Byzantine Hermeneutics and Pedagogy in the Russian North. Monks and Masters at the Kirillo-Belozerskii Monastery, 1397–1501 by Robert Romanchuk (review)

420 Рецензии/Reviews Виталий АНАНЬЕВ Robert Romanchuk, Byzantine Hermeneutics and Pedagogy in the Russian North. Monks and Masters at the Kirillo-Belozerskii Monastery , 1397–1501 (Toronto, Buffalo, and London: University of Toronto Press, 2007). xv+452 pp. ISBN: 9780 -8020-9063-8. В 1962 г. Георгий Флоров- ский опубликовал в журнале “The Slavic Review” статью под названием “Проблема древне- русской культуры”, в которой в концептуальной форме изложил идеи, присутствовавшие уже в его фундаментальных “Путях русского богословия”.1 Флоров- ский назвал основной проблемой древнерусской культуры ее “ин- теллектуальное молчание”, задав вопрос: почему при наличии в культуре Древней Руси блестящих образцов живописи, архитектуры, литературы и прочих изящных ис- кусств, при изощренном полити- ческом и социальном творчестве мы не можем найти в ней и следа подобной же креативности в об- ласти идей, будь то идеи теологи- ческие или же светские? Как часто бывает в подобных случаях, ответ оказался гораздо менее интерес- ным и значимым, чем сам вопрос. Предложенный Флоровским ответ вскорости забыли, а вот постав- ленный им вопрос не дает ученым покоя до сих пор. Крайние точки зрения, вероят- но, присутствуют в историогра- фии любой темы из сферы соци- альных знаний, их можно условно обозначить как “все было очень хорошо” или “все было очень плохо”. Обозначились крайние по- зиции и здесь, обеспечив русскую медиевистику собственными “то- талитарной” и “ревизионистской” школами. Теперь “интеллектуаль- ного молчания” в изучении древ- нерусской культуры точно не на- блюдается. То Ф. Томсон, гневно вопрошая, где же “русские Петр Дамиани, Петр Ломбардский, Пьер Абеляр”, указывает на отсут- ствие в древнерусской культуре “интеллектуального фермента”,2 на что А. А. Алексеев отвечает, 1 См.: G. Florovsky. The Problem of Old Russian Culture // Slavic Review. 1962. Vol. 21. No. 1. Pp. 1-15, 35-42. 2 F. J. Thomson. The Nature of the Reception of Christian Byzantine Culture in Russia in the Tenth to Thirteenth Centuries and Its Implications for Russian Culture // Slavica Gandensia. 1978. Vol. 5. Pp. 107-139; Idem.The Implication of theAbsence of Quotations of Untranslated Greek Works in Original Russian Literature, Together with a Critique of a Distorted Picture of Early Bulgarian Culture // Slavica Gandensia. 1988. Vol. 15. Pp. 63-91; Idem. Stages in the Assimilation of Byzantine Culture by the East Slavs, 9th –17th centuries // XVIII Международный Конгресс византинистов: Резюме сообщений. Москва, 1991. Т. 2. C. 1158-1159. 421 Ab Imperio, 1/2009 что по одному лишь количеству переводов нельзя судить об уров- не всей культуры;3 то Р. Хелли пытается дать оценку русской средневековой цивилизации с точки зрения нейропсихологиче- ских закономерностей,4 и тогда В. Вс. Иванов в ответ доказывает, что не все особенности киевской и московской культуры удается объяснить межполушарной асим- метрией.5 Примерно на таком полемическом фоне появилась изданная университетом Торонто монография американского ис- следователя Роберта Романчука “Византийская герменевтика и педагогика на русском Севере: монахи и учителя Кирилло-Бело- зерского монастыря, 1397–1501”. Отмечая, что многим обязан школе “интеллектуального мол- чания”, Романчук, тем не менее, идет совершенно другим путем: он признает, что “в Кирилло-Бело- зерском монастыре мы не найдем русского Пьера Абеляра”, но до- бавляет, что “и интеллектуальное молчание там не кажется таким уж оглушительным” (Р. 7). Чтобы правильно расслышать ту мело- дию, которая до него многими исследователями принималась за это самое молчание, ученый пред- лагает предварительно подобрать для настройки верный камертон, а именно принципы византийской педагогики и герменевтики, и уже с учетом этого знания обратиться к конкретным реалиям монастыр- ского Севера. Эта идея и лежит в основании книги. Она же опре- деляет ее структуру: основное содержание работы делится на две части, посвященные, соответ- ственно, византийской традиции и применению ее в практике Кирил- ло-Белозерского монастыря. Первая глава первой части “‘Где русский Пьер Абеляр?’: мол- чание и интеллектуальное про- буждение в монастыре русского Севера” (Рp. 3-32) содержит обзор предшествующей историографии вопроса, формулирует основные цели и задачи исследования и предлагает основные концеп- туальные понятия, лежащие в 3 А. А. Алексеев. Кое-что о переводах в Древней Руси (по поводу статьи Фр. Дж. Том- сона “Made in Russia”) // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский дом) Российской Академии наук. Санкт-Петербург, 1996. Т. 49. С. 278-296. Подробнее о дискуссии см.: Е. К. Пиотровская. “Христианская Топография Козьмы Индикоплова” в древнерусской письменной традиции (на материале дошедших фрагментов). Санкт-Петербург, 2004. С. 113-120. 4 R. Hellie. Late Medieval and Early Modern Russian Civilization and Modern Neuroscience // A. M. Kleimola, G. D. Lenhoff (Eds.). Culture and Identity in Muscovy, 1359–1584. Moscow, 1997. Pp. 146-165. 5 Вяч. Вс. Иванов. Нейропсихологические модели и возможности их применения к истории русской средневековой культуры // A. M. Kleimola, G. D. Lenhoff (Eds.). Culture and Identity in Muscovy. Pp. 181-202. 422 Рецензии/Reviews основе монографии. Романчук отмечает, что на примере Кирил- ло-Белозерского монастыря, как минимум, два фактора позволяют оспорить тезис об “интеллекту- альном молчании”: во-первых, это исихастская культура чтения, которая была гораздо более изо- щренной и сложной, чем принято считать в науке, а во-вторых, соб- ственно то, что процесс “интел- лектуального пробуждения” здесь протекал во многом аналогично западноевропейскому Ренессан- су XII столетия (Р. 7). Многие частные сюжеты кирилловской традиции истолкования текстов (герменевтики) были уже давно подмечены учеными, но, тем не менее, до сих пор не сложились в единую картину. Причин тому также несколько: Романчук от- мечает своеобразие самой исто- риографической ситуации, когда представителями школы “интел- лектуального молчания” эти сю- жеты всячески преуменьшались или же просто игнорировались, а с другой стороны, многими отечественными учеными те же самые сюжеты превозносились до степени абсолютно неверного истолкования (последнее было особенно характерно для интер- претаций, выдержанных в духе вульгарного марксизма). Вто- рая причина заключается в том, что обе школы основной упор в своих исследованиях делали в первую очередь на изучение оригинальной литературы, пред- почитая глобальный вопрос “как воспринималась культура” более частному – “как воспринимались конкретные тексты или корпусы текстов этой культуры в кон- кретном месте и в конкретное время” (Рp. 7-9). История Ки- рилло-Белозерской библиотеки, сохранившейся до наших дней практически полностью благодаря отдаленному местоположению монастыря и прочности его стро- ений, позволяет, по мнению уче- ного, приблизиться к пониманию “горизонта ожиданий конкретного читателя или определенной груп- пы читателей, т.е. конкретной со- цио-исторической перспективы, с точки зрения которой читался тот или иной текст” (Р. 9). Несмотря на почтенную исто- риографическую традицию из- учения книжности Кирилло-Бело- зерского монастыря, которую Ро- манчук кратко, но точно и содер- жательно характеризует в первой главе (начиная обзор исследований с работ Н. К. Никольского и про- должая его указаниями на статьи и монографии А. Д. Седельникова, Р. П. Дмитриевой и Я. С. Лурье) (Рp. 9-16), тема эта до сих про- должает оставаться актуальной, что видно и по новейшей литера- туре. Так, например, в 1998 г., к 600-летию основания монастыря в Санкт-Петербурге, вышел сборник 423 Ab Imperio, 1/2009 “Духовное, историческое и куль- турное наследие Кирилло-Бело- зерского монастыря”,6 целый ряд статей в котором был посвящен именно вопросам книжности, а в 2008 г. в свет не только вышел сборник, посвященный книжни- кам и книжной традиции этой обители в серии “Книжные цен- тры Древней Руси”,7 но и в первом, вновь возобновленном сборнике “Летописи и хроники. Новые ис- следования. 2008” данной теме посвящено несколько статей.8 Какие влияния формировали монастырскую текстуальную культуру в Московской Руси XV века? Романчук довольно убеди- тельно отвергает возможности подобных влияний со стороны Новгорода или же представите- лей течения, впоследствии полу- чившего название “ереси жидов- ствующих”, и предлагает для объ- яснения новых, академических подходов к тексту, которые могут быть найдены в работах книжни- ков монастыря (в частности, зна- менитого Ефросина), обратиться к традициям византино-славян- ского текстуального сообщества (Рp. 17-25). Своей целью он видит объяснение и помещение в более широкий контекст факта создания на протяжении XV в. в монастыре двух типов книг: пер- вый, связываемый с традицией основателя обители, Кирилла Белозерского, носит в первую очередь медитативный характер и направлен на совершенствова- ние личности читающего, второй же, по мнению исследователя, привнесенный в обитель из со- седнего Спасо-Каменного мо- настыря, делает больший упор на информативность текста и приближение к Богу напрямую соотносит с рациональным по- знанием мира (Р. 27). Вторая глава первой части (Рp. 33-78) посвящена характеристи- ке того контекста византийской педагогики и герменевтики, в рамках которого и развивались, по мнению Романчука, изучаемые явления книжной традиции оби- тели св. Кирилла. Он указывает на их неоплатонические корни и подчеркивает, что оппозиция “святость – культура” не была свойственна этой традиции. Для носителей византийской тради- ции равно важными в постижении 6 Духовное, историческое и культурное наследие Кирилло-Белозерского монастыря: К 600-летию основания / Отв. ред. В. С. Белоненко. Санкт-Петербург, 1998. 7 Книжные центры Древней Руси. Кирилло-Белозерский монастырь. Санкт- Петербург, 2008. 8 См., например: С. Н. Кистерев. Ефросин и “Роуский летописец” // Летописи и хроники. Новые исследования. 2008. Москва, Санкт-Петербург, 2008. С. 94-123; О. Л. Новикова. Келейное летописание в Кирилло-Белозерском монастыре в первой половине XVI в. // Там же. С. 172-234. 424 Рецензии/Reviews текста были и божественная по- мощь, и рациональные размыш- ления. Они верили и в то, что бо- жественная помощь может помочь в герменевтическом истолковании текста, и в то, что образование, по- лученное в школе, может служить подходящей подготовкой в равной степени для аскетизма и светской карьеры (Рp. 35-36). Согласно не- оплатоникам, философия состоит из трех частей: этики, физики и эпоптики. Эти идеи затем были развиты Оригеном в коммента- риях на Песнь Соломона. В IV в. они дали начало двум различным подходам: педагогике аскети- ческой (пустынножительной) и академической (Р. 39). Большая часть главы посвящена характе- ристике двух этих направлений и их основных текстов: “Лествицы” Иоанна Лествичника и “Диалек- тики” Иоанна Дамаскина соот- ветственно. Романчук отмечает концеп- туальное отличие двух этих ти- пов педагогики: хотя оба они и стремятся к совершенствованию личности ученика, но выбирают для этого разные пути. В первом случае совершенствование до- стигается путем практики до- бродетелей, во втором же – по- средством познания творения (Р. 63). В первом случае книга, по которой учатся, может сливаться в один образ с человеком, который учит. Учитель, авва, может сам становиться книгой. Во втором случае подчинения харизме учи- теля недостаточно, необходимы формализованные педагогические отношения. Вторая часть монографии посвящена непосредственно ис- следованию “текстуального со- общества” (textual community) Кирилло-Белозерского монасты- ря. Открывающая ее третья глава книги, “‘Устранимся мира, ум на небеса преложше’: обитель св. Кирилла как текстуальное со- общество (1397–1435)” (Рp. 81127 ), рассказывает о становлении и развитии обители при первых игуменах: Кирилле и его преем- никах, Иннокентии и Христофоре. Подвергая критическому анализу текст жития Кирилла Белозер- ского, Романчук рассматривает его как бы на фоне “Лествицы” и убедительно показывает, каким образом рассказ о жизни святого укладывается в заранее заданные сочинением Иоанна Лествичника образцы идеального “процесса воспитания”. В педагогике, уста- новленной Кириллом в новоосно- ванной обители, осуществляется принцип приравнивания учителя к книге (он учит не по книге, а как книга, он не предлагает никаких других образцов, кроме своего собственного), в такой структуре на первое место выступает связь учеников с учителем, и только на втором остаются связи учеников 425 Ab Imperio, 1/2009 друг с другом. Романчук удачно уподобляет ее структуре колеса, помещая в центр учителя, а уче- ников располагая по его спицам (Р. 104). Монахи последователь- но проходят несколько стадий “работы с книгой”: для новичков ее заменяет голос учителя, сами они читают еще мало; на средней стадии, начиная читать уже само- стоятельно, монахи упражняются в проницательности и интерпрета- торских навыках чтения; наконец, в итоге, уже сами готовясь стать учителями, они пытаются достиг- нуть самосовершенствования, в том числе и благодаря анагогиче- скому lectio divina. Четвертая глава “‘Рачитель книги сей’: ‘Философия’ и фи- лология при игумене Трифоне (1435–1448)” (Рp. 128-174) харак- теризует следующий этап в исто- рии монастыря. Новый игумен, до того подвизавшийся в Спасо- Каменном монастыре, начинает новую эпоху в истории обители, проводя административное ре- формирование, превращая лавру в кеновию (т. е. осуществляя пере- ход от особного жития к обще- житию, в чем, по мнению автора, сказались афонские традиции) (Рp. 128-129). Такое изменение устройства монастыря привело к изменению практикуемых там пе- дагогических методов: обучение “у ног аввы” в условиях густона- селенного монастыря стало роско- шью, доступной лишь немногим. Введение новых монастырских чинов, изменения в уставе и ор- ганизации самого жизненного процесса привели и к изменениям в отношениях между бельцами и старцами (Р. 137). Рациональные методы организации новой оби- тели (где формальная сторона во многом заменила силу харизмы основателя) повлияли и на ра- ционализацию педагогического процесса. Прежде учитель и кни- га как бы сливались воедино во время обучения, ученик говорил не только со своими учителями, но и с книгами, содержащими их голоса. Отсюда и содержание таких книг – изречения отцов-пу- стынножителей, тексты поучений, то, что можно определить грече- ским термином “апофтегмата”. С созданием кеновии активно внедряются тексты более акаде- мического характера, переводы или адаптации классических об- разцов византийской литературы. Романчук замечает, что, взятые вместе, они формируют почти идеальный набор учебников для греческого тривиума: грамматика представлена “Восемью частями речи” и “Географией”, риторика – гомилиями Григория Богослова, а философия – “Диалектикой” и “Точным изложением православ- ной веры” Иоанна Дамаскина. Подробный анализ этих работ занимает большую часть главы. 426 Рецензии/Reviews Короткий очерк “Обучение и профессионализация писцов, 1448–1470” (Рp. 175-185) расска- зывает о развитии кирилло-бело- зерского textual community в годы правления игумена Кассиана. Указывая на возросший про- фессионализм писцов обители, Романчук замечает, что, судя по всему, именно в это время там была составлена младшая редак- ция Софийской I летописи (Рp. 182-183). Столь сложный труд (сведение и обработка материалов в рамках четко выраженной в ле- тописи промосковской парадигмы изложения), безусловно, требовал от писцов особых навыков, и тот факт, что они с ним успешно спра- вились, явно говорит в их пользу. Завершающая пятая глава “‘Всего есть лучше своя воля’: сообщество ученых в Кирилло- ве (1470–1501)” (Рp. 186-258) посвящена судьбе монастыря в последние десятилетия XVв., ана- лизу деятельности его, возможно, самого знаменитого книжника, Ефросина, а также уникальным дошедшим до нашего времени каталогам тамошней библиотеки. Подводя некоторые итоги, автор замечает, что в это время в мо- настыре устанавливается “новая культура книги”. Основное отли- чие от того, что было принесено сюда Кириллом Белозерским, заключается в замене авторитет- ного голоса учителя текстом. В Кириллов культура эта попала из Спасо-Каменного монастыря, туда – с Афона, а на Афон – из са- мой Византии. Для специалистов по истории европейского Средне- вековья самым удивительным во всей этой истории чтения, как предполагает Романчук, должно быть отсутствие секулярного импульса в деле перехода от од- ной стратегии к другой. Причину этого перехода (по крайней мере, успешности его реализации) автор видит в личном богатстве и этосе “своей воли”, привнесенных в монастырь многочисленными постриженниками из числа пред- ставителей аристократии, появив- шимися там как раз в конце XV в. (Р. 257). За пятой главой следует “Эпи- лог: Некоторые возможности и пределы византийского гуманиз- ма” (Рp. 259-268). Научно-спра- вочный аппарат книги включает фундаментальные примечания (101 стр.), список сокращений, обстоятельную библиографию, подробный именной и предмет- ный указатель, а также указатель архивных шифров использован- ных рукописей. Книга, безусловно, вызовет значительный интерес у специ- алистов как в области истории Византии, так и в области русской средневековой истории. И интерес заслуженный. Представляется, что она написана на том самом 427 Ab Imperio, 1/2009 труднодостижимом уровне ба- ланса между конкретными источ- никоведческими наблюдениями и теоретическими концептуали- зациями. Глубокое знание интел- лектуальной истории Византии (и шире – христианского Востока), свободное оперирование новей- шим научным инструментарием позволяют автору по-новому оце- нить некоторые хорошо известные факты из истории книжности Ки- рилло-Белозерского монастыря. Вместе с тем, по крайней мере одно замечание касательно содер- жания книги не высказать все же нельзя. По прочтении ее остается сильное ощущение, что моногра- фия написана скорее о “византий- ской герменевтике и педагогике”, чем о “русском Севере”. Кажется, что все эти принципы развивают- ся внутри монастырских стен, как в теплице, под воздействием част- ных, почти случайных причин. Почему в Кириллове появляется новая практика чтения? Потому что туда прибывает новый игумен, который начинает преобразовы- вать лавру в кеновию. Почему в конце XV в. “новая культура” успешно там развивается? По- тому что там появляются новые постриженники из числа аристо- кратов, преданные идее “своей воли”. Обстоятельства собственно русской духовной жизни никак на эти явления, если исходить из текста монографии, не влияют. В некоторых случаях такая нарочитая изоляция объекта ис- следования от окружения кажется уже совсем неоправданной. На- пример, подчеркивая отсутствие связи между рассматриваемыми им процессами и знаменитым спором “иосифлян” и “нестя- жателей”, Романчук пишет, что “новейшие исследования по- казали: споры между ‘стяжате- лями’ и ‘нестяжателями’ вплоть до XVI в. находились в лучшем случае в зачаточном состоянии” (Р. 188), и ссылается на работы Д. Островски, А. Плигузова и Д. Голдфранка, ни словом при этом не обмолвившись о том, что точка зрения этих исследователей была оспорена (и, по мнению многих ученых, вполне успешно) в трудах Н. В. Синицыной, Р. Г. Скрынникова и А. И. Алексеева.9 Один из важнейших текстов, в котором отразились идеи, близкие идеям “нестяжателей”, русский перевод “Наказания к отрекшимся 9 См., напр.: Н. В. Синицына. Спорные вопросы истории нестяжательства, или о логике исторического доказательства // Спорные вопросы отечественной истории XI – XVIII в. Москва, 1990. С. 250-255; Р. Г. Скрынников. Государство и церковь на Руси XIV – XVI вв. Новосибирск, 1991. С. 165; Он же. Нестяжатели и осифляне на соборе 1503 г. // Средневековое православие: От прихода до патриархата. Волго- град, 1997. С. 128-134; А. И. Алексеев. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV – начала XVI вв. Санкт-Петербург, 2002. 428 Рецензии/Reviews мира”, приписываемого Иллари- ону Великому, как убедительно показал А. И. Алексеев, дошел до нас в 29 списках, из которых 10 (включая древнейший, дати- руемый временем ок. 1418 г.) принадлежат именно библиотеке Кирилло-Белозерского монасты- ря!10 О нем Романчук ничего в своей работе не пишет. А ведь факт его активного переписы- вания и хранения в библиотеке обители указывает не только на его востребованность монахами Кирилло-Белозерского монасты- ря, но и на общий фон русской религиозности того времени, на те идеи, которые и определяли деятельность писцов и книжни- ков монастыря. Как писал еще Л. П. Карсавин, “религиозность как будто выделяет и оживляет часть веры и, сосредоточивая внимание именно на выделенном, толкает к дальнейшей его бого- словской обработке”.11 Но ведь именно этот процесс “выделения” и “сосредоточения внимания на выделенном” и изучает Романчук, когда пишет, например, о том, как Ефросин редактировал и перепи- сывал “Хождение игумена Дани- ила”. В некотором смысле, можно сказать, что эта “богословская обработка”, лежащая в основе религиозности, и есть своеобраз- ная герменевтика, вынесенная в заглавие книги. Возможно, обращение к этим вопросам помогло бы дать бо- лее объемную картину развития различных “культур чтения” и поместить их в русский средневе- ковый контекст, увязав не только с перемещениями конкретных лиц как носителей той или иной традиции, но и с явлениями более общего порядка, такими как раз- витие и кризис эсхатологических ожиданий или складывание за- упокойно-поминального культа. 10 См.: А. И. Алексеев. “Наказание к отрекшимся мира” Иллариона Великого – памятник литературы “нестяжателей” // Духовное, историческое и культурное наследие Кирилло-Белозерского монастыря: К 600-летию основания / Отв. ред. В. С. Белоненко. Санкт-Петербург, 1998. С. 18-33. 11 Л. П. Карсавин. Основы средневековой религиозности в XII – XIII вв., преиму- щественно в Италии. Петроград, 1915. С. 6. (Цит. по: А. И. Алексеев. “Наказание к отрекшимся мира” Иллариона Великого. С. 30, прим. 6). ...