Imperial Cities: Landscape, Display and Identity ed. by Felix Driver, David Gilbert, and: Mapping St. Petersburg: Imperial Text and Cityshape by Julie A. Buckler (review)

401 Ab Imperio, 4/2006 Елена ТРУБИНА Felix Driver and David Gilbert (Eds.), Imperial Cities: Landscape, Display and Identity (Manchester and New York: Manchester University Press, 2003). 272 pp. (=Studies in Imperialism). Index. ISBN: 0-7190 6497-X (paperback edition); Julie A. Buckler, Mapping St. Petersburg: Imperial Text and Cityshape (Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2005). 320 pp. Bibliography, Index. ISBN: 0-691-11349-1. Cо времен принципата Августа сложилась впечатляющая своей всеобъемлемостью архетипи- ческая имперская ментальная карта. На ней границы империи совпадают с границами мира, а в центре находится имперский город, возведенный для прослав- ления императора. Пересечение и взаимоналожение городских ценностей и идеологических и политических нужд империи об- разует суть феномена имперского города. Если влияние древних, средневековых, раннемодерных империй на города изучено до- статочно хорошо,1 то связь тра- диций городского существования с теми формами империализма, что сложились в ХIХ и ХХ веках, начала осмысляться недавно не без влияния текущей интеллек- туальной моды. Сложившись как анализ колониального дискурса, постколониальные исследования распространились в течение по- следних пятнадцати лет на такие области, как география, архитек- тура, городское планирование, урбанистика. Это привело к ряду 1 См., например: E. Badian. Roman Imperialism in the Late Republic. Ithaca, 1968; H. R. Schmidt. Reichsstädte, Reich und Reformation. Stuttgart, 1986. R-Forum Imperial Cities Имперские города 402 Рецензии/Reviews интересных политических, соци- альных и культурных интерпрета- ций пространства колониального города: коллизий между тради- циями репрезентации, правовым регулированием, культурными за- имствованиями, сопровождавши- ми многолетнее взаимодействие, к примеру, британцев и индийцев в Калькутте или французов и вьет- намцев в Ханое.2 Ирония в том, что, хотя постко- лониальные исследователи, под- черкивая чрезмерную жесткость и недиалектичность таких про- тивопоставлений, как “культура колонизаторов/культура угнетен- ных”, и призвали взамен к поиску гибридных культурных образова- ний, этот поиск осуществлялся более охотно в колониях, нежели в метрополиях. Если изучение взаимовлияния культурных миров колонизованных и колонизаторов вдали от метрополии идет до- статочно интенсивно, то “дома”, будь это Лондон или Лиссабон, осуществить это гораздо сложнее в силу ряда идеологических и психологических причин, глав- ная из которых состоит в слож- ности признания и выражения принципиальной “гибридности” западной культуры.3 Неслучайно, хотя Эдвард Саид уже в “Куль- туре и империализме” (1994) включает столицы метрополий в число феноменов, испытавших воздействие империализма,4 в целом влияние империализма на городские пространства Европы в период модерности исследовано незначительно. Динамика взаимодействия “западного” и “незападного”, центра и периферии, “нас” и “их” в западных городах и их по- нимание составляет сегодня одну из самых волнующих тенденций постколониальных исследований. Но в урбанистике со времени начала рефлексии модерного ин- дустриального города “другие” и “другое” либо осмыслялись как один из источников витальности и привлекательности городов, либо обвинялись в эрозии традицион- ной городской общности. Другой причиной сохраняющейся лакуны является общее убеждение, что на 2 Cм.: J. Jacobs. Edge of the Empire: Postcolonialism and the City. London, 1996; В.Yeoh. Contesting Space in Colonial Singapore: Power Relations and the Urban Built Environment. Singapore, 2003; G. Prakash. Writing Post-Orientalist Histories of the Third World: Perspectives from Indian Historiography // Comparative Studies in Society and History. 1990. Vol. 32. Pp. 383-408; B. Schwarz. Black Metropolis, White England // M. Nava and A. O’Shea (Eds.). Modern Times: Reflections on a Century of English Modernity. London and New York, 1996. Pp. 176-207. 3 См.: H. K. Bhabha. The Location of Culture. London and New York, 1994; R. Young. Colonial Desire: Hybridity in Theory, Culture, and Race. London, 1995. 4 E. Said. Culture and Imperialism. London, 1994. 403 Ab Imperio, 4/2006 современные формы урбанизма более существенно влияют эконо- мические, нежели политические процессы. Политические влияния на складывание урбанистической модерности, конечно, никто не оспаривает, но описывается, с одной стороны, то, как отражалась в политике европейских муници- палитетов социальная дифферен- циация, а с другой – как итальян- ский или немецкий тоталитарные режимы подчинили своим целям Рим или Берлин. Что же касается проявления в европейских горо- дах “других форм империализма модерности” (Driver and Gilbert, P. 4), то этот пробел и восполняют отчасти рецензируемые моногра- фии, первую из которых составля- ют материалы одноименной меж- дисциплинарной конференции, прошедшей в Англии в 1997 году, а вторая написана гарвардской ис- следовательницей. Сборник, изданный в Манче- стере, поделен на три части. В части первой (“Имперские ланд- шафты”) собраны статьи о город- ском планировании и восприятии городов горожанами и приезжими. Речь здесь идет о строительстве мемориала королевы Виктории в Лондоне (Tori Smith), использо- вании образов Древнего Рима в планировании модерного Рима (в частности, в возведении помпез- ного монумента Виктору-Эмма- нуилу II) (David Atkinson, Denis Cosgrove, Anna Notaro и др.), авто- ритарном использовании Парижа для символического воплощения престижа французского государ- ства во время Второй империи (Claire Hancock), о коммерческой апроприации Вены Габсбургов (Jill Steward) и о реконструкции Банка Англии в первой трети двадцатого века (Iain Black). Вто- рая часть отведена “демонстрации империи” – парадным событиям и местам, предназначенным для визуализации могущества импе- рии. Статьи, посвященные лон- донскому историческому параду 1911 года, Хрустальному дворцу в Сайденхеме, Национальной ко- лониальной выставке в Марселе в 1922 году, Ибероамериканской ярмарке в Севилье 1929 года и растениям-“экзотам” в англий- ских садах ХIХ века, описывают последовательное воплощение идеи “мира как выставки”, пред- назначенной развернуть перед взором любопытствующего евро- пейца имперский образ земного шара, сквозящий в организации пространства того или иного го- рода. Наконец, в третьей части (“Имперские идентичности”) рассмотрены различные версии имперского проекта и разноо- бразие отношений к нему в ходе взаимоналожения имперской, национальной, региональной, городской и т.д. идентичностей. Так, Джон Маккензи (John M. 404 Рецензии/Reviews MacKenzie) разбирает культурную историю Глазго – “второго города” империи, оказавшегося на пере- сечении британской и шотланд- ской идентичности, Кристофер Брюуэрд (Christopher Breward) обращается к культурной жизни Лондона ХIХ века, показывая вездесущность “имперскости”, проявляющейся даже в дресс-коде клерков Сити, а Джонатан Шниир (Jonathan Schneer) реконструиру- ет антиимперские настроения в Лондоне начала ХХ века. Как видим, редакторов и авто- ров книги интересовали не только конвенциональные эмблемы и символы империи в городском пространстве, но и многообра- зие проявлений взаимодействия империализма, капитализма и урбанизма на уровне городской повседневности. Нацеленность на схватывание проявлений много- образия имперскости сильнее всего объединяет оба рецензи- руемых издания. Джули Баклер (Julie A. Buckler) также вступает в полемику с привычным санкт- петербургским монументально- романтическим нарративом, по- строенном на апокалипсическом противопоставлении культурных “верха” и “низа”: грандиозных дворцовых ансамблей и городских трущоб, бессердечного тирана и бунтаря-художника. Она строит свою книгу как демонстрацию богатства и разнообразия культур- ной “середины” имперского горо- да. Эта середина по характеру не только ценностная (автор основы- вает свой анализ на неканониче- ском, срединного уровня, массиве текстов). Хронологически книга также сосредоточена на промежу- точном между дореформенными и пореформенными годами периоде 1830 – 1890-х. Можно говорить и о дисциплинарной промежуточ- ности монографии, балансиру- ющей между городом-текстом и городом-пространством. Впро- чем, концентрация текстов, на- писанных об этом городе (и там продуцируемых), столь высока, что эта методология видится чуть ли не неизбежной.5 Предлагая “альтернативную модель культурной географии города” (Buckler, P. 25), Баклер обращается к стилевой доминанте имперской столицы – архитек- турной и литературной эклектике (Главы 1 и 2), путеводителям по Петербургу, написанным русски- ми авторами (Глава 3), городским легендам, рожденным в Коломне, на Васильевском острове и Вы- боргской стороне, посвященным 5 Так, ее более ранним воплощением является книга Светланы Бойм. Общие места: Мифология повседневной жизни. Москва, 2002. Книга построена на параллелях между городской повседневностью (преимущественно питерской) и художествен- ными стратегиями литературы и искусства. 405 Ab Imperio, 4/2006 Михайловскому замку и отозвав- шимся в таких произведениях, как “Уединенный домик на Васильев- ском” Пушкина, “Портрет” Гоголя и “Штос” Лермонтова (Глава 4), пригородам дворцовым и дачным, доходным домам и маргинали- зации темы индустриализации в петербургской литературе (Глава 5), провинциалам, состоявшимся в качестве писателей в Петербурге и посвятившим немало страниц “обыкновенным историям” о полученных здесь уроках и утра- ченных иллюзиях – Некрасову и Панаеву, Короленко и Мамину- Сибиряку, Писемскому и Гонча- рову (Глава 6), а также городской памяти, в которой особенно дра- матично переплелись увековечи- вание и забвение (Глава 7). Концептуальной рамкой обеих книг является стратегия, объеди- няющая сегодня архитекторов и культурных географов, худож- ников и дизайнеров, социологов и антропологов, программистов и когнитивных психологов, а именно “mapping” (нанесение на карту). Этому термину трудно по- добрать точный аналог в русском языке, чем, вероятно, и объясняет- ся неспешность, с какой произво- дные от него (“re-mapping”, “crossmapping ”, “counter-mapping”) проникают в отечественные меж- дисциплинарные штудии. “На- несение на карту” предполагает сочетание изображения реального пространства с теми или иными социальными и культурными про- цессами (в идеале эти процессы изображаются не как проходящие в или на том или ином простран- стве, а как его создающие, кон- струирующие). Изображаются, иначе говоря, опространствлен- ные социальные отношения. Если те, кто профессионально способен к визуализации, собственно карты и порождают, то большинство исследователей продуцирует нар- ративы об этих отношениях (вме- сто или в дополнение к картам). “Mapping” как стратегия связана с одной из ключевых простран- ственных идей, сформулирован- ных в ХХ веке марксистом Анри Лефевром, противопоставившим реальному пространству, во- первых, пространство менталь- ное, концептуальное и, во-вторых, социальное (репрезентативное, воспринимаемое) пространство. Идея множественности про- странств, в которых обитают люди, положенная в основу ре- альной работы по созданию карт, позволяет показать сложность и разнообразие происходящих сегодня процессов, показать новое, рождающееся сегодня, понимание пространства не как фона (или данности), на котором разворачивается история региона или города, а как чего-то, что создается и преобразуется его обитателями. 406 Рецензии/Reviews Редакторы сборника Imperial Cities говорят о “нанесении на город карты империи”, в ходе которого карты империи и горо- да “пересекаются”, ссылаясь на выразительное суждение Саида: “кто в Англии или Франции мо- жет провести четкий круг вокруг британского Лондона или фран- цузского Парижа, исключая воз- действие Индии и Алжира на два этих имперских города?” (Driver and Gilbert, P. 6). Они также пре- тендуют на формулирование ряда альтернативных путей создания карты имперского города. Если традиционная имперская карта по определению предполагает единую и единственную точку обзора – из сердца империи, то альтернативные ей способы кар- тографирования должны эту пози- цию проблематизировать. Такими могут быть и обращение к опыту новых обитателей метрополиса, и рассмотрение тех же Лондона и Парижа не только по привыч- ной оси “империя-столица”, но и в контексте отношений между империями. Авторы справедливо отмечают, что нешуточное сорев- нование столиц (Лондона и Пари- жа, Берлина и Рима) захватывало и города рангом пониже (Глазго, Марсель, Севилью), озабоченные тем, чтобы “не подкачать” в про- ведении тех или иных имперски- значимых торжеств. Иначе понимает связь империи и города автор второй книги. Здесь “империя” – прежде всего времен- ной маркер, не получивший в тек- сте какого-то особого толкования. Однако избранная автором мето- дология также, если угодно, анти- имперская. Баклер не устраивает монолитность “Петербургского текста”. Это понятие Виктора Топорова фиксирует настолько сильное сходство имеющихся описаний Петербурга, что у на- блюдателя возникает впечатление о своеобразном диктате города, существенно ограничивающего свободу авторского самовыраже- ния.6 Джулия Баклер озадачена тем фактом, что в центре этого сложного и плотного коллектив- ного дискурсивного образования – Петербург, сделанный из класси- ческих стихов и прозы, запомина- ние которых, как считал Бродский, и делает советских школьников русскими людьми (Buckler, Pp. 4-5). Баклер, нацеленная на соз- дание иного “литературного ана- лога городской топографии” (P. 1), оспаривает справедливость и 6 См.: Р. Д. Тименчик, В. Н. Топоров, Т. В. Цивьян. Сны Блока и петербургский текст начала XX века // Тезисы 1-й Всесоюзной конференции “Творчество А. А. Блока и русская культура XX века”. Тарту, 1975. C. 129-135. Более подробное раскрытие понятия см.: В. Н. Топоров. Петербург и петербургский текст русской литера- туры // Семиотика города и городской культуры. Санкт-Петербург – Тарту, 1984. 407 Ab Imperio, 4/2006 единственность той карты горо- да, которая сложилась усилиями Пушкина и Гоголя, Ахматовой и Белого, Блока и Мандельштама, – карты литературных шедевров, породившей устойчивую мифо- логию, в центре которой – уни- кальность города. Заметим, что стремлением проблематизировать “Петербургский текст” отмечено также издание, вышедшее и в са- мом Санкт-Петербурге (в том же году, что и книга Баклер).7 Говоря о текстуальном карто- графировании малоизвестными авторами неканонических тек- стов, вкусов и опыта средних петербургских жителей, Баклер имеет в виду не столько разно- чинцев, сколько “профессиона- лов в таких областях, как право, медицина, инженерное дело, об- разование, а также художников, предпринимателей, промышлен- ников” (P. 6), под традиционные категории или типологизации не подпадающих уже потому, что ценили частную жизнь выше служения обществу. Связь част- ной жизни с империалистической культурой метрополии доста- точно подробно освещена и в рецензируемом манчестерском сборнике. “Значимость империи для ситуации дома” (Э. Саид) отражается в разнообразии ва- риаций имперских субъективно- стей: от владельцев экзотических растений в садах и оранжереях до джентльменов – любителей геологии, от увлекающихся за- печатлением “этнографических типов” фотографов до путеше- ственников. Мысленная связь между унаследованными поме- стьями и имперскими владениями подкреплялась “таксономическим приобретательством”, в котором проявлялось желание проник- нуть в неисследованные места земного шара, каталогизировать, рассмотреть, описать и тем самым присвоить их. Европейская столица представ- ляет собой зрелище, в котором знаки империи переплетены с городскими местами, и обе кни- ги дают немало выразительного материала в подтверждение это- му. Так, редакторы английского сборника предваряют предисло- вие к нему выразительным опи- санием постера компании (1932 г.), обслуживавшей лондонскую подземку, приглашающего лон- донцев: “Посети империю!”. Для этого нужен был лишь билет в метро: до Австралии можно было добраться через Стрэнд, до Индии – через Алдвич и т.д. 7 Cм. Петербургский текст. Вып. 4. Существует ли петербургский текст? / Под ред. В. М. Марковича, В. Шмидта. Санкт-Петербург, 2005. Один из авторов сборника – Илья Калинин – ведет речь о понятии Топорова как “продукте теоретического мифологизирования” (С. 24-39). 408 Рецензии/Reviews Империя и городской ландшафт британской столицы тем самым соединялись: “если имперский город был в центре мира, то им- перия теперь лежала в центре городской жизни” (Driver and Gilbert, P. 3), воплощаясь не толь- ко в правительственных зданиях и мемориалах, но и в характере коммерции, в космополитическом потреблении, в историческом разнообразии и географической гетерогенности культуры. Баклер отмечает аналогичное постерам педагогическое воздействие пу- теводителей для народа, издавав- шихся в Санкт-Петербурге в ХIХ веке, всевозможных “Прогулок с детьми” и “Весь Петербург в кармане”. Настаивая на необходи- мости прочесть перед экскурсией хотя бы карамзинскую “Историю государства Российского”, авторы таких пособий делали посещение достопримечательностей север- ной столицы частью культурного катехизиса, а овладение чтением серьезной литературы – условием доступа к “особой культурной точке зрения, то есть к Российской империи, как она видна из столи- цы” (Buckler, P. 95). Путеводители составляют лишь одну из многочисленных форм знания, с помощью которых европейцы в ХIХ веке установили новый порядок репрезентации мира. По мере того, как укрепля- лось их мировое господство, упро- чивался и упомянутый подход к “миру как выставке”,8 усиливался “выставочный комплекс”, вопло- щающийся прежде всего в много- численных всемирных выставках, но также и в музеях, школах, архитектуре, туризме, моде и в повседневной жизни. В результате туристический образ Вены непре- менно включал этническое раз- нообразие ее обитателей – венгер- ских цыган, богемских кормилиц, балканских мусульман, евреев из Галиции, а “Колониальная вы- ставка” в Марселе в 1922 году была пространственно отделена от города как “упорядоченный и контролируемый симулякр импе- рии” (Driver and Gilbert, P. 143). Обе книги убедительно демон- стрируют, что не только и даже не столько прочные экономические связи метрополии и колоний, сколько имперское воображаемое, расцветшее посредством увеличи- вающейся совокупности зданий, мемориалов, а также историй и образов, ими воплощаемых, лежа- ло в основе общественной жизни европейских столиц ХIХ – первой половины ХХ вв. Однако коллек- тив авторов сборника, интереснее, как кажется, показывает, что увле8 Насколько мне известно, эта метафора принадлежит американскому теоретику искусства Тимоти Митчеллу (См.:Timothy Mitchell. Orientalism and the Exhibitionary Order // Nicholas Dirks (Ed.). Colonialism and Culture. Ann Arbor, 1992. Pp. 289-300). 409 Ab Imperio, 4/2006 чение колониальными товарами и образами, наводненность ими викторианских домов и улиц, а также нарастание ценности им- перскости для повседневного по- ведения европейцев сочетались с беспокойством по поводу того, что “другие” все более “по-хозяйски” вели себя в кварталах городов. Одно дело – глазеть на них как на экспонаты всемирных выставок, а другое дело – понимать, что они собираются обосноваться по соседству с тобой всерьез и надол- го. Космополитизм европейских столиц обнаруживал здесь свою ограниченность, а в двадцатом веке, когда началась усиленная иммиграция из бывших колоний, колониальные рефлексы британ- цев вспыхнули с новой силой. Од- ной из причин послужило то, что для многих из них деколонизация осталась процессом принципи- ально невидимым, происходящим где-то там, вдали от дома. Когда “чужие” по нарастающей стали селиться в Манчестере и Бирмин- геме, воспоминания об империи всколыхнулись, и, как пишет в послесловии к сборнику Билл Шварц (Bill Schwarz, “Afterword. Postcolonial Times: The Visible and the Invisible”), “фигура белого человека вновь вышла на поверх- ность – как раз тогда, когда ожи- далось ее полное исчезновение” (P. 271). Так что одержимость англичан историями имперского прошлого может быть прочтена как симптом их неспособности из- гнать из коллективного бессозна- тельного фигуру опасного чужака, от которого они зависят не только экономически, но и культурно: без него не на чем будет основывать претензии на моральное и расовое превосходство. В книге Баклер, построенной, повторим, на текстах петербурж- цев ХIХ века, о “других”, не- русских, и местах их обитания в городе речи не идет. Отражает ли книга “слепое пятно” культурного зрения петербуржцев, действи- тельно мало интересовавшихся “инородцами”, по крайней мере в качестве достойной увековечи- вания темы? Или, пытаясь про- блематизировать петербургский миф, Баклер не сумела перед ним устоять, нарисовав в своей книге выразительный портрет “белого” Петербурга белых ночей, равно- душного и к своим, и к чужим? Отношение литераторов поза- прошлого века к представителям меньшинств располагалось, как мне кажется, между такими край- ностями, как этнографический гу- манизм А. П. Чехова, описавшего в “Острове Сахалине” гиляков, айнов и формы их эксплуатации “титульной” нацией, и шовинисти- ческим консерватизмом тех, кого тревожило расширение прав евреев на получение высшего образова- ния: “А хозяин в России – русский 410 Рецензии/Reviews Софья ЧУЙКИНА Elena Hellberg-Hirn, Imperial Imprints: Post-Soviet St.-Petersburg (Helsinki: SKS / Finnish Literature Society, 2003). 446 pp. Bibliography , Index. ISBN: 951-746-491-6 (hardback edition). Каждый год в России и за рубежом выходит в свет зна- чительное количество книг о Петербурге – исторических, куль- турологических, архитектурных, научно-популярных. Эта волна стала особенно многочисленной в канун трехсотлетнего юбилея города. Рецензируемая книга стоит несколько особняком в этом ряду. Это едва ли не единственная работа, исследующая Петербург постсоветский. Основной ее за- мысел – повернуть дискуссию о Петербурге в новое русло, доба- вив социологическое измерение и критический взгляд на современ- ное развитие города. Автор иро- низирует по поводу российской традиции “петербурговедения”, отмечая также, что не ставит целью написание “культурной истории” города. Вместо этого выбирается “постмодернист- ская” перспектива рассмотрения, позволяющая изучать процес- сы “постмодернистской урба- нистической идентификации”. Монография написана в жанре “cultural studies”. Источниками народ, и никак не инородцы” (И. С. Аксаков). Петербуржцы, конечно же, посещали лавки ко- лониальных товаров по пути к загородным дачам и любовались мавританскими мотивами инте- рьеров, но реальные “чужие”, живущие с ними по соседству, по- хоже, не заняли в их воображении большого места. Сегодня, когда в классическом городском про- странстве сформировались раз- нообразные этнические анклавы, а межкультурные контакты далеко не всегда заканчиваются мирно, петербургский миф обнаружива- ет себя как миф нарциссически зациклившегося на себе и своей культурной роли города. Параллелями между импер- ским прошлым и настоящим Европы завершают авторы свои очерки. Провозглашая Лондон постколониальным городом, ре- дакторы сборника сетуют, что еще долго, наверное, нужно ждать, пока статуя Джавахарлала Неру будет возведена на Площади Парламента. Автор книги о Пе- тербурге описывает противоречия празднования его трехсотлетия, в которых столь выразительно проявилась имперская носталь- гия правящей элиты. Имперская история, глубоко отпечатавшаяся в создании и использовании го- родских пространств, еще долго будет преследовать сторонников иных культурных политик. ...