумова перед его соб- ственным арестом и расстрелом. Из воспоминаний участников очевидно, что некоторые из этих кружков носили ярко выраженный антисталинский окрас и призы- вали к активным действиям по свержению диктатуры.3 Тем не менее эта коллекция семейных саг интересна как сви- детельство ушедшего времени, де- монстрации душевной твердости в противостоянии человеческой личности государственной маши- не. Она затрагивает множество не- изученных проблем, апеллируя к воображению историка. Расшире- ние проблематики – неоспоримое достоинство этой работы. Среди упомянутых выше под- ходов первые два предлагают ши- рокие возможности для будущих исследований. Важные вопросы, поднимаемые авторами моно- графии, ответы на которые еще предстоит найти исследователям, включают, например, числен- ность детей различных категорий в гулаговской системе в разное время. Авторы пытаются дать от- вет на этот вопрос с точки зрения “детских жертв” репрессивного режима. А поскольку данные по депортированным детям до- ступны только в редких случаях, авторы высчитывают количество “детских жертв” – приблизитель- но 40% от общего числа депорти- рованных той или иной категории (Рр. 6, 92). То же самое можно сказать относительно не менее важного вопроса о детской смерт- ности (Р. 259). Интересны представленные во второй главе данные о количестве детдомов и детей, в них содер- жащихся, по РСФСР, Украине и Белоруссии за 1931–1935 гг. Они показывают резкое увеличение числа детей-сирот (более чем в два раза) за 1931–1933 гг. с по- следующим уменьшением, тем самым отражая масштаб “анти- кулацкой операции” (Р. 115). Не менее важны вопросы, связанные с системой детских учреждений Советской России, жизнь внутри этих учреждений, досуг, особенности внедрения школьного образования в различ- ных регионах, пропагандистская 3 М. А. Улановская, Н. М. Улановская. История одной семьи. Санкт-Петербург, 2003. 364 Рецензии/Reviews работа, персонал, медицинское обслуживание и проч. Условия в детдомах варьировались в зави- симости от множества факторов: управленческого персонала, ад- министрации региона и др. По- всеместно процветало воровство, наблюдалось массовое бегство де- тей из детдомов (Р. 117). За незна- чительные услуги материального свойства детдомовцы попадали в состояние частичной или полной трудовой зависимости, превраща- ясь, таким образом, из государ- ственных рабочих в личных слуг или наемных работников, обеспе- чивавших нужды администрации детдома или местного населения.4 В то же время нередки случаи позитивного восприятия своего жизненного опыта и жизни в дет- ских домах бывшими сиротами в Советской России (Р. 194). Вос- приятие детьми их пребывания в учреждении для детей-сирот зависело и от социального и экономического статуса семьи, в которой родился ребенок. К примеру, в начале 1930-х гг. были зафиксированы случаи, когда из- нуренные бедностью родители (преимущественно крестьянского происхождения) просили своих заключенных детей (естественно, на неплохих должностях) взять в лагерь младших детей.5 Особо интересный аспект – изучение внедрения школьного и профессионального образования для детей спецпоселенцев и за- ключенных. Для многостороннего освещения восприятия у различ- ных поколений репрессированных своего жизненного опыта особую важность приобретает вопрос школьного образования как ос- новной составляющей программы по “культурному и идеологи- ческому разрыву поколений на спецпоселении”, проводившейся в соответствии с установкой из центра на “отрыв” молодежи от старших поколений спецпоселен- цев в плане морально-ценностной ориентации и отношения к власти, нивелирования влияния, оказы- ваемого на молодых со стороны “активной контрреволюционной части кулачества”.6 Интересно становление и раз- витие системы образования, про- являвшееся в строительстве школ и детских дошкольных учрежде- ний в поселениях для бывших заключенных. Среди источников по этой теме необходимо упомя- нуть рубрики “культурно-воспи- тательная работа” в докладах и 4 Нарымская хроника (1930–1945): Трагедия спецпереселенцев. Документы и воспоминания / Сост. В. Н. Макшеев. Москва, 1997. С. 168. 5 М. И. Терентьева. Мой отец Игорь Терентьев // Театр ГУЛАГа: Воспоминания, очерки / Сост. М. М. Кораллов. Москва, 1995. С. 56. 6 История сталинского Гулага. Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов: Со- брание документов в 7 томах. Москва, 2004. Т. 5: Спецпереселенцы в СССР. С. 166. 365 Ab Imperio, 3/2010 докладных записках руководства ОТП/ОСП руководству НКВД, материалы органов, ответствен- ных за школьное строительство и всеобщее образование (Наркома- тов просвещения РСФСР и СССР, местных органов просвещения), материалы заседания коллегии Наркомпроса РСФСР по вопросам “культурного строительства” в спецпоселках, переписка органов власти (Г. Ягоды и А. С. Бубнова), а также руководящие указания об особенностях “коммунисти- ческого воспитания” в школах спецпереселенцев, содержащие- ся в постановлениях СНК и ЦК. Кроме того, обширный массив документов по регионам, до сих пор не затронутый исследова- телями, составляют материалы, посвященные культурно-бытово- му обслуживанию и школьному образованию. Они включают в себя планы развертывания сети культпросветучреждений, отчеты о состоянии работы по ликвида- ции неграмотности, отчеты уч- реждений клубного типа о работе, сведения о ходе дошкольного, школьного воспитания учащихся и комплектовании школ в спецпо- селках кадрами. Мало изучен вопрос о социаль- ной мобильности детей различных категорий репрессированных. После 1935 г. ограничения на учебу в вузах были отменены, следствием чего стало возрастание социальной мобильности детей представителей неугодных власти групп населения. Однако, как мы узнаем из исследования, доступ в ведущие вузы страны этой ка- тегории абитуриентов оставался закрыт. Причем, что интересно, отказать могли без всякой при- чины, что побудило многих детей указывать в своих анкетах ложную информацию о родителях. Важны документы, регулирующие рабо- чие места и доступ к образованию детям репрессированных родите- лей, выпускаемых из детдомов в конце 1930-х гг., и детей старше 15 лет (Р. 197). Примечательно, что начало Великой Отечественной не только способствовало скорейшей интеграции детей репрессирован- ных в советское общество,7 но и значительно облегчило их доступ к образованию в элитных вузах страны. Помимо внедрения школьного образования и ограничений на высшее, средства для достиже- ния большевиками лояльности молодежи и отрыва ее от “анти- советски настроенных родителей и стариков” заключались в про- пагандистской и агитационной деятельности, массовых культур- ных мероприятиях, организации молодежных курсов, сельхо7 Согласно декрету от 1942 г. дети бывших кулаков, чьи отцы воевали на фронте, могли получить паспорта и покинуть спецпоселения. 366 Рецензии/Reviews зартелей, общежитий, бригад и антирелигиозных кружков. Эта политика отличалась половинча- тостью и непоследовательностью. В подобных мерах постоянно про- слеживалось желание установить границы “поощрения” и “выдви- жения” подобной молодежи.8 В ходе проведенных автором этой рецензионной статьи бесед с детьми раскулаченных, рас- стрелянных или сосланных на поселение крестьян (как правило, эти дети мигрировали в промыш- ленные центры, где пополнили число рабочих) выяснилось, что мало кто проявлял резко антисо- ветские настроения, связанные с репрессиями родственников и разрушением всего уклада жизни их родителей.9 Большая часть их была аполитична, многие всту- пили в партию и принимали ак- тивное участие в общественной жизни. Подобное восприятие детьми своего жизненного опыта находится в созвучии с история- ми, отраженными в работе Кейт Браун, герои которых (представи- тели спецпоселенцев польского происхождения из приграничных территорий) рассматривали свою депортацию в Казахстан как по- четную миссию колонизации ди- кого края. Отождествляя себя с но- сителями европейского прогресса, они мыслили в соответствии с пропагандистскими установками советского режима о “построении светлого будущего”.10 Это, конечно, не ведет к оправ- данию режима большевиков, но свидетельствует о необходимости многостороннего освещения про- блемы и призывает к осторож- ности при попытке делать далеко идущие выводы. История детей репрессированных категорий советских граждан, так же как детей, оставшихся без родителей, не должна быть слепком с марти- ролога. 8 Например, на одном из совещаний по проблемам политико-просветительской работы среди спецпереселенцев, где рассматривался вопрос о создании специаль- ных спецпереселенческих школ, было, в частности, указано: “Вместе с тем нужно оговорить, что мы из них будем готовить полуквалифицированную рабочую силу, а не на ведущие профессии… если они будут себя показывать хорошо, можно дать им возможность повышать свою квалификацию” (История сталинского Гулага. Т. 5. С. 170). В то время как общеобразовательные курсы для молодежи были распростра- ненным явлением, “организовывать технические курсы для спецпереселенческой молодежи не следует” (Там же. С 171). 9 Интервью с детьми бывших “кулаков” первой или второй категории, подверг- шихся расстрелу, сосланных на спецпоселение или отбывших наказание в ИТЛ: А. А. Минкиной и А. В. Давыдовой (Петрозаводск, 8 сентября и 10 ноября 2004 г.) и А. В. Ермолаевым (12 января 2005 г.). 10 Kate Brown. A Biography of No Place: From Ethnic Borderland to Soviet Heartland. Harvard, MA, 2005. Pp. 301-303. ...