История и филология: Проблемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячелетий: Материалы международной конференции (2–5 февраля 2000 года) ред. по И. О. Ермаченко (review)

529 Ab Imperio, 3/2008 Таким образом, мы оказываем- ся перед антиномией: с одной стороны, фактическое и инсти- туциональное разделение на две различные науки, с другой – их очевидная взаимозависимость и взаимосвязанность.1 Найти пути сотрудничества двух гуманитар- ных наук и продемонстрировать это на конкретных примерах – такова, по мысли составителей, задача данного сборника. Сборник составили тексты докладов, прочитанные на од- ноименной международной кон- ференции в феврале 2000 года в Петрозаводске. В конференции приняли участие учёные как из различных городов России, так и из-за рубежа. Сборник вклю- чает в себя несколько разделов, составленных по обобщенно- тематическому признаку. По- скольку в рамках рецензии не- возможно с одинаковой степенью подробности проанализировать даже половину представленных в издании статей, я сосредоточусь на наиболее проблемных из них и тех, которые интересны главным образом для историка. Нарушив, однако, заданную редакторами последовательность разделов, я начну с последнего, посвященного историческому опыту в деле “междисциплинар- Станислав АЛЕКСЕЕВ История и филология: Про- блемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячеле- тий: Материалы международной конференции (2-5 февраля 2000 года) / Отв. ред. И. О. Ермаченко. Петрозаводск: Издательство Пе- трозаводского государственного университета, 2000. 354 с. ISBN: 5-8021-0103-2. Проблемные поля истории и филологии часто не только пере- крещиваются и накладываются одно на другое, но и существенно совпадают в некоторых аспектах. Так, например, обе области знания работают с текстами и в результа- те получают из них информацию. Конечно, способы анализа от- личаются друг от друга, но со- вершенно очевидно следующее. Для того чтобы понимание текста было адекватным, необходимо быть не только филологом, но и историком, и наоборот. Ведь из- вестно, что на создание текста и его последующие интерпретации оказывают прямое влияние как литературный дискурс и тради- ция данного языка и сообщества, так и конкретные исторические события и условия, в которых он создавался и прочитывался. 1 Ср. статью С. С. Аверинцева о филологии в Большом советском энциклопедиче- ском словаре (БСЭ. Изд. 3-е. Москва, 1969-1978. Т. 27). 530 Рецензии/Reviews переходом от курсовой к пред- метной системе образования на факультете с 1906-1907 учебного года отмечая тот факт, что “имен- но в это время взаимодополнение филологического и исторического циклов в программах обучения могло стать реальностью”, автор не идет дальше фиксации факта присутствия филологов “в со- ставе ‘семинариев’ историков” и обратной активности историков в отношении филологических дисциплин (C. 343). А между тем, небезынтересно именно через призму возможного синтеза исто- рического и филологического зна- ний проследить (насколько это по- зволяют источники) становление и развитие научного творчества ряда бывших студентов факуль- тета 1906-1912 гг., впоследствии известных ученых, таких как В. М. Жирмунский, С. Я. Лурье, М. Д. Приселков, Б. А. Романов и многих других. Стоит заметить, что сама до- революционная традиция объеди- нения исторического и филоло- гического образования в рамках единого факультета отражает интуитивное понимание очевид- ной взаимосвязанности двух областей, о чем мы говорили в начале рецензии. Такой подход и в реальности способствовал гораздо более тесному сотруд- ничеству этих дисциплин или, по крайней мере, создавал более ной интеграции” образования. И это вполне закономерно: сначала обнаружить взаимодействия двух наук в прошлом, чтобы уже с не- которым багажом обратиться к текущему положению дел. Известно, что потребности об- разования, как правило, следуют не только утилитарным и конъюн- ктурным целям, но и напрямую зависят от научной парадигмы своего времени. Образующие раз- дел четыре статьи, однако, прак- тически не ставят перед собой задачи раскрытия “междисципли- нарной интеграции” филологии и истории, обращаясь к различным просветительским опытам как в России, так и в Западной Европе. Первыедвестатьипосвященыпеда- гогической деятельности Филиппа Меланхтона (П. Н. Котляров) и не- мецкому университету на рубеже XVIII – XIX веков (А. В. Ерохин) соответственно. Как и статья О. Б. Вахромеевой про женские Бестужевские курсы, они носят информационный характер, при этом по-своему раскрывая по- ставленные исследовательские задачи. Сообщение Т. Н. Жуков- ской об историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета пытается наме- тить некоторые черты междис- циплинарности, проявившиеся в образовательной и научной деятельности учреждения на рубеже XIX – XX вв. В связи с 531 Ab Imperio, 3/2008 серьезные организационные воз- можности для подобного синтеза. Возможно, именно этой особен- ности мы обязаны появлению в конце XIX – начале XX в. плеяды крупнейших российских учёных- гуманитариев. Теперь вернемся к предлагае- мому составителями сборника порядку следования рубрик. Первая – после краткого пре- дисловия – рубрика озаглавлена “Культурные эпохи в историко- филологических исследовани- ях”. Тут представлен довольно пёстрый набор сообщений с под- час весьма условной принад- лежностью к области “историко- филологических исследований”. Так, несомненно заслуживающие внимания статья А. А. Новикова о политическом мировоззрении язы- ческой оппозиции IV в. в Риме и статья К. Р. Кобрина о прояснении неоднозначных мест “Описания Уэльса” Геральда Камбрийского должны быть отнесены к клас- сическим историческим иссле- дованиям. В то время как работы Г. Б. Гурина (“Исторические лица и персональный дейксис: “Фели- ца” Г. Р. Державина”) и Н. И. Де- вятайкиной (“Исторические лич- ности как ренессансные типы у Д. С. Мережковского”) могут быть безо всякого колебания отнесены в разряд литературоведческих. Интересную тему поднимает статья Л. В. Миллер “Сотворение кумира”, посвященная формиро- ванию образа исторической лич- ности в художественной литерату- ре. Автор сосредоточена на худо- жественном способе “бытования” образов людей прошлого, однако делает подчас очень рискованные высказывания исторического характера. Например, обсуждая схожесть литературных образов Петра Первого и И. В. Сталина, она пишет: “…обе империи, соз- данные в результате такой формы власти, рухнули практически в одночасье” (С. 84). Вряд ли такой комментарий можно восприни- мать как научное утверждение, это в большей степени взгляд со стороны и – хотелось бы до- бавить – тоже через призму худо- жественного дискурса, присущего уже самому автору сообщения. Однако любопытна данная статья другим, а именно постановкой проблемы соотношения реально- сти и текста. Как я уже отмечал, обе дисциплины – филология и история – работают с текстами. Но если текст в филологии связан с другим текстом (или их множе- ством), то история – как описание реального прошлого – работает с текстом, отсылающим к миру действительному. Миллер огова- ривает, что в данной работе “ис- следуются отношения не между текстом и действительностью, но между текстом и художественным дискурсом”. Перед нами фило- 532 Рецензии/Reviews логия: текст в контексте других текстов. Мы же, как историки, зададим себе вопрос: насколько возможно вообще исследовать “отношения между текстом и дей- ствительностью”? Ведь известно, насколько проблематична для исторической науки сама претен- зия на соответствие реальности. Следующие за статьей Миллер материалы “развивают” именно проблематику познания в исто- рической науке. В центре этой области начиная с 1970-х гг. на- ходится концепция известного американского историка или, скорее, теоретика исторической науки – тропология Хайдена Уайта (Hayden White). Для него, во-первых, условны и приблизи- тельны любые факты о прошлом, а во-вторых, так же ненадежны и любые интерпретации, по- строенные на этих фактах. Они ненадежны не только в силу со- мнительности фактов (поскольку те суть лишь “словесные про- позиции”), но и в силу опреде- ленных дискурсивных стратегий интерпретаторов-историков. В своей известной книге “Метаисто- рия: историческое воображение в Европе XIX века”2 Уайт на приме- ре исторической науки XIX века излагает возможные варианты таких стратегий работы с истори- ческими фактами и связывает эти стратегии с теорией литературных тропов.3 Значение предлагаемого тропологией взгляда на истори- ческую науку не подлежит сомне- нию, но часто его видят совсем не там, где оно действительно есть. Некоторые историки сочли работу по вскрытию дискурсов исторических сочинений попыт- кой разрушить историю как науку, как диверсию, которая полностью заставляет пересмотреть основа- ния собственной науки. И потому в связи с этим нередко пишут о так называемом “постмодернист- ском вызове”.4 Однако поводов для глобальных ревизий здесь намного меньше. Тропология подтвердила то, что историки (да и не только они) знали и раньше, а именно: условность и постоянную 2 Русский перевод этой книги (Hayden White. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-century Europe. Baltimore, 1973) вышел в 2001 г.: Х. Уайт. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2001. 3 На мой взгляд, применяемый в связи с работами Уайта и ряда других авторов термин “лингвистический поворот” очень неточно указывает на характер предло- женного подхода. Более уместным представляется термин “тропология”. 4 См., например: А. И. Филюшкин. “Постмодернистский вызов” и его влияние на со- временную теорию исторической науки // Топос. Философско-культурологический журнал. 2000. № 3. С. 67-78; Он же. Смертельные судороги или родовые муки? Споры о конце исторической науки в начале ХХI в. // Россия ХХI. 2002. № 4. С. 64-99. 533 Ab Imperio, 3/2008 недостаточность интерпретации фактов прошлого, а то и самую настоящую тенденциозность, и при всём при том самые настоя- щие и искренние претензии на научность полученного результа- та. Здесь достаточно вспомнить советскую историографию, где идеология однозначно определяла весь дискурс исторической науки в СССР. Относительность любой интерпретации очевидна, и можно лишь выяснять характер и струк- туру этой относительности. Этим и занимается Уайт. Статья И. А. Калинина обра- щает внимание читателей на бли- зость между историографией (т. е. исторической наукой как таковой) и утопией. Историография при этом понимается именно в рамках тропологии Уайта, воспринятой в наиболее радикальном фило- софском измерении. Т. е. история оказывается дискурсивно порож- денным и потому не собственно научным текстом. “И утопия, и историография имеют дело с не- доступными непосредственному опыту предметами: отсутствую- щим пространством (у-топией) и ‘отсутствующим’ временем (про- шлым). Таким образом, и первая, и вторая неизбежно испытывают недостаток в референте, под- лежащем верификации” (C. 87). Разница между утопией и исто- риографией только в различных риторических стратегиях, ис- пользуемых ими. Как отмечалось выше, философский пафос подоб- ных “открытий” в значительной степени умеряется истиной об относительности любой интер- претации. Собственно, именно эта истина и поддерживает суще- ствование исторической науки, поскольку история, как правило, строится на переинтерпретации ранее интерпретированных фак- тов прошлого. Это всегда анализ заново, это всегда переработка, это всегда умение увидеть то же самое под новым углом зрения, в иной перспективе. Как представляется, более фундаментальным вопросом в этих спорах об объективности/ субъективности/художественно- сти исторической науки следует считать проблему, общую для любой области знания. Это зна- менитая “вещь в себе” Иммануила Канта. Учитывая, что предмет ни- когда не дан нам непосредствен- но, а только как феномен, любые суждения о нём должны делаться с оглядкой на это. А тем более в исторической науке, где предме- тами являются факты о событиях прошлого. Факты же никогда не бывают абсолютно полными и достоверными.5 Поэтому любая дискуссия по вопросам методо5 См. рассуждения о наблюдении у Марка Блока: М. Блок. Апология истории. Москва, 1972. С. 31-32. 534 Рецензии/Reviews логии и гносеологии в истории должна учитывать эту поправку или, скорее, удел человеческого познания. Оглядка на непозна- ваемость “вещи в себе” Канта способна в положительном на- правлении корректировать самые смелые высказывания о “ненауч- ности” дискурса исторического знания. Однако, помимо указанного аспекта, Калинин приводит раз- бор семиотического подхода к истории, представленного в статьях Б. А. Успенского “Исто- рия и семиотика” и “Historia sub specie semioticae” (название до- клада обыгрывает название статьи Успенского – “Historia sub specie utopiae”). Автор статьи указывает на ограниченность семиотическо- го подхода в версии Успенского, для которого история оказывается взаимодействием текста и анти- текста, и противопоставляет ему более сдержанную и более при- вычную позицию Ю. М. Лотмана, которая во многом совпадает с видением истории, отстаиваемым самим Калининым.6 Как кажется, более продуктив- но для исторической науки при- менять тропологический подход Уайта к осмыслению историогра- фии (уже в привычном “техни- ческом” смысле – как истории самой исторической науки), к выявлению исследовательских стратегий для лучшего понимания и оценки трудов того или иного историка.7 Тем самым тропология оказывается инструментом само- познания истории, своего рода критическимсамоанализомнауки. Образец такого отношения к под- ходу Уайта мы и находим в статье А. В. Антощенко, который ис- следует научный дискурс извест- ного историка П. Г. Виноградова. Автор прослеживает динамику перехода от одной риторической практики к другой (в данном случае: от органицизма к контек- стуализму) в развитии отношения историка к событиям в России первых двух десятилетий XX в., в качестве источника используя публицистические и энциклопе- дические статьи П. Г. Виногра- дова. В данном случае конкретно 6 Отчасти соглашаясь с критическими замечаниями Калинина, я бы хотел отметить два момента в связи с подходом Успенского. Во-первых, основываясь на конкретном историческом материале – петровских реформах и поведении Петра I, – исследова- тель рискует переносить свои гипотезы на всё поле исторического познания и тем самым универсализирует свои выводы. Во-вторых, выдвигаемый “семиотический” подход остается слабо проработанным и оказывается слишком общей схемой, чтобы быть собственно подходом, определенной исследовательской стратегией. 7 Л. П. Репина. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интел- лектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. 1996. С. 32. 535 Ab Imperio, 3/2008 историческое применение тропо- логического метода (в отличие от философского абстрагирования, характерного для сообщения Калинина) оказывается оправ- данным и позволяет успешно структурировать в определенном измерении научный дискурс вы- бранного историка. Интересным материалом от- крывается следующий, второй раздел, “История и лингвистика: пересечение контекстов”. В ста- тье “Взгляд на язык в истории культуры” П. А. Клубков пред- лагает расширить границы тра- диционного для филологических специальностей университетского курса “История лингвистических учений”, включив в него обра- щение к тем опытам и формам языкознания, которые остались в стороне от магистрального русла развития современной академиче- ской лингвистики.8 Темы, предла- гаемые автором для рассмотрения (например, “язык в религиозном мировоззрении”, “традиция язы- кового коллекционирования в Европе XVI-XVIII вв.”), представ- ляются интересными не только в рамках истории языкознания, но и в рамках общей истории культуры и научных представлений обще- ства в разные эпохи его развития. Можно предположить, что по- добный взгляд на историю пред- ставлений о языке даже больше необходим историкам, поскольку эти представления отражают не столько научный уровень знания (в современном понимании), сколько ментальность и общее самосознание людей того време- ни. А значит, рассмотрение этого аспекта послужит в качестве еще одного кирпичика в деле вос- создания картины мира человека прошлого. Как и в первом разделе, здесь присутствуют и сугубо фило- логические (совместная работа О. А. Абраменко и А. И. Рыко, посвященная языковым особен- ностям списка Псковской лето- писи), и сугубо исторические ис- следования (работы А. И. Килина и Э. Анттикоски о судьбах карель- ского языка в первой половине ХХ века). В целом, материалы этого раздела посвящены языку в истории, его специфике, употре- блению и функциям, разбираемым на конкретных примерах. Так, О. И. Варьяш рассматривает тер- мины и понятия средневекового права на примере португальских актов XIII – XIV веков. Типоло- гически близкие работы предста- вили также И. И. Шилова-Варьяш и К. А. Левинсон на испанском и немецком материале соот8 Примером традиционного подхода может служить учебное пособие: В. М. Алпа- тов. История лингвистических учений. Москва, 1998. 536 Рецензии/Reviews ветственно. В статье “К изуче- нию славянской погребальной терминологии” Ф. Р. Минлос удачно сопоставляет языковые данные с археологическими. В работе вышеупомянутого Кили- на карельский язык выступает одновременно и инструментом, и жертвой в игре политических интересов между СССР и Фин- ляндией. Интересный и заслуживаю- щий самого пристального вни- мания подход предложен в статье Е. Н. Геккиной “Словарь одного события: думские выборы в зеркале пиара”. Может быть, именно в этом материале более всего оправдались надежды на междисциплинарность в рамках заявленной темы конференции. И хотя формально (и в особен- ности на момент конференции и публикации) тема доклада не столько историческая, сколько социокультурная или полито- логическая, всё же необходимо признать большое перспективное значение изложенного автором подхода для сугубо историче- ских исследований. В чём со- стоит этот метод и его задача? Задачей является отражение исторического события через составление специального сло- варя, а методом – формирование словника с лексемами, описы- вающими “не только ключевые или специфичные моменты со- бытия, но и универсальные или периферийные его стороны” (C. 172). Помимо того, что таким словарем могут быть охвачены все вербализованные аспекты со- бытия, он предоставляет богатую возможность изучать различные дискурсы избранного события – то, как событие озвучивается и осмысливается. Показательным примером анализа события с по- мощью подобного словаря стало исследование автором выборов в Государственную Думу 1999 г. через призму видения одного из активных участников этого со- бытия – пиар-организаций. Важно отметить особенность этого словаря, которая состоит в том, что составитель его высту- пает в качестве собирателя лексем и не привносит в него никакой “собственной” информации, т. е. не интерпретирует материал, по крайней мере на стадии форми- рования словника. Поэтому такой подход может рассматриваться в качестве своеобразной доинтер- претационной обработки источ- ников по определенной теме. С одной стороны, это уже анализ, отражающий дискурс события, выраженный в его лексической оснащённости и передающий способы говорения и осмысления события. С другой стороны, этот анализ (при условии добросовест- ности формирования словника) практически лишён “исследова- 537 Ab Imperio, 3/2008 тельского произвола”, вольности процесса интерпретации.9 Название следующего раздела исчерпывающе говорит само за себя: “Литературный памятник как исторический источник – истори- ческий источник как литературный памятник”. Два первых материа- ла, “Образ прошлого у Аммиана Марцеллина” Р. У. Ибатуллина и “Провидение и библейские образы в сочинениях шведских подданных о России конца XVI – начала XVII века” А. В. Толстикова, соответ- ствуют скорее второй половине диады – “исторический источник как литературный памятник”. Оба исследования касаются культур- ных архетипов10 определенных эпох, причем архетипы рассма- триваются в качестве способов созидания текста. Работа Ибатуллина рассматри- вает использование позднерим- ским писателем в его “Истории” exempla (примеров) “для оценки и осмысления деятелей и со- бытий”, о которых автор ведёт повествование. В данном случае в качестве культурных архетипов (которые и составляют материал exempla) выступают историче- ские деятели и события, причем как римского прошлого, так и соседних стран и областей. В результате исследования со- отношений между различны- ми группами таких архетипов (они были дифференцированы по принципу государственно- географическому) автор указыва- ет на причастность Марцеллина к общей тенденции постепенной рецепции событий имперской римской истории в качестве “хрестоматийных”. Кроме того, автор демонстрирует различные целевые модусы применения exempla древним историком (от панегирика до жёсткой сатиры). Менее удачной представляется работа Н. В. Пак “Древнерусские жития св. Николая Мирликийско- го как исторический источник”. Рассматривая случай ошибочной атрибуции древнерусскими книж- никами так называемого “Слова о милостыне” св. Николаю, автор статьи не только не вносит ничего нового в изучение предложен- ного сюжета (а лишь ссылается на предшествующие работы), но даже не пытается оправдать заяв- ленное название сообщения. Ка9 В чём-то схожий подход представлен в монографии: Т. И. Вендина. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. Москва, 2002. Однако не вполне удач- ный опыт этого исследования может быть отчасти объяснен как раз отсутствием внятной теоретической проработки подхода. 10 В данном случае под “культурным архетипом” подразумевается значимый (в том числе ценностный) ориентир культуры, в рамках которой он бытует. Архетипом может быть образ религиозный, мифологический, исторический (как в виде пер- соны, так и в виде события). 538 Рецензии/Reviews сательно второго можно отметить: во-первых, “Слово о милостыне” не входит в состав жития св. Нико- лая, хотя и непосредственно сле- дует за ним, и потому не вполне корректно ссылаться на “житие”. А во-вторых, Пак так и не показал, в чём состоит потенциал текста как исторического источника. Напротив, приводятся нереле- вантные утверждения о том, что “сюжет имеет древние, дохри- стианские корни” или что “Слово о милостыне внесло свой вклад в формирование русского образа ‘Николы Милостивого’”, однако в чём состоит этот вклад, читателю приходится догадываться самому. А чтобы совсем обескуражить читателя, автор ссылается на рассказ Н. С. Лескова “Алексан- дрит”, где “Слово о милостыне” используется в качестве одного из источников. Таким образом (немыслимым для читателя, но видимо вполне логичным для ис- следователя), “исторический” ис- точник превращается в источник “литературный”.11 Из других сообщений, вошед- ших в данный раздел, следует отметить статью А. В. Пигина, в которой рассматриваются старо- обрядческие видения в истори- ческой перспективе, и статью Ю. В. Кагарлицкого о русской проповеди XVIII века.12 Подводя итог, стоит отметить прежде всего важность и даже необходимость проведения по- добных научных встреч. Несмо- тря на то, что не все материалы прямо соответствуют тематике конференции – предполагаемому 11 Не обошлось в сборнике и без откровенных курьёзов. Например, статья В. Л. Кошкарова “Бред и стиль: проблема историчности” отличается от всех материалов конференции не только своей одинаковой удалённостью как от филологии, так и истории, но и способом изложения. Вдобавок ко всему именно на ней ошибся (случайно ли?) типографский работник, вклеив подряд два одинаковых листа с началом статьи и тем самым лишив читателей возможности изучить весь текст целиком, поскольку лист с двумя страницами из середины статьи так и остался не вклеенным в издание. Что касается имеющихся в наличии первой и последней страниц, то можно с определенностью сказать, что это философский текст в са- мом прямом смысле этого слова. Кроме того, манера изложения мыслей, да и сам способ мышления явно позаимствованы автором у Мартина Хайдеггера и потому воспринимаются как нечто несамостоятельное, эпигонское. 12 Следующий, предпоследний раздел, “Литература ХХ века: историческое изме- рение”, полностью составлен из литературоведческих текстов и поэтому рассма- триваться мною не будет. Единственная статья, которую можно упомянуть, – это “Реальная история в тексте: ‘реальная’ ‘история’ в ‘тексте’” А. В. Щербенка. В ней исследователь ставит проблемы референтности и репрезентации в рамках постмодернистской теории истории (в том числе тропологии Уайта), иллюстрируя свои аргументы примером из творчества М. Шолохова. 539 Ab Imperio, 3/2008 историко-филологическому син- тезу, тем не менее, в отдельных случаях можно найти не просто ремесленное совмещение двух гуманитарных специальностей для решения научной задачи, но и примеры по-настоящему эври- стического междисциплинарного подхода. В заключение приведу смелые слова Вяч. Вс. Иванова: “Вместо традиционно наследу- емых и охраняемых условных границ между ними (научными дисциплинами. – С. А.) наступит время исследований по пробле- мам, а не по установленному условному размежеванию сфер занятий. Можно надеяться, что от принятой сейчас традиционной и весьма консервативной классифи- кации знаний уже скоро останутся одни воспоминания”.13 13 Вяч. Вс. Иванов. Лингвистика третье- го тысячелетия. Москва, 2004. С. 156. Максим КИРЧАНОВ Giedrius Subačius, Upton Sinclair : The Lithuanian Jungle. Upon the Centenary of “The Jungle” (1905 and 1906) by Upton Sinclair (Amsterdam: “Rodopi”, 2006). 102 pp. Bibliography, Index. ISBN: 9-0420-1879-8. В начале ХХ века Северная Америка стала домом для десят- ков тысяч эмигрантов из Цен- тральной и Восточной Европы, которые покинули Старый Свет в силу экономических или полити- ческих причин. Динамично раз- вивавшаяся Америка остро нуж- далась в людских ресурсах, и эми- гранты в значительной степени заполнили этот пробел. С другой стороны, сама Америка, бывшая продолжением англо-саксонской политической традиции, не была готова к такому наплыву новых людей. Нередко прибывшие ев- ропейцы казались американцам и канадцам малообразованны- ми крестьянами с европейской окраины. В такой ситуации перед американскими и канадскими интеллектуалами встала задача выработки отношения общества к своим новым согражданам.1 1 Cм., например, исследования Л. Грекул и Ф. Свырипы о формировании укра- инских нарративов, тем и образов в ка- надской литературе: L. Grekul. Leaving Shadows:LiteratureinEnglishbyCanada’s ...