In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

567 Ab Imperio, 3/2009 совсем понятно. Но, по крайней мере, вариант ответа на вопрос, вынесенный в заглавие книги, оно даёт. Можно попробовать его сформулировать так: “советское” сейчас – это идея своеобразного жизненного уклада, сочетаю- щего коллективно-разделяемое интенсивное устремление в бу- дущее (идеализм) с подходом к обустройству повседневной мате- риальной жизни в настоящем, ста- вящим основную цель – преодоле- ние недоработок и “слабых мест” централизованного управления (бытовой материализм). Коллек- тивная деятельность нацелена на строительство будущего, а в на- стоящем люди вынуждены как-то “обустраиваться”, но это непре- рывное приспособление воспол- няется чувством причастности к строительству. Строительство ис- черпало свои ресурсы и рухнуло, поэтому в остатке – “пейзаж после будущего”. И поэтому всякий об- щественно разделяемый утопизм есть и будет вынужден так или иначе соотноситься с советским наследием, обращаться к опыту его переживания и “проживания”. Надо полагать, что социальная антропология и должна предо- ставлять материалы для подобных обращений, сколь бы спекуля- тивными или ностальгическими бы они ни были, а также служить пространством для оценки меры их адекватности. Ольга ДЕМИДОВА Dan Ungurianu, Plotting History : The Russian Historical Novel in the Imperial Age (Madison, WI: The University of Wisconsin Press, 2007). 424 pp., ills., charts, tables. ISBN: 978-029-922-500-1 (hardback edition). По собственному признанию автора, его книга о русском исто- рическом романе выросла из пушкинских штудий: пытаясь разгадать загадку “Капитанской дочки”, Дан Унгуряну вынужден был обратиться к весьма широ- кому историко-литературному и общекультурному контексту и проанализировать его как на синхроническом, так и на диахро- ническом уровнях. Результатом стала детальная история жанра на русской почве от момента его появления в эпоху романтизма до модернистского инварианта, замыкающего ту хронологиче- скую и культурную парадигму, в пространстве которой русский исторический роман претерпел определенную эволюцию.1 Не1 Весьма показательна приводимая Унгуряну количественная динамика жанра: чуть более пятидесяти авторов в 1830-е – 1840-е гг., около шестидеся- ти – в 1870-х – первой половине 1880-х, более ста – в 1890-х – 1910-х (Pp. 28, 126, 149); количество книг: 44 новых романа в 1870-х, 116 – в 1880-х, 164 – в 1890-х и 118 в 1910 – 1917 гг. (P. 149). 568 Рецензии/Reviews В финальной части предпоследней главы (последней, в которой рассматриваются общие вопросы историко-типологического характера) речь идет и о советском из- воде русского исторического романа, однако автор ограничивается замечаниями самого общего характера, поскольку советский период выходит за установленные в работе хронологические и феноменологические границы; в связи с этим доста- точно показательно название главы – “Конец (поступательного) развития” (“The End of Progress”). 2 Подробный анализ работ этих и других авторов, обращавшихся к данной тематике, представлен во введении (Pp. 3-12). 3 Одно из наиболее резких высказываний подобного рода принадлежит О. И. Сен- ковскому, сравнившему исторический роман с незаконнорожденным ребенком “без роду и племени” (P. 3). маловажными для осмысления ее этапов и специфики оказались два допущения, на которых держится авторская концепция: о невозмож- ности понять причины появления и природу гения без обращения к фигурам второго и третьего ряда и об условности представлений о линейной последовательности и непрерывности художественной (литературной) эволюции. На протяжении двух столетий своего существования русский исторический роман неодно- кратно становился предметом интереса литераторов, критики и исследователей, среди которых можно назвать О. Сенковского, А. Манцони, Г. Блума, Ю. Тыня- нова, В. Шкловского, Э. Вахтеля и многих других.2 Интересно отметить, что спектр вопросов для обсуждения оставался ти- пологически более или менее неизменным: от проблемы “(не) законности” жанра как такового и (не)признания за ним права на су- ществование3 до попыток вывести литературную родословную исто- рического романа, определить присущую ему специфику (если таковая имеется) и возможности его развития, т.е. судьбу жанра в культуре. Во всех случаях речь, по существу, шла о поэтике жанра в целом и его русского варианта в частности. Основываясь на мнениях предшественников и современ- ников, а также на впечатляющем корпусе собственно художе- ственных текстов, Унгуряну предлагает собственную схему эволюции, достаточно жесткую периодизацию и заданную ими типологию русского историче- ского романа, подразделяя исто- рию его развития на три периода: романтический (1830-е – 1840-е гг.), реалистический (характери- зующиеся значительным спадом 1850-е – 1860-е гг. и возрождени- ем жанра 1870-е – первая поло- вина 1880-х гг.) и модернистский (1890-е – 1910-е гг.). В каждый из периодов развивался определен- 569 Ab Imperio, 3/2009 ный жанровый тип, название кото- рого терминологически совпадает с названием периода; в отличие от характеризующихся известной гомогенностью романтическо- го (М. Загоскин, Ф. Булгарин, П. Свиньин, Р. Зотов, П. Голота и др.; А. Пушкин и Н. Гоголь) и реалистического (Г. Данилевский, гр. Е. Салиас, Д. Мордовцев, Вс. Соловьев и др.; Л. Толстой), модернистский тип складыва- ется из двух подтипов – симво- листского (Дм. Мережковский, В. Брюсов) и футуристического (В. Каменский). По мнению Унгуряну, суть соб- ственно поэтической специфики каждого из типов обусловлена различиями формул, последова- тельно употреблявшихся авто- рами и их современниками для определения сути жанра: дух эпохи (романтики), характер эпохи (реалисты), атмосфера времени (модернисты). Формула предполагает определенное соот- ношение между “правдой” и “вы- мыслом”, т.е. собственно истори- ческим материалом и способами его художественной трактовки (чему посвящена отдельная глава книги, озаглавленная “Fact and Fiction in the Romantic Novel”), а также отбор материала и общие авторские установки и стратегии. Художественное воплощение романтического духа эпохи ос- новано на “авторской интуиции и обращении к легендам”, тогда как воссоздание реалистического характера эпохи требует от авто- ра “анализа и демифологизации истории”, а за символистской ат- мосферой времени “скрываются вечные принципы, воплощенные в символах и мифах” (P. 189). Вместе с тем, при всех не- сомненных отличиях трех оз- наченных типов исторического романа друг от друга Унгуряну не отрицает феномена, называе- мого обычно памятью жанра, и убедительно демонстрирует его механизмы и функциональный принцип, воспользовавшись весь- ма продуктивной сравнительно- сопоставительной методологией. Сквозной для всех трех периодов развития русского исторического романа режим функционирова- ния памяти жанра очевиден при сопоставлении “Войны и мира” с романтическими романами, равно как “Христа и Антихриста” и “Огненного ангела” – и даже “Стеньки Разина” – с реалистиче- скими романами с присущим им фактографическимпозитивизмом. Толстовские стратегии чередова- ния “художественных” и “истори- ческих” глав и непосредственного авторского обращения к читателю восходят к стратегиям романтиков 1830-х гг., а подчеркнутая “архе- ологическая точность” Мереж- ковского, Брюсова и Каменского воспринимаются как аллюзия 570 Рецензии/Reviews на псевдоисторизм позитивист- ской эпохи. С другой стороны, символистская стилизация речи героев и исторического антуража есть не что иное, как дальнейшее развитие традиции “языкового реализма”. Более всего память жанра экс- плицируется при так называемом точечном – на уровне автор- ской установки, определенного приема, сюжета, темы, образа или повествовательной страте- гии4 – сопоставлении текстов, созданных разными авторами в различные периоды. Так, цен- тральная для жанра оппозиция “правда – вымысел” получает в каждом из типов исторического романа свое воплощение, однако весьма показательно, что во всех случаях можно найти тексты, ав- торы которых явно отступают от того, что принято называть и/или полагать исторической правдой. Причина подобных отступлений кроется в специфике миропо- нимания, вербализованного в вышеупомянутых формулах. Ро- мантик нарушает “правду факта” потому, что полагает возможным пожертвовать ею ради правды более высокого порядка – художе- ственной, т.е. заведомо искажает действительность реальную во имя действительности вообра- жаемой. Реалист убежден, что предложенная им версия более соответствует действительному положению дел, т.е. установка “так было” подменяется установ- кой “было так”. Символистская установка основана на пред- ставлении о принципиальной множественности реальностей (“правд”), самой правдивой из ко- торых является реальность мифа и символа. Иначе говоря, при неиз- менности формальной специфики того или иного элемента поэтики (жесткая “вертикальная” память жанра) его функциональная спец- ифика определяется законами той эстетической системы, в рамках которой определенный текст соз- дан (эволюция жанра, обусловлен- ная системой “горизонтальных” связей в пространстве литератур4 Унгуряну предлагает следующий ряд “точек” для сопоставления: соотношение правды и вымысла; использование авторских примечаний; прием циклизации; раз- работка образа реального исторического деятеля; отношение к легендам и мифам. Кроме того, предметом развернутого анализа становится запечатленный в русском историческом романе образ Северной Пальмиры; анализ основан на сопоставлении “Ледяного дома” Лажечникова (романтический роман), “Войны и мира” Л.Толстого и романов Данилевского, Салиаса, Мордовцева (реалистический роман) и “Петра и Алексея” Мережковского (символистский роман) и призван фундировать мнение Унгуряну о “петербургском тексте”, противоречащее общепринятому мнению о присущем последнему единстве, семантической когерентности и внутренней целостности (Pp. 192-204). 571 Ab Imperio, 3/2009 ного и шире – общекультурного контекста). Представление о значимости контекста обусловило выбор методологии и структурную ор- ганизацию материала. Наиболее соответствующим исследуемому явлению признается историче- ский подход, предполагающий не простое рядоположение сме- няющих друг друга во времени явлений, но анализ их в простран- стве сменяющихся культурных парадигм (романтизма, реализма и раннего модернизма; P. 9). В соответствии с избранной методо- логией выстраивается структура книги: в первой главе представле- на предыстория исторического ро- мана и его зарождение на русской почве; во второй и третьей речь идет о поэтике романтического романа, а в следующей за ними четвертой подробно анализируют- ся шедевры жанра – “Тарас Буль- ба” и “Капитанская дочка”; пятая глава посвящена переходному для эволюции жанра периоду сере- дины девятнадцатого столетия и формированию реалистической парадигмы в “Войне и мире”; шестая – веку позитивизма, седь- мая – зарождению модернистского исторического романа. В завер- шающей исследование девятой главе автор обращается к образу Петербурга в пространстве всех указанных парадигм. Особую цен- ность представляют приложения к основному тексту. В “Приложе- нии А” представлены несколько вариантов систематизирующей классификации художественных текстов на основании хронологи- ческого (по году первой публика- ции) и тематического критериев, а также статистические данные, ил- люстрирующие количественную и тематическую динамику жанра. В “Приложении Б” собраны био- библиографические сведения о русских авторах, обращавшихся к жанру исторического романа в 1830-х – 1910-х гг. ...

pdf

Share