Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века по А. Б. Каменский (review)

341 Ab Imperio, 4/2007 Елена ВИШЛЕНКОВА А. Б. Каменский. Повседнев- ность русских городских обыва- телей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века. Москва: Российский го- сударственный гуманитарный университет, 2006. 403 с. ISBN: 5-7281-0807-5. По всей видимости, мое про- чтение данной книги отличается от авторского замысла, что не делает для меня лично ее менее значимой, а чтение – менее увле- кательным. Вероятно, для самого Алексан- дра Борисовича Каменского как исследователя этот текст компен- саторный. Многолетнее изучение политической системы и структур Российской империи, анализ специфики модернизационных процессов, историографической рефлексии этих явлений могли породить желание погрузиться в мир “несистемного” человека. Неслучайно автор дистанцируется от социологизации в описании по- вседневности, ищет более подхо- дящий для избранной темы стиль повествования. Впрочем, нельзя сказать, что данная книга для ав- тора – это бросок “в неведомое”. Ведь его прежние труды были так- же посвящены повседневности, только тогда политической элиты, а теперь – обывателей, живущих в маленьком старинном город- ке в центре России. Дистанция между этими повседневностями (насколько они различались по интересам, заботам, качеству жизни, масштабу, интенсивности и осознанию) создавала полюса русской культуры XVIII века. В своем творчестве Каменский как будто опробует две оптики описания российской жизни – одна удаленная (широкой пер- спективой), другая ближняя (в подробностях и деталях). Соеди- нимы ли они в одном повествова- нии? Теоретически можно пред- положить, что да, но и тогда один из пластов должен служить лишь фоном для другого. Так, читатели Ладюри, погружающиеся в дета- ли каждодневной жизни деревни Монтайю,1 лишь опосредованно узнают о состоянии французской политики и экономики и лишь в той степени, в какой это непосред- ственно касалось жизни членов деревенской общины. Каменский разделил “пре- шпективу” и “городские виды” (как в XVIII веке называли графи- ческие изображения российских городов) на два равнозначных пласта. Но при этом и в “город1 Emmanuel Le Roy Ladurie. Montaillou, village occitan de 1294 à 1324. Paris, 1975. 342 Рецензии/Reviews ских видах” (рецензируемой книге) очевидно глубокое знание автором всего объекта (Россий- ской империи). Это тот редкий случай в отечественной иссле- довательской практике, когда переход осуществлен с макроу- ровня исследования на локальную историю, а потому “простое” (типичное восприятие читателем истории повседневности) не ста- ло упрощенным. Хорошо зная недоверчивое отношение отечественных коллег к антропологически ориентиро- ванным исследованиям, в пре- дисловии автор подробно и ме- тодично обосновывает научную значимость выбранной темы. Вероятно, это покажется излиш- ним зарубежным читателям, но оправданно в российской ситуа- ции. Сама по себе аргументация Каменского и ее потенциальный адресат служат своеобразными маркерами противоречивых процессов усвоения интеллекту- альных продуктов, пришедших в российскую историческую науку в 1980 – 1990-е годы. С одной сто- роны, они породили расширение исследовательских интересов и подходов; с другой – не разру- шили иерархии значимых тем. Потребность защищать право от- ступить от “большой политики” и “опуститься” до уровня обыва- теля возникает потому, что в от- ечественной научной корпорации все еще сильно сопротивление “очеловечиванию” исторического нарратива, нежелание признать его многомерность, придать ему культурно-психологический характер. По всей видимости, тема по- вседневности заставляет исследо- вателя выложить “карты на стол” и заключить многостатейную конвенцию с читателем. При этом он не может “спрятаться” за соци- ологические конструкции или рас- твориться в культурологическом объяснении. Исследование по- вседневности требует предельной откровенности и прозрачности сделанных выборов. Ученый как бы смотрит на изучаемый объект изнутри. В результате рождается этико-культурный текст, где вы- являются жизненные ценности и ориентиры самого пишущего, что не может не вызывать уважения. Вместе с тем, вряд ли необходима морализаторская тональность, проявившаяся, в частности, в рассуждениях автора об истории частной жизни. Я не согласна с тем, как Каменский объясняет читательский интерес к подобной истории. Апеллируя к моральным изъянам человека, он пишет: “Изучение повседневной жизни сродни заглядыванию в чужую замочную скважину” (С. 24). По-моему, этот вывод никак не 343 Ab Imperio, 4/2007 объясняет природу читательского интереса и интеллектуального удовлетворения, которое при- носит чтение работ из области “истории повседневности”. Эта проблема, вскользь обозначенная автором, не стала объектом ана- лиза в книге. Другая особенность методо- логической ситуации для иссле- дователя повседневности свя- зана с дистанцией между ним и объектом его изучения. Антро- пологически ориентированные повествования об относительно недавнем прошлом “ближней родины” нередко модернизируют это прошлое, создавая у читателя впечатление неизменности или повторяемости российской исто- рии. Высокая степень професси- ональной рефлексии Каменского позволила ему избежать этой опасности. Вполне осознавая противоречивость собственной исследовательской задачи, Ка- менский-антрополог подходит к изучению “своей” культуры как “чужой”, что позволяет сохранить необходимую для отстранения дистанцию. Методологическую важность книги повышает тот факт, что ее можно рассматривать как своеобразный мастер-класс, в рамках которого знания передают- ся непосредственно “от учителя к ученику”. Читатель оказывается внутри лаборатории историка российской повседневности. Ему подробно объясняется техноло- гия исследования, раскрываются аналитические процедуры, при- меняемые к тому или иному виду источников. Обстоятельства порождения архива Бежецка, обусловившие специфику содержащихся в нем сведений и интерпретаций, при- чины отбора тех или иных текстов на сохранение – в этом разделе во всем блеске проявился источнико- ведческий талант Каменского, его компетентность как специалиста в области политической и социаль- ной истории. В результате история создания текстов челобитных ста- новится увлекательным сюжетом, а весь архив Бежецка предстает не только как носитель информации, но и как результат политических, социальных и культурных транс- формаций, происходивших в России. Богатый исследователь- ский опыт позволил Каменскому типизировать данные источники и выделить в них атипичное – про- цедура, необходимая в работе с документами массовой комму- никации. Впрочем, автор достаточно осторожен в обобщениях, осоз- навая как собственную ответ- ственность за гипотетические суждения, так и ограниченные возможности их верификации. Он, безусловно, прав в том, что 344 Рецензии/Reviews массовость прецедента еще не есть свидетельство типичности. По всей видимости, архив Бежецка – довольно уникальное явление в российской истории. Он пополнялся равномерно, в со- ответствии с логикой городского управления трех четвертей XVIII века и хорошо сохранился. Все эти достоинства предопредели- ли возможность его анализа как единого связного текста памяти, интертекстуального по своей природе. Каменский читает бе- жецкий архив фронтально, лист за листом. И хотя автор нигде не называет его единым нарративом, он пишет о разных “объемах” данных в источнике, определив- ших неравномерность разделов книги, о трудностях тематическо- го деления содержания архива. Поэтому архив анализирует- ся комплексно: с точки зрения истории порождения текста, его структуры, объема заложенной в нем информации, содержа- тельных лакун и “проговорок”, с точки зрения сюжета, культурного контекста и пр. В результате весь архив предстает как письменная фиксация повседневности. В ней есть внутренние движения, но они не линейны, а скорее хаотичны. Линия эволюции создается ис- следовательским письмом, в том числе биографическими рекон- струкциями. “Только при таком подходе, – считает автор, – можно надеяться на выявление какой-ли- бо динамики в городской жизни XVIII века” (С. 33). Поскольку в центре внимания Каменского не- изменно стоит Человек, то этой установкой диктуется отбор сю- жетов описания. Межличностные отношения, места конфликтов и отдыха, вещи, составляющие быт обывателя, уровень его доходов и способы их получения, частная жизнь позволяют показать сво- еобразие исследуемой культуры по сравнению с современной ей западноевропейской жизнью и с более поздней российской. Автор выделяет в тексте па- мяти сюжеты, структурирующие жизнь бежецких обывателей и определяющие их самоидентич- ность. Заметно, что при этом он опускает сюжеты, не составляю- щие повседневности современ- ного читателя и потому не пред- ставляющие интереса для него – например, вексельные споры. Исследователь объясняет это тем, что финансово-хозяйственные отношения – самостоятельная тема. С этим возможно поспо- рить, ведь вряд ли финансовые отношения можно рассматривать в отрыве от других сюжетов городской повседневности. Вы- деление их в отдельную тему вы- водит экономические сюжеты из проблематики культурной антро- 345 Ab Imperio, 4/2007 пологии города, что по меньшей мере спорно. Анализируя механизм селек- ции текстов для сохранения в городском архиве, исследователь выявляет коммуникативные воз- можности письменного текста в изучаемое время, определяет его участие в городском управлении. Его наблюдения звучат в унисон с наблюдениями М. Л. Магниц- кого из составленного 1835 году (после отставки от всех долж- ностей) “Руководства в деловой и государственной словесности для чиновников, вступающих на службу”. Во времена Петра I, со- общал экс-политик, писали мало. Письмо заменялось “изустными повелениями, личным присут- ствием, посылкою чиновников”.2 Проблема бюрократической мен- тальности и роли в ней письмен- ного слова – тема, выходящая за рамки повседневности, однако обращение к ней в данной книге оправданно. Именно обращение к этой теме помогает Каменскому вывести читателя из пространства литературократии, утвердившейся в России в XIX веке, и указать ему на бесплодность попыток рассма- тривать культуру в чуждых для нее категориях. Руководствуясь этими же прин- ципами, исследователь определя- ет “зоны умолчания” в изучаемом источнике. Он реконструирует “взгляд власти”, выявляя, что ин- тересно провинциальным чинов- никам, а что выпадает из поля их внимания. К “зонам умолчания” он, например, относит отсутствие приговоров в судебно-следствен- ных делах (С. 31). Выясняется, что причины бытовых конфликтов при допросе не определялись, не фиксировались и переживания участников ссоры, их эмоцио- нальные и психические состоя- ния (С. 38-39). Логично было бы найти в книге объяснение этих феноменов с точки зрения логики бюрократического сознания, но автор, к сожалению, такой целью не задается. Исследование Каменского показало, что создателей город- ского архива, то есть професси- ональных писцов, больше всего интересовали конфликты. По всей видимости, этот интерес напрямую связан с бюрократи- ческой ментальностью. У чи- новника как посредника между субъектами и объектами власти должно быть повышенное вни- мание к конфликтным ситуациям “взрыва” повседневности. Не менее важным оказывалось для чиновника выяснение места и об- стоятельств происшествия, ведь 2 М.Л. Магницкий. Руководство в деловой и государственной словесности для чиновников, вступающих на службу. Москва, 1835. С.16. 346 Рецензии/Reviews именно эти данные позволяли определить степень системности конфликта. Кроме того, анализ Каменского свидетельствует, что российский чиновник XVIII века становился все чувствительнее к формуляру и языку документа. Именно в этом пространстве он видел воз- можности для реализации своей миссии – инкорпорировать в локальную культурную среду устремления вестернизирующей- ся империи и в то же время утвер- дить в глазах верховной власти собственную ценность, добыть репутацию “незаменимого”. В этой части своего анализа автор выходит на проблему письма про- винциального чиновничества как культурной практики социального конструирования. В XVIII веке письменный текст постепенно обретает не только статус основного способа выраже- ния новых реалий, но становится средством их порождения. Соот- ветственно, знание языка власти, а также меняющихся правил “бюро- кратической игры” обеспечивало успех диалога с ней. Неслучайно апелляция к “безопасности” в челобитных появляется тогда, когда данное понятие получает постоянную прописку в текстах верховной власти – в манифестах, указах, постановлениях (С. 41). В этой связи кажется логичным, что “эксперты” не допускали сниженной лексики в делопроиз- водстве. “Матерная брань”, указы- вает Каменский, в документах не фиксировалась, но обозначалась описательно (С. 39). Это отличало русский бюрократический текст от его зарубежных аналогов того времени. Автор внимательно относится к семантике оригинальных поня- тий XVIII века. В семантических системах языка того времени и современного языка много общего, но прагматика многих лингвистических единиц имеет существенные отличия. Данное обстоятельство нередко служит ловушкой для исследователей. Кроме того, желание сохранить “аромат эпохи”, но в то же время избежать архаизации научного текста постоянно ставит исто- рика в ситуацию выбора. Язык исторического письма Камен- ского синтетичен: в нем есть слова, понятия, термины как из языка-источника (например, “узилище”), так и из словаря со- временного социогуманитарного знания (например, “девиация”). Очевидно, автор – сторонник лингвистической свободы, но не волюнтаризма. Его свобода предполагает, что по каждому ключевому термину и использу- емой аналитической категории заключается либо обоснованное 347 Ab Imperio, 4/2007 соглашение с читателем, либо автор проводит реконструкцию его значения. Так, выясняется, что термином “нападение” в XVIII веке обозначалось любое наси- лие: и физическое столкновение, и оскорбление (С. 37). Благодаря таким реконструкциям читатель убеждается в непрозрачности языка архивного документа. Таким образом, исследование Каменского содержит такие ис- точниковедческие пласты, ко- торые вряд ли станет искать обычный читатель в книге с на- званием “Повседневность русских городских обывателей”. Сюжеты о письменных практиках властей выходят за рамки заявленной в книге темы. Лично я прочу им судьбу нового исследовательского направления. Признаюсь, что, читая вво- дные главы и теоретические положения книги, я испытывала сомнения в том, насколько воз- можно в имеющихся архивных текстах выделить персональный голос городского обывателя, не являвшегося чиновником зем- ской избы, ратуши или магистра- та. Более того, я предполагала, что на самом деле Каменский реконструирует “взгляд власти” на жизнь в Бежецке, как она ви- делась чиновникам, создавшим городской архив. Вряд ли такое исследование было бы ущербным (как утверждает автор) лишь потому, что такой взгляд “не является зеркалом, это прошлое отражающим” (С. 36). Ведь исто- рик не располагает “объективной реальностью”, реконструкцию которой можно было бы прове- рить опытным путем. Априорно я была готова со- гласиться с тем, что создатели архива тоже бежечане, что они опутаны плотной сетью друже- ственных и родственных связей со всем городом, и что голос их родных и друзей, соседей и зна- комых прямо или косвенно также звучит в коллективной памяти Бежецка. Однако меня смущало то, что контроль над этим “хором” голосов все равно оставался в руках “экспертов”. В этой связи и возникало сомнение: насколько анализируемые тексты позволяют уловить саму повседневность, а не подменить ее рефлексией опреде- ленной группы людей? Прочтение всей книги убе- дило меня, что отсутствие в исследуемое время жесткого формуляра и утвердившегося языка делопроизводственной до- кументации (“деловой словесно- сти”) позволяют анализировать повседневность широкого слоя горожан. Специфика архивных текстов, используемых автором в качестве источника, такова, что их следует рассматривать 348 Рецензии/Reviews как продукт коллективной ини- циативы и творчества. В архиве Бежецка отложились явочные челобитные с прямой речью участников конфликтов. Изучив несколько сотен таких челобит- ных, Каменский выявил матрицу основного коммуникативного текста, соединяющего обывателя и власть. Наличие в этих доку- ментах прямой речи “истца” от- личает их от документов начала XIX столетия, когда в бумагах государственных учреждений, как правило, обнаруживается косвенная речь объектов власти, изложенная и обработанная пись- моводителем или “журналистом” (составителем журнала входящих документов). Другое дело, что условия по- рождения архива городских ор- ганов управления таковы, что они обеспечили сохранение в кол- лективной памяти, прежде всего, случаев девиантного поведения. Делопроизводство было направ- лено на выявление и устранение того, что не является нормой для повседневной жизни. Это обстоя- тельство обрекает исследователя либо на репрезентацию городской жизни в свете девиации, либо на кропотливую работу по воссоз- данию “зон умолчания”, то есть всего того, что являлось нормой. Именно так и действовал Камен- ский. Рецензируемая книга читается для научного трактата на ред- кость легко. Стиль повествования замечательно передает уютность камерной жизни Бежецка. При всем том исследование в целом нельзя назвать описательным. Каменский не следует за текстом архивного документа буквально. Он отслеживает демографиче- ские изменения, работает со ста- тистикой городского населения, типологизирует выявленные в источниках казусы индивидуаль- ных конфликтов, рассуждает о стабильности городскогосообще- ства, о распространенности в нем насилия, а также реконструирует возможные механизмы саморегу- ляции городского организма. Все это потребовало использования методов социологического ана- лиза. Другое достоинство иссле- дования мне видится в том, что научная эрудиция автора позво- лила ему соотнести собственные наблюдения с выводами исследо- вателей европейской и россий- ской урбанистики. В результате читатель получил возможность судить о специфике и типичности ситуации в Бежецке. В целом в данном сочинении соединились теоретическая обо- снованность отобранных мето- дов с виртуозностью анализа архивного документа; достиже- ния мировой историографии с 349 Ab Imperio, 4/2007 Екатерина БОЛТУНОВА Франсина-Доминик Лиштенан. Россия входит в Европу: Импе- ратрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750 / Под ред. Е. В. Пермя- кова. Пер. с фр. В. А. Мильчиной. Москва: “ОГИ”, 2000. 408 с. (=Материалы и исследования по истории русской культуры. Вып. 5.) ISBN: 5-900241-28-9. На первый взгляд, книга фран- цузского историка Франсины- Доминик Лиштенан производит впечатление работы классиче- ского порядка. Автор – научный сотрудник Национального центра научных исследований в Париже, профессор Католического инсти- тута, исследователь истории Рос- сии, демонстрирующий завидное постоянство в своих научных интересах. В позапрошлом году она издала новую работу1 о шева- лье Эоне де Бомон, французском дипломате и авантюристе, побы- вавшем в России в 1756-1760 гг. Сама же монография “Россия входит в Европу”, опубликованная во Франции тремя годами ранее русского перевода, удостоена премии Французской академии. Достаточно классически сфор- уникальным исследовательским опытом Каменского. Его ис- следование существенно обога- щает наше понимание русской культуры XVIII века. До сих пор у нас не было подобного антропологического среза по- вседневности русского города этой эпохи. Вместе с тем, книга должна восприниматься не как завершенный проект, но начало реализации комплексной про- граммы по изучению российской городской культуры. Во-первых, Каменский предложил разверну- тую концепцию этой культуры и апробировал методику ее ис- следования. Во-вторых, в рекон- струированной в книге истории Бежецка осталась неизученной последняя треть XVIII века – время грандиозных перемен в городской жизни. 1 Francine-Dominique Liechtenhan. En Russie au temps d’Elisabeth. Mémoire sur la Russie en 1759 par le chevalier d’Eon. Paris, 2006. ...