От Редакции: Мир Памяти? Примирение с Прошлым и Через Прошлое

13 Ab Imperio, 4/2004 ОТ РЕДАКЦИИ Открывая новую тему 2004 года в AI 1/2004, мы спрашивали себя и наших авторов: есть ли у империи память? Если рассматривать память – в самом широком смысле – как актуализацию личного переживания прошлого, то возможно ли единое восприятие прошедших событий в полиэтническом политическом организме? И есть ли альтернатива разрушительному конфликту, вызываемому легитимизацией множе- ственных “памятей”, сосуществующих в явном или подавленномвидев “имперском”обществе?Иначеговоря,можноли достичь согласия между субъектами вспоминания? Подводя итоги четырех тематических номеров 2004 года, мы должны признать, что не столько получили однозначные ответы, сколько осоз- нали необходимость переформулировать исходные вопросы. Очевидно, что проблема заключается не в том, существует или нет некая особая “имперская” память, а в ее сущностных особенностях. Гораздо чаще упрощенно понимаемой ситуации монолитной и мобилизующей “на- циональной памяти” встречается имперская ситуация множественных версий памяти, вынужденных сосуществовать в некоем доброволь- ном или насильственном симбиозе. Если согласиться с тем, что идея единого“политического субъекта” является скорее “фантазией, которая МИР ПАМЯТИ? ПРИМИРЕНИЕ С ПРОШЛЫМ И ЧЕРЕЗ ПРОШЛОЕ 14 От Редакции, Мир памяти? всегда противоречит эмпирической реальности конфликтующих социальных групп и интересов”,1 то ситуация конфликта между субъектами памяти оказываетсяуниверсальной.Действительно,обычно память группы оформляется и сохраняется во взаимодействии с дру- гими групповыми нарративами памяти (диалоге / отталкивании) и в ходе внутреннего диалога. Проблемной и уникальной должна, скорее, считаться ситуация торжества некой нормативной версии памяти – по- добно тому, как уникальной и требующей особого анализа является ситуация функционирования общества как единого политического субъекта / публичной сферы. Не исследованы вполне также механизмы смены универсализиру- ющих нарративов памяти. В принципе, монологичная “национальная память” и есть один из ответов на дилемму имперской ситуации, ибо она призвана подавить дестабилизирующее многоголосие во имя од- ной-единственной версии прошлого. Ситуация множественной памяти, в свою очередь, столь же есте- ственна, сколь опасна и – в пределе – деструктивна. Отсюда – важ- нейшая роль институтов и практик, форматирующих память, в том числе (а, может быть, и в первую очередь) – историографии. О формах зависимости культур памяти от идеологических и структурных факто- ров, в частности на постсоветском пространстве Восточной Европы, см. статью Штефана Требста в методологической рубрике настоящего номера. Более того, оборотной стороной демократизирующего потенциала памяти, уравнивающей всех “субъектов воспоминания” с точки зрения легитимности индивидуальных версий прошлого, является жесткость и даже тоталитарность господства победившей версии. Там, где историки, пусть даже какая-то небольшая часть рационально мыслящего профессионального сообщества, могут найти общий язык и начать диалог, “рядовые” носители памяти, особенно памяти трав- матической и разделяющей, оказываются неготовыми к компромиссу с прошлым. Этот парадокс как нельзя лучше иллюстрируют публику- ющиеся в методологическом разделе настоящего номера размышления Рональда Суни о проблемах армяно-турецкого диалога о Геноциде. Как мы видели на материалах тематических номеров этого года, па- мять может служить как мощным ресурсом межгруппового конфликта 1 Harold Mah. Phantasies of the Public Sphere. Rethinking the Habermas of Historians // Journal of Modern History. 2000. Vol. 72. P. 155. 15 Ab Imperio, 4/2004 (2/2004), так и фактором, мобилизующем и объединяющем сообщество (3/2004). В этом номере нас интересует несколько иной аспект: как кор- ректируется память о прошлом в результате изменения сегодняшней конъюнктуры, исчезновения былых конфликтов или даже отдельных их участников? Вслед за нашими авторами, мы вынуждены признать, что наиболее распространенный и “достижимый” вариант примирения конфликтных версий памяти предполагает инсценированный “диа- лог памятей”, модель имперской ситуации, где доминантный субъект говорит сразу от лица всех участников диалога. Именно так возвра- щалась память о еврейском присутствии в Европе в постхолокостный европейский контекст, и те же процессы мы наблюдаем сегодня на постсоветском пространстве (см. интервью с Яном Гроссом, а также статьивисторической рубрике). Когда в Европе фактически не осталось европейских евреевкакзаметногосубъекта-носителяживойколлективной памяти, создалась возможность для изобретения того еврейского про- шлого, которое можно достаточно безболезненно прописывать в новые национальные исторические нарративы и нарративы памяти. О том же свидетельствует классическая немецкая ситуация “­ преодоления прошлого”: с исчезновением живых свидетелей и участников войны она превратилась в ситуацию “примирения с про- шлым”, потому что ныне живущему поколению нужны такая память и такое прошлое, с которым можно жить достойно и спокойно. От лица уходящих носителей живой памяти о фашизме они заговорили об интимной стороне войны, о немецких страданиях и жертвах, примиря- ясь с прошлым, которого раньше полагалось стесняться, и возвращая память, ранее маргинализированную как в общест-венном сознании, так и в профессиональной историографии (см. статью Норберта Фрая в методологической рубрике). Дополнительный импульс этим процессам дало объединение Германии и поиск оснований единства немецкой нации. Примирение с прошлым в позитивном смысле слова означает рас- ширение границ памяти, умножение актуальных субъектов и сюжетов прошлого. Довольно часто это влечет признание своей (личной, груп- повой, национальной) вины и моральной (а иногда и юридической, и финансовой, как в случае с реституциями) ответственности. Насколько реалистичнауспешнаяреализациятакогопроектаненауровнепрофесси- ональнойисториографиииофициальнойполитики,нонауровнемассового сознания (памяти)? И в какой форме он возможен помимо “империи 16 От Редакции, Мир памяти? памяти” – ведь в памяти, как и в историографии, множественные ли- нии воспоминания должны подчиняться некой единой организующей логике нарратива, а не распадаться на отдельные истории о былом. Иначе субъект памяти рассыпается на множество субъектов и теряет способность к коллективному (или индивидуальному осознанному) действию. Эту коллизию особенно интересно иллюстрирует представ- ленный в номере форум о Великом княжестве Литовском как объекте воспоминания: память о Великом княжестве меняет свои исторические очертания и мифологические функции в зависимости от того, в какой парадигме она воспринимается: “имперской” или “национальной”. Причем у последней тоже есть свои вариации, связанные со спец- ификой литовского, украинского или белорусского национального проектов. Наконец, отдельной темой номера является “советское наследие”, которое, актуализируясь, выступает в качестве советской “имперской памяти”. Речь идет о советских мнемопроектах, таких, как: “советский народ” – статья П. Варнавского; “народы-коллаборционисты” – статья Э.-Б. Гучиновой и др. Особого внимания заслуживают исследования о том, как общее советское прошлое, существующее сегодня в различных версиях памяти, неизбежно объединяет прошедших через него людей; и, наконец, о перестройке как моменте памяти (блок статей в рубрике Социология, Этнология, Политология). Отдельная группа материалов (архивная публикация и следующий за ней форум) посвящена консти- туционному проекту Андрея Дмитриевича Сахарова, который рассма- тривается как вариант преодоления советского прошлого, во многом ограниченный дискурсивными рамками этого самого прошлого. Редакция AI благодарит Александра Филюшкина, организовавшего форум, посвященный Великому княжеству Литовскому как “меступа- мяти”, а также Йоханана Петровского-Штерна, любезно согласившегося прокомментироватьстатьи,посвященныевозвращениюпамятиоеврейском присутствии в постсоветской Восточной Европе. Редакция Ab Imperio: И. Герасимов С. Глебов A. Каплуновский M. Могильнер A. Семенов ...