Ab Imperio – 2010

375 Ab Imperio, 2/2010 Друзья, враги и соседи: придание смысла имперскому политическому, экономическому и социальному порядку тема года 2010 тема года Образы друга и врага являются отправными точками для изучения многообразных процессов: от построения индивидуальной и коллек- тивной идентичности до формирования внешней политики суверенных государств. Пара “враг – друг” сразу опознается как одна из базовых антропологических оппозиций, с помощью которых структурируются границы индивидуума и групп. Образ врага служит важным фактором оформления границ политических сообществ, легитимации суверени- тета и государственной независимости. В тематических номерах 2010 года Ab Imperio приглашает авторов и читателей обратить внимание не на онтологическую фундаментальность и структуралистскую сим- метричность оппозиции “друг – враг”, а на то, кем или чем определя- ются и как функционируют понятия “друзья” и “враги” в имперской ситуации. Принципиальная многоуровневость и неравномерность предлагаемого нами контекста позволяет обнаруживать и описывать ситуации, когда “друг” оказываются одновременно “врагом” (поляк- славянин и одновременно поляк – враг Российской имперской госу- дарственности), либо когда сами эти “базовые” категории теряют свою содержательную специфику и оценочную составляющую. Скажем, кто такой “сосед” – “друг” или “враг”, или он ассоциируется с один из по- люсов в зависимости от ситуации и воли исторических акторов? Есть ли в репертуаре социального опыта место для категории “незнакомца”, нейтрального социального партнера? Иными словами, вместо иллю- зорной структурной статики нас интересует историческая динамика имперского социально-политического, культурного и экономического опыта, выражающегося в дискурсивных (и не только) приближениях и отталкиваниях тех или иных групп, сообществ и государств. Вопреки доминирующим в современном обществоведении идеалам мультикультурализма и толерантности, историки много сделали для того, чтобы показать, что опыт прошлого значительно отклоняется от этих норм. Особенно хорошо исследованы исторические случаи использования образа врага и внешней опасности для утверждения легитимности политического сообщества, национальной обособлен- ности и патриотической мобилизации в периоды войн и политических 376 Ab Imperio – 2010 кризисов. Исследования национализма сложно представить без тема- тики вражды, отторжения, комплексов неполноценности, угрозы ис- чезновения политической независимости и культурных отличий нацио- нального коллектива. Признавая важность этих аспектов грамматики солидарности и конфликта в пространстве опыта прошлого, редакция Ab Imperio предлагает задуматься о неочевидных, но важных ролях и ситуациях, которые располагаются в немаркированном пространстве между крайними полюсами вражды и дружбы. Есть ли грань между опытом восприятия инаковости и переводом культурных различий в полное отчуждение и ориентализацию? Какие уровни понимания “дружбы” и “родства” позволяет увидеть реконструкция генеалогии панидеологий, таких как панисламизм, панславизм, пантюркизм и пр.? Чем в этом смысле отличаются проекты различных политических союзов, содружеств и “общих пространств”? Какую семантическую и функциональную нагрузку несут на себе такие категории политиче- ского языка, как сталинский или революционный французский “враг народа” (и отсутствующий в советском дискурсе французский “друг народа”), американский “enemy of the state”, советские “дружба на- родов” и “единая историческая общность” и пр.? Динамическая и контекстуальная трактовка “друзей – врагов” позво- ляет преодолеть инерцию исследовательского подхода, направленного на “естественные” границы суверенитета и национального сообщества, актуализировать исторический опыт гибридных, консоциативных, конфедеративных политических объединений и идентичностей. Не- смотря на то, что суверенное национальное государство продолжает восприниматься как основная и едва ли не “естественная” политическая форма, современный мировой порядок не складывался из мозаики одно- тонно закрашенных на политической карте национальных единиц. Как внутри, так и снаружи этих политических пространств существовали и существуют сложные и взаимно непереводимые иерархии, несовпа- дения, линии отталкивания и сближения. Доминирующий в анализе внешней политики дискурс вражды и дружбы не способен отразить их в полной мере. Следовательно, встает вопрос о поиске корректирующего аналитического языка для описания процессов контакта, конфликта и кооперации в имперской ситуации. Таким образом, в 2010 году основное внимание журнала будет об- ращено на практики маркирования солидарности и различий и мотива- цию обращения к этим практикам, будь то антропологический аспект социального взаимодействия или сфера внешней политики. 377 Ab Imperio, 2/2010 № 1/2010 Обозначая позицию: определение врагов и друзей в имперской ситуации Генеалогия таких формул политического языка, как “враг народа”, “друг народа”, “враг государства”, “дружба народов”, “кровный враг”, “товарищ”, “интернационализм”, “союз” • деконструкция политической риторики “союза”: Союз Освобождения, Союз русского народа, СССР, Бунд, Союз 17 Октября и др. • “братский долг” и “дружба народов” • ревизия антропологических, политических, культурологических моде- лей дружбы и вражды с точки зрения имперской ситуации • практики и каноны визуализации врага и друга в периоды политических кризисов и войн • как изобразить друга: репрезентации социальной и политической близости в империи • гендерные метафоры социально-политической близости и отчуждения • кто главный враг в империи: иерархии глав- ных и второстепенных угроз • “свой неверный” – концептуализация особого “русского ислама” и гипотетической близости православия мусульманам Евразии • предшественники культурной революции: Kulturkampf в Российской империи • еврейский погром и поиск царствия небесного • семейные и родственные метафоры в политическом языке конструирования нации и империи • история социального этикета: господин, товарищ, сударь, сударыня • функция образа предателя в имперской, советской и постсоветской историографии • священная месть и конструирование памяти о враге. № 2/2010 Политические и экономические союзы: диалектика бедности, богатства и политического господства Интеграция в наднациональные союзы постсоветских государств • история федералистских проектов • коалиции – союзы – федерации как формы преодоления нормативного суверенитета • использование формулы федерации в стратегиях национальных и неоимперских дви- жений • “Малая Антанта”, Варшавский пакт и другие: заклятые друзья • сладкий яд “народной демократии” • потребительская культура и культура социализации Восточной Европы в Советском Союзе • со- ветские проекты “социалистической дружбы”: фестивали молодежи и студентов, конкурсы, съезды • пакт Молотова-Риббентропа и начало внутреннего перерождения советского режима • панидеологии: па- нисламизм, пантюркизм, паносманизм, панславизм и др. • генеалогия концепции славянства • “бедный родственник”, “богатый друг”: схемы экономического партнерства и политического господства • революци- 378 Ab Imperio – 2010 онный потенциал бедности в ожидании гегемона восстания: истинные и мнимые друзья и враги • кооперативизм, корпоративизм и другие “третьи пути” в экономике • имперская экономика и этноконфессио- нальное разделение труда • профсоюзы и дилемма cоциального про- теста и национальной мобилизации. № 3/2010 Чужак-Сосед: Социальное и политическое взаимодей- ствие в имперской ситуации Возможен ли нейтральный “сосед” между полюсами “дружбы” и “вражды” • когда “сосед” становится “врагом”? • друг-посредник: роль южнорусского православного духовенства в реформах Петра • немцы в российской империи • национальные элиты, интегрированные в имперскую систему управления • вариативные ситуация пограничья • Финляндия – архетипический сосед • колонизация как вынужденное соседство: восприятие чужой культуры на пространстве Российской империи/СССР • постсоветские государства и общества – соседи, чужаки или враги? • современный город как социальный плавильный котел или сито: из чужаков в соседи или во враги? • дворовая культура советского города • миграция бюрократических кадров в Российской империи и СССР: восприятие культурной инаковости • парадигмальные ситуации соседства: казачество и народы Северного Кавказа, Западный край • национальные диаспоры и дискурсы добрососедства и внутрен- ней угрозы • города-побратимы в СССР • политика добрососедства: советские практики репрессии и преодоления прошлого после 1945 года • вернувшийся сосед: история высылки и возвращения из ссылки советских реабилитированных народов • сосед как alter ego: Российская империя в зеркале Габсбургской монархии (история восприятия и за- имствования габсбургского опыта) • градация инородцев в Российской империи: “культурные”, “ассимилируемые”, “дикие” и пр. № 4/2010 Война и имперское общество: динамика “дружбы” и “вражды” Война как канал заимствования чужого опыта и интенсификации контактов • война как испытание на прочность политического режима в ситуации имперского многообразия • “пятая колонна”: дискурсивная гомогенизация и мобилизация недружественного населения • шпионо- мания как отражение стремления к культурно-политической целост- ности общества • история иррегулярных воинских частей в XVIII–XX 379 Ab Imperio, 2/2010 веков: от казаков до партизан • воздействие фактора постоянных во- енных действий на общество Российской империи XVIII–XIX вв. • под новое знамя: бывший противник на государевой службе (XVII–XX вв.) • история дезертирства и уклонения от воинской службы в Российской империи и СССР • антропология мужского сообщества и дискурс “неуставных отношений” в имперской и советской армии • регулярная армия и практики самоорганизации армейского коллектива: этнические, социальные и региональные границы (землячества, дедовщина и пр.) • “братская помощь”: советские военспецы в военных конфликтах ХХ века • фронт за линией фронта: военные конфликты государств, возникших на обломках Российской империи • дипломатия старого режима: между династическими, государственными и национальными интересами • “справедливая война”: политическая теория и моральная экономика агрессии • идеальная армия в реальной империи: история проектов реформирования и технологического перевооружения рос- сийской армии. 380 Ab Imperio – 2010 Friends, Foes, and Neighbors: Ascribing Meaning to Imperial Political, Economic, and Social Order annual theme 2010 annual theme Visions of friend and foe remain focal points for studies of different processes , from formation of individual and collective identities to the making of a state’s foreign policy. The “friend-foe” binary pair is immediately recognized as one of the most basic anthropological oppositions that structure the boundaries of individuals and groups. The image of the enemy serves as an important factor in defining the limits of political communities and in legitimizing sovereignty and political independence. For contributions to the four thematic issues of Ab Imperio in 2010, the editors invite prospective authors to shift their attention from the ontology and structuralist symmetry of the opposition of “friend-foe” to the fluctuations of the roles of “friend” and “foe” and these roles’functionality in imperial situation. The editors suggest exploring images and functions of “friend” and “foe” in the multilayered and heterogeneous imperial context. This allows us to discover and describe situations when a “friend” simultaneously appears to be a “foe” (e.g., the Pole as a Slav and the Pole as an enemy of Russian imperial statehood). We can also detect situations in which these very basic dichotomies lose their specific content and their normative component. Consider the category of “neighbor.” Is “neighbor” a “friend” or “foe,” or is the concept of “neighbor” associated with one of the poles depending on the situation and the intention of historical actors? Is there room for the category of “stranger,” a neutral social interlocutor, in the repertoire of social experience? In other words, instead of elusive structural statics we are interested in the historical dynamics of the imperial socio-political, cultural, and economic experience. This experience is reflected in discursive (and not only discursive) attachments and repulsions of groups, societies, and states. In contrast to the ideals of multiculturalism and tolerance that dominate today’s social sciences, historians have done much to show that past experience significantly deviates from these norms. How images of the enemy and of external danger were used for supporting and legitimizing political communities, national distinctiveness, and patriotic mobilization during wars and political crises has all been studied especially thoroughly. One cannot imagine today’s nationalism studies without thematic foci on 381 Ab Imperio, 2/2010 hostility, repulsion, resentment, and perceived dangers of the extinction of political independence and cultural distinctiveness of the national body. While recognizing the importance of these aspects of solidarity and conflict in past experience, the editors of Ab Imperio are proposing that we think about those (not necessarily obvious) important roles and situations that find themselves in the unmarked space between the extreme poles of friendship and animosity. Is there a difference between the experience of perceiving otherness and translating cultural differences into full-blown alienation and orientalization? Which particular levels of understanding of “friendship” and “familial ties” can be seen when we reconstruct developments of panideologies , such as pan-Islamism, pan-Slavism, pan-Turkism? How different are projects of various political unions, commonwealths, and “common spaces?” What is the semantics and functionality carried by the categories of practical political language, such as Stalin’s or revolutionary France’s “enemy of the people” (and the French “friend of the people” conspicuously absent from the Soviet parlance), American “enemy of the state,” Soviet “friendship of peoples” and “community of historical destiny?” The dynamic and contextual interpretations of the “friend-foe” opposition allow one to overcome the inertia of a research method aimed at “natural” limits of sovereignty and national community. It also allows us to closely explore the historical experience of hybrid, confederative, and consociationist forms of political unions and identities. Despite the fact that the sovereign nation-state continues to be perceived as the main and almost “natural” political form, today’s world order is not...