Russian Rule in Samarkand, 1868–1910: A Comparison with British India by Alexander Morrison (review)

380 Рецензии/Reviews Наверное, если бы Верховен не стремилась создать текст, на- прямую продолжающий историю, рассказанную в 1988 году Папер- но и претендующий на такую же значимость и оригинальность, она бы правда могла написать очень важную и интересную книгу. Мне же после знакомства со “Стран- ным человеком Каракозовым” захотелось взять в руки уже давно знакомого и любимого “Николая Чернышевского – человека эпохи реализма” и снова его перечитать. В этом Клаудия Верховен безус- ловно достигла своей цели. Сергей АБАШИН Alexander Morrison, Russian Rule in Samarkand, 1868–1910: A Comparison with British India (Oxford and NewYork: Oxford University Press, 2008). 400 pp., maps. ISBN-13: 978-019-954-737-1. “Недостаток денег; недостаток знания; недостаток власти; всё это характеризовало российское управление в Самарканде в цар- ский период, делая его гораздо менее эффективным, но также гораздо более гуманным, чем то, что должно было последовать после 1917 г.”, – этими словами завершается книга британского историка Александра Морри- сона. Возможно, это ключевая фраза, объясняющая цель книги и намерения автора. Во введении Моррисон вспоминает “дискур- сивных теоретиков” в роли сво- их оппонентов. “Дискурсивные теоретики”, в которых угадыва- ются Эдвард Саид и некоторые его последователи, утверждают, по словам Моррисона, что коло- ниальная власть была могуще- ственной и почти тотальной, она распространялась не только на экономику и политику, но и под- чиняла себе культуру и мысли колонизированных сообществ. Автор монографии, возражая на эти утверждения, предлагает посмотреть на империю как на 381 Ab Imperio, 2/2009 властную структуру, которая не способна контролировать всё, что происходит в колониях. Она оставляет значительные сферы жизни общества вне своего вни- мания и регулирования и порой даже не подозревает, что проис- ходит на её территории и под её управлением. Я не уверен, что с точки зрения предполагаемых “дискурсивных теоретиков” у колонизируемых действительно не остаётся своего собственно- го, автономного пространства, недоступного для имперской власти, но попытка историка из Ливерпуля проблематизировать этот вопрос заслуживает самого пристального внимания. Книга состоит, помимо вве- дения и заключения, из 7 глав: “Место действия”, “Религия и проблема ислама”, “Создание местной администрации и лик- видация института амлякдари1 ”, “Военная бюрократия”, “‘Живая стена’: местная администрация в Самарканде”, “Ирригация”, “Казии2 и судопроизводство”. Как видно из этого перечисления, в исследовании затрагивается мно- жество тем и вопросов, важных для понимания колониальной по- литики России в Средней Азии. Добавлю – автор внимательно разбирает целый ряд эпизодов из истории Туркестана, приводит оригинальные архивные источ- ники, анализирует конкретные события, персоны и факты. Эти частные сюжеты, которые мне особенно интересны как специа- листу по региону, я тем не менее в рецензии пропускаю. Если говорить о работе цели- ком, то Моррисон последователь- но доказывает следующие тезисы. Накануне русского завоевания среднеазиатские ханства находи- лись на экономическом подъёме; само завоевание происходило по военным и стратегическим причинам, а вовсе не с целью экономического освоения и ци- вилизационного воздействия на местное население; первоначаль- но российская власть пыталась опереться на местные элиты и прежнюю ханскую администра- цию, однако очень скоро, подо- зревая последних в нелояльности и фанатизме, отвергла все их формальные привилегии, оставив, тем не менее, в неприкосновен- ности неформальные социальные иерархии. Попытки воздейство- вать на местное образование, религиозное судопроизводство и другие сферы жизни имели весь- ма ограниченный характер и, как правило, заканчивались провалом, поэтому политика строилась глав- ным образом на “игнорировании”, т.е. невмешательстве в обычаи и 1 Земельные собственники, откупщики. 2 Судьи. 382 Рецензии/Reviews внутренний порядок местного об- щества, если они не затрагивали напрямую интересов государства. Российские (военные и граж- данские) чиновники, за редкими исключениями, имели довольно невысокий уровень образования, знания языков и среднеазиатской культуры, были плохо подготов- лены к управлению большим регионом, их труд оплачивался недостаточно и они находились в своей практической деятельности в большой зависимости от пере- водчиков и других посредников из числа мусульман; система местного выборного самоуправ- ления, созданная империей, была коррумпированной и неэффек- тивной, её часто использовали в своих интересах отдельные группы и индивиды, невзирая на колониальную администрацию. Ограничившись введением но- вой сетки упрощённых налогов, которые она была в состоянии контролировать и собирать, рос- сийская власть мало что изменила в земельных отношениях в регио- не; власть также слабо контроли- ровала ирригационные системы и водные ресурсы, которые явля- лись важнейшим фундаментом экономических и социальных отношений. Свои доказательства по всем перечисленным пунктам Моррисон усиливает сравнением имперского режима в Русском Туркестане с опытом колониаль- ного управления в Британской Индии. Благодаря такому приему исследование обретает важную сравнительную перспективу, а вы- воды становятся нагляднее. Тезис о слабости империи, неожиданный и парадоксальный на первый взгляд, в процессе чте- ния книги вызывает всё больше сочувствия и понимания. Однако нарисованная автором картина порой выглядит статично, она лишена внутренней динамики и изменений. Основная масса при- водимых доказательств касается первых двух десятилетий рос- сийского присутствия в регионе, когда власть действительно огра- ничивалась небольшим набором функций, и главная её задача со- стоялавсохранениистабильности. Напротив, последние десятилетия имперской власти выпадают из поля зрения исследователя или, во всяком случае, прописаны не столь подробно. Моррисон даже избира- ет 1910, а не 1917 год в качестве крайней рамки для своего анализа, ссылаясь на публикацию в это вре- мя итогов ревизии Туркестанского края графом К. К. Паленом.3 Что касается указанной реви- зии, самого часто цитируемого в книге источника, ее вряд ли стоит считать своеобразным подведени3 Кстати, автор и сам не выдерживает своей рамки и постоянно отсылает к доку- ментам и событиям, имевшим место между 1910 и 1917 гг. 383 Ab Imperio, 2/2009 ем итогов русского управления в Туркестане. Дело даже не в том, что критические высказывания Палена надо использовать и изу- чать исходя из сложной конфигу- рации личных и ведомственных конфликтов и интересов, и его точка зрения требует, по крайней мере, сравнения с точками зрения каких-то других экспертов, с кото- рыми граф находился в явной или неявной дискуссии.4 Дело ещё и в том, что после ревизии произошли довольно важные события, ко- торые указывают на возможную дальнейшую эволюцию политики России в Туркестане. Так, после ревизии в 1912 г. была, например, еще поездка в Туркестан и главно- управляющего землеустройством и земледелием А. В. Кривошеина. По итогам этой поездки он соста- вил записку на имя императора Николая II, в который предложил новую стратегию освоения регио- на, включающую форсированную ирригацию новых земель, значи- тельное расширение хлопковод- ства и масштабное переселение в регион русских колонистов. В начале 1910-х гг. велось интенсив- ное обсуждение мусульманской политики в империи, был под- готовлен закон о регулировании ирригации в Туркестане и т. д. Наконец, заслуживают отдельного анализа предложения и действия последнего генерал-губернатора А. Н. Куропаткина (1916–1917 гг.), который демонстрировал более активный (эффективный? негу- манный?) стиль вмешательства в жизнь местного общества в условиях обострения конфликта между колонизаторами и колони- зируемыми. Вопросы вызывает стремление Моррисона делать обобщающие выводы о Туркестане в целом, используя пример Самаркандской области (Зеравшанского округа до 1886 г.). Финансы, степень 4 Это касается и другого критического источника – работ В. П. Наливкина, на которого часто ссылается Моррисон. После 1905–1906 гг. бывший туркестанский чиновник Наливкин перешёл в радикальную оппозицию к власти, что не могло не повлиять на его высказывания и оценки. Помимо критических высказываний представителей (в том числе бывших) колониальной администрации, источником пессимизма Моррисона в отношении управленческих усилий российской власти в Туркестане являются многочисленные жалобы и петиции местного населения, найденные им в российских архивах и обильно цитируемые в книге. Они вроде бы показывают и доказывают те неразрешимые проблемы, с которыми столкну- лись колонизаторы. Автор активно пользуется этим материалом для иллюстрации своих рассуждений. Но, с другой стороны, можно ли рассматривать эти жалобы и петиции как указание на неэффективность колониального управления? Может быть, наоборот, это означает, что власть была в курсе противоречивых отношений и конфликтов, отслеживала их, накапливала досье на местных лидеров, пыталась разобраться в ситуации и как-то регулировать её? 384 Рецензии/Reviews контроля и знания неравномер- но распределялись не только во времени, но и в имперском пространстве, и, чтобы увидеть это, необходимо рассматривать конкретный контекст, конкретную ситуацию в разных регионах. Хотя автор часто сам выходит за рамки Самаркандской области, тем не менее специфика колониального управления в других частях Тур- кестанского края остаётся вне поля его зрения и анализа. Между тем это управление, допустим, в Семиреченской или Закаспий- ской областях довольно сильно отличалось в сторону большей жёсткости и большего контроля за жизнью местного населения. Можно сказать о более высокой степени колониальной экспансии в Ташкенте и в Сырдарьинской области, где российские чинов- ники и институты присутство- вали дольше и интенсивнее, чем в Самарканде. Ферганская же область в силу своей величины и многочисленности населения, на- против, была, видимо, ещё менее контролируема и управляема, чем Самаркандская. Такая дифферен- цированная оценка российской политики в Туркестане представ- ляется необходимой и потому, что для сравнения Моррисон отсылает к различным регионам Британской Индии, имевшим свою специфику управления. В свете всего сказанного тезис Моррисона о том, что имперской России в силу своей слабости не удалась модернизация Турке- стана, требует дополнительных уточнений. Мы имеем слишком короткий и прерванный период российского управления в Тур- кестане, чтобы делать какие-то далеко идущие выводы.5 Но даже на протяжении половины столе- тия в колониальной экспансии были разные этапы: прямое и косвенное влияние империи на среднеазиатскую окраину по- степенно усиливались, финан- совые возможности метрополии росли, знания о регионе и его населении становились всё более подробными, институты и чинов- ники приобретали новый опыт в управлении и могли решать более сложные задачи, увеличивалась прослойка из числа местных жителей, знающих русский язык и лояльных империи. Отдельные регионы и группы населения Туркестана изменялись быстрее, другие – медленнее, но вектор этих трансформаций был общий. Эта динамика в книге, конечно, присутствует, но автор не ставит своей целью изучать её и сосре- доточивается на случаях, под5 Методологической проблемой является также сравнение 50-ти лет российского правления в Туркестане с периодом британского правления в Индии, который был в 3-4 раза продолжительнее. Впрочем, автор оговаривает такого рода проблемы. 385 Ab Imperio, 2/2009 тверждающих неудачи и провалы российской политики. Вернусь опять к заключи- тельной фразе книги, где Мор- рисон пишет об относительной “неэффективности” и “гуман- ности” Российской империи. Во-первых, смущает однозначно заявленная автором обратно- пропорциональная связь между этими двумя характеристиками. Да, безусловно, установленный 10-процентный поземельный на- лог (который был ниже прежних ханских налогов и ниже тех на- логов, которые установила Бри- тания в своих колониях) или не- вмешательство в мусульманское судопроизводство были довольно “либеральными” и одновременно вынужденными мерами в коло- ниальном управлении – власть просто не могла себе позволить и была не в состоянии проводить более решительную, более агрес- сивную политику. Но применима ли здесь такая характеристика, как “гуманность”? Является ли, на- пример, игнорирование шариат- ского правосудия властями прояв- лением гуманности к женщинам, бедным слоям, некоторым кон- фессиональным меньшинствам, которые нередко оказывались в рамках данного правосудия в под- чинённом и дискриминируемом положении? Такие вопросы, если они вообще правомерны в изуче- нии истории, стоит обсуждать отдельно для каждого конкрет- ного контекста, не злоупотребляя обобщениями. Во-вторых, в процитированной выше фразе о “менее эффектив- ной” и “более гуманной” россий- ской политике вместо ожидаемого упоминания Британской империи в качестве сравнения и противо- поставления вдруг возникает (но прямо не называется) СССР! Означает ли такая подмена отказ от характеристики британского опыта как “более эффективного” и “менее гуманного”? Или автор видит в любой империи XIX века относительную “слабость” и “гу- манность” – по сравнению с же- стоким и деятельным XX веком, в котором империи, по выражению Адиба Халида, сменились “моби- лизационными государствами”?6 Неожиданная ссылка на советское время оставляет все эти вопросы открытыми. На мой взгляд, граница между двумя эпохами, проведённая Мор- рисоном в самом конце книги, заставляет по-новому взглянуть на заявленный автором парадок- сальный тезис, согласно которому империя – это слабое государ- ство, неспособное произвести 6 Adeeb Khalid. The Soviet Union as an Imperial Formation: A View from Central Asia // A. L. Stoler, C. McGranaham, and P. C. Perdue (Eds.). Imperial Formations. Santa Fe, NM, 2007. Pp. 113-139. 386 Рецензии/Reviews радикальные изменения в своих окраинах. Действительно, многие практики, которые сложились до прихода русских в регион, продолжали использоваться и после включения региона в со- став Российской империи. Коло- ниальные чиновники ничего не могли с ними поделать и были вынуждены их либо не замечать, либо даже легализовывать. Од- нако многие элементы прежнего “слабого” управления (в том числе шариатские суды и му- сульманские школы) сохранялись и до конца 1920-х гг., а повсед- невные, в том числе мусульман- ские, обычаи и нормы – вплоть до 1991 г., что зафиксировано многочисленными этнографиче- скими исследованиями. Иными словами, советская власть порой оказывалась не менее бессиль- на (в смысле денег, контроля и знания), чем имперская, в своих попытках изменить общество по своему замыслу – хотя это бес- силие было, возможно, другого качества и уровня. Но означает ли неспособность российской/ советской власти четко сформу- лировать цели своего присутствия в Средней Азии и добиться их немедленного достижения, что на окраинах Российской империи и Советского Союза не происходи- ли незаметные и постепенные изменения, которые подготавли- вали радикальные перемены и в какой-то момент преображали всё общество? Высокая или низкая эффек- тивность, гуманность или жесто- кость, слабость или сила – все эти характеристики имеют смысл только в четко заданных истори- ческих рамках. Чтобы сравнивать разные эпохи и разные страны по этим показателям, требуется множество специальных оговорок и комментариев. С моей точки зрения, в рецензируемой книге таких дополнительных поясне- ний недостаточно, автор иногда весьма скупо обосновывает свои концептуальные предпочтения и исследовательскую сверхзадачу. Прекрасный фактический мате- риал, которым насыщен текст, и множество конкретных вопросов, которые небезуспешно берётся ре- шать британский исследователь, порой “повисают” без опоры на теоретические дебаты, и разовая ссылкана“Кембриджскуюшколу” не помогает читателю вникнуть в суть имеющихся разногласий во- круг истории региона. В заключение – ещё одно по- бочное замечание. Меня очень обрадовало то, что Моррисон ши- роко использовал в своём анализе ссылки на труды российских и советских учёных. При всей своей архаичности и идеологической ан- гажированности эти труды несут огромный пласт информации и раздумий о судьбе Средней Азии, 387 Ab Imperio, 2/2009 Михаил СУСЛОВ Richard Pipes, Russian Conservatism and Its Critics: A Study in Political Culture (New Haven: Yale University Press, 2006). xv+216 pp. Bibliography, Index. ISBN: 978030 -012-269-5. Незадолго до своего 85-летия известный Аннибал американско- го неоконсерватизма и гонитель Советского Союза Ричард Пайпс выпустил книгу “Российский консерватизм и его критики: ис- следование политической куль- туры”, которая в 2008 г. вышла на русском языке. По мнению Пайп- са, столь важная для российской политической культуры идеоло- гия еще не получила достойного освещения в историографии (P. xiii). Неудивительно, что такое впечатление могло возникнуть у автора, который полностью игнорирует советские и совре- менные российские и западные исследования по консерватизму. Из наиболее достойных сочине- ний во “Введении” упоминается шесть книг, из них – четыре собственных труда автора, а так- же работа В. А. Твардовской (1978 г.) и коллективная моно- графия под редакцией В. Я. Гро- сула (2000 г.).1 Не отрицая заслуг именитого гарвардского профес- сора в познании российской исто- рии, мы все же позволим себе усомниться в объективности его оценки изученности проблемы. Напротив, сейчас можно гово- рить о неадекватно пристальном внимании к этой идеологии; так, например, библиографический список работ по консерватизму, составленный А. В. Репниковым несколько лет назад, включает 212 сочинений, касающихся только К. Н. Леонтьева.2 Разумеется, ни одно из них не удостоилось упо- минания в рецензируемой книге; для Пайпса российская истори- ография заканчивается трудами государственной школы второй половины XIX века. 1 В. А. Твардовская. Идеология пореформенного самодержавия. Москва, 1978; Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика / Под ред. В. Я. Гро- сула. Москва, 2000. 2 См. http://www.conservatism.narod.ru/bibl/1000.doc (Последнее посещение 10 мая 2009 г.). и всё это не может быть просто выброшено на свалку, а наоборот, должно ещё активнее вовлекаться в современные научные поиски и дебаты. ...