Другой Сикорский: Неудобные страницы истории психиатрии по Вадим Менжулин (review)

507 Ab Imperio, 3/2007 с новой Запорожской Сечью (1734 – 1775 гг.). На них под по- кровом Богородицы оказываются либо одни казаки, либо казаки в сопровождении безымянных царей, цариц и иерархов. Книгу Плохия следует при- ветствовать как одно из редких исследований, в которых иконо- графия не является самоцелью, но открывает исследователю возможность реконструировать противоречивые идентичности раннего Нового времени. Труд- ность подобного исследования состоит в том, что тот или иной портрет, попадая на иконную доску, не остается неизменным. Поэтому некоторые атрибуции неизбежно оказываются при- близительными. Так, например, персонаж на иконе Покрова, традиционно рассматривавшийся как изображение правительницы Анны Леопольдовны, Плохий предлагает считать портретом ее тетки, императрицы Анны Иоанновны (Р. 60). Представля- ется, что украинский художник должен был ориентироваться на официальную российскую ико- нографию коронованных персон, и, поскольку изображенное на иконе лицо полностью соответ- ствует иконографии Анны Лео- польдовны, не остается ничего иного, как возразить Плохию и присоединиться к приверженцам традиционной атрибуции. Александр ЭТКИНД Вадим Менжулин. Другой Сикорский: Неудобные страни- цы истории психиатрии. Киев: “Сфера”, 2004. 490 с. Библио- графический указатель, именной указатель. ISBN: 966-7841-72-3. Киевский психиатр Иван Си- корский (1842-1919) был балов- нем судьбы и властей. Не вполне традиционные и не всегда усид- чивые занятия принесли ему из- вестность и богатство, которыми он умел наслаждаться. Энергия и связи помогли ему участвовать в важных событиях, значение ко- торых далеко выходило за рамки его профессии. Правда, один из судебных процессов, на которых он выступал экспертом, принес ему тяжкие огорчения, зато как раз в те дни в его роскошной усадьбе обнаружился клад с зо- лотыми монетами. Повезло ему и в личной жизни. Любимый его сын стал знаменитым инженером, слава которого намного превзош- ла отцовскую. Читая книгу украинского исто- рика Вадима Менжулина, понима- ешь, что судьба играла с Иваном Алексеевичем свои тонкие, злые шутки, которые он сам вряд ли был способен оценить. Сикор- ский, комфортно живший в ближ- ней колонии империи, панически боялся истории. Он был прав: 508 Рецензии/Reviews ты, скандальные выступления на судебных процессах), но, в общем, типичный представитель своей культуры и эпохи. Такой подход необычен для истории науки, которая традиционно тяго- теет к идеологической нейтраль- ности, солидной взвешенности характеристик. Традиционная биография ученого была склонна к телеологической трактовке ге- роя, путь которого представлялся чередой закономерных ступеней, ведущих к современному состо- янию той же науки. Ошибки и искания преуменьшались, а то, что с современной точки зрения представляется “обоснованным”, “подтвержденным современным состоянием науки” или даже “про- роческим”, преувеличивалось и превозносилось. Применительно к наукам о человеке такой подход давно уста- рел, хотя на пространстве бывше- го СССР продолжает практико- ваться во множестве прикладных областей и, в частности, в истории психиатрии. Менжулин резко меняет стратегию исследования. В нем Сикорский представлен не как крупный ученый, который сделал такие-то открытия, намно- го опередив свое время, но при этом допустивший ряд ошибок, которые не представляют на- учного интереса. Напротив, под пером Менжулина именно фан- тазии и идеологемы Сикорского ему бы очень не понравился наш мир. Страна, которой он служил и которую любил, распалась на его глазах. Примерно та же судьба постигла ту версию “науки”, кото- рую Сикорский считал единствен- но верной. Его сын создал грозные машины для империи, которую старший Сикорский упоминал со страхом и презрением. Менжулин, известный пере- водчик, сделавший доступными для русского читателя несколько важных книг психоаналитической традиции, выступает в “Другом Сикорском” в качестве историка науки, сочетающего архивные за- нятия с пристальным интересом к личности своего героя. На первый взгляд, жанр этой книги – тради- ционная биография. Необычной ее делают теории и практики ее героя, весьма далекие от идеоло- гической нейтральности. Автор не стремится сгладить или оправдать их идеологический экстремизм, но, напротив, выявляет его самые неортодоксальные черты, вы- пукло и красноречиво иллюстри- рует их документами, а нередко и заостряет их собственными комментариями и суждениями. Сикорский представлен здесь как герой своего времени, вырази- вший его гибельные заблуждения в необычной области (психи- атрия с уклоном в расистскую антропологию) и в необычных жанрах (псевдонаучные тракта- 509 Ab Imperio, 3/2007 становятся интересными, а соб- ственно научные свершения героя книги читатель вряд ли способен вычленить из потока неразрывно связанных с ними заблуждений. Сикорский начинал свою ка- рьеру как врач-администратор при Министерстве внутренних дел; здесь он переделал себя из полицейского патологоанатома в психиатра с гуманитарными интересами, специалиста по вос- питанию, наследственности и национальным вопросам. Начи- ная с Ивана Липранди, приятеля Пушкина, и до Сикорского, при- ятеля Толстого, в МВД работали перворазрядные интеллектуалы. Предшественниками Сикорского в МВД были интеллектуалы со столь же широкими интересами, такие как Владимир Даль, тоже врач-антисемит и специалист по “кровавым наветам”, или Василий Григорьев, этнограф-антисемит и тоже любитель кладов с золотыми монетами. Менжулин сомневается в том, что авторство известной брошюры по “велижскому делу” принадлежало Далю; но в этом не сомневались близкие Далю люди, например Павел Мельников. Гри- горьева Менжулин не упоминает, а зря: дослужившийся до верхов- ного цензора империи, Григорьев печатал Сикорского и разделял его взгляды. Подобно Далю и Григорьеву, Сикорский был еще и сектоведом, специалистом по религиозным сектам русского на- рода. Таким уж было устройство имперской администрации, что инородцы и иноверцы были самы- ми важными и самыми трудными из ее внутренних дел. Сикорский внес свежий вклад в исследо- вание сект, характеризуя их все без разбора, от штундистов до самозакапывателей, как резуль- тат “дурной наследственности” и “дегенерации”. Из его работ, однако, мы узнаем подробности, которые без него бы не знали. С другой стороны, если бы к тем же сектантским делам был допущен кто-то из конкурентов Сикорско- го, менее удачливый, но более одаренный и непредвзятый, мы знали бы больше. В историографии Сикорского Менжулин выделил две тради- ции: обвинительную, в кото- рой Сикорский описывался как сотрудник тайной полиции и фактический вдохновитель дела Бейлиса, и оправдательную, ко- торая умалчивала об этой роли и о множестве расистских текстов, которые Сикорский выдавал за медицину или антропологию. За- нимаясь своим красноречивым, непрерывно морализировавшим героем, Менжулин и себя не сдер- живает в ценностных суждениях. Анализируя тексты Сикорского, Менжулин выявляет и “слабость источников”, и “наивность и лег- комыслие”, и даже “профессио- 510 Рецензии/Reviews нальный сибаритизм”, но чаще всего – и с полным основанием – расизм. Те “неудобные страницы истории психиатрии” в России, которые связаны с Сикорским, в той же степени являются страни- цами истории русского расизма. Именно в этом недоизученном, но вечно актуальном контексте надо рассматривать книгу Менжулина. Его герой интересен сегодня не как психиатр и предтеча совре- менных психиатров, а как расист и предтеча современных расистов. В силу профессионального ста- туса психиатра, однако, расисту Сикорскому выпал шанс пред- ставить свои взгляды и ценности на суд публики, представленной присяжными заседателями на знаменитом процессе 1913 года. Эта чрезвычайно поучительная история с блеском рассказана Менжулиным. Конечно, дело Бейлиса не является новинкой для историка; однако многие его аспекты (к примеру, загадочная история с антисемитским текстом Даля, который был “обнаружен” во время этого процесса и цитиро- вался в выступлении Сикорского) продолжают занимать исследо- вателей. В ряде случаев, однако, Менжулин с полным основанием претендует на открытие фактов и историй, которые до его работы не были известны. Таковы, напри- мер, эксперименты на еврейских детях, которыми занимались Сикорский и его ученики задолго до дела о ритуальном убийстве украинского мальчика. Результаты этих опытов, больше похожих на пытки, Сикорский с гордостью публиковал в своем журнале как вклад в развиваемую им “науку”. С ужасающими подробностями рассказывая об этих опытах, Мен- жулин выстраивает эффектную риторическую фигуру. Истязая еврейских детей во имя своей нау- ки и без смущения свидетельствуя об этом на страницах ученых изданий, Сикорский предавался фантазиям о ритуальных убий- ствах как части еврейской рели- гиозной традиции. В соответствии с парадоксальными законами психологической проекции лжи- вая экспертиза Сикорского в деле Бейлиса была подготовлена его собственными исследованиями, которые сегодня квалифициро- вались бы как тяжкие уголовные преступления. Свою методологию в этой работе Менжулин характеризует как “новый историзм”. Он имеет в виду подход к анализу текстов на фоне истории, возвративший в се- рьезную науку историко-биогра- фические интерпретации, работу с политическими контекстами и, наконец, прямые ценностные суждения. “Новый историзм” часто и справедливо критико- вали за чрезмерную общность метода, отказ от специфических 511 Ab Imperio, 3/2007 рецептов, недостаток инструк- ций по применению. Мне кажет- ся показательным, что в своей специальной работе Менжулин счел нужным идентифицировать свой подход именно как “новый историзм”, посвятив несколько содержательных страниц анализу этого метода. Враги Сикорского обвиняли его в сотрудничестве с охранкой. Менжулин не верит в особый статус Сикорского в секретных службах, но прослеживает идей- ную преемственность между его расистскими изысканиями в “науке” и его позицией в деле Бейлиса. По мнению Менжулина, доказательство того, что Сикор- ский искренне верил в “кровавый навет”, обесценивает подозрения в том, что он действовал по за- казу или найму. Эта альтернатива кажется ложной; в сотрудничестве интеллектуалов с властями деньги и убеждения хорошо подкрепляют друг друга. Только результат такой деятельности обычно оказывается обратным задуманному. Превра- щая науку в слишком послушное орудие власти, Сикорский ком- прометировал и ту, и другую. Как писал Василий Розанов, соглашав- шийся с антисемитскими идеями Сикорского, но не любивший его сектоведения, “все это не наука, а детский лепет”. И правда, писа- тели в России часто оказывались дальновиднее ученых. Не прошло и ста лет после смерти Сикорского, как ему снова повезло. Он стал предметом чест- ной, научной книги. Юлия ГРАДСКОВА Francisca de Haan, Krassimira Daskalova andAnna Loutfi (Eds.), A Biographical Dictionary of Women’s Movements and Feminisms. Central, Eastern and South Eastern Europe, the 19th and 20th Centuries (Budapest and New York: Central European University Press, 2006). 678 pp., ill. ISBN: 9-637326-391 (hardcover edition).1 Книга представляет собой пер- вую попытку составить биографи- ческий справочник выдающихся фигур женских и феминистских движений, который включал бы представительниц довольно зна- чительного количества стран. Уже одно это стремление к расширен1 Настоящая рецензия продолжает нача- тое в первом номере 2007 года обсужде- ние этого значимого научного проекта. См: А. Kusiak-Brownstein. Feminist Foremother for a Nation? Mapping the History of the Women’s Movement in Central, Eastern, and South-Eastern Europe // Ab Imperio. 2007. № 1. Pp. 447-457. ...