The Problems of Empire in Imperial Russia

SUMMARY:

В начале своего комментария Кимитака Мацузато высказывает сожаление в связи с ограниченными финансовыми возможностями VII Всемирного конгресса славистов (по сравнению с предыдущим конгрессом в финском Темпере), не позволившими участвовать в конгрессе многим восточно-европейским исследователям. Кроме того, автор призывает осуществлять предварительный контроль качества докладов. Мацузато сомневается в своевременности европейской ориентации Конгресса (официальная тема “Европа – наш общий дом”). Он отмечает, что “евразийская” проблематика, характеризующая развитие дисциплины за последние пять лет (изучение евразийского ислама, конфликтов в Средней Азии и проч.), была представлена недостаточно. Переходя к анализу влиятельного направления, которое Мацузато называет “империологией”, автор говорит о необходимости разработки теоретической модели, которая позволила бы осмыслить накопленный за эти годы эмпирический материал. Перечисляя панели, от которых можно было ожидать подобной теоретической рефлексии (“Языки самоописания империи и нации: наука, идеология и идентичность в Российской империи” – одна из панелей, организованных Ab Imperio; панель самого К. Мацузато “Новые направления в российской империологии: межимперское сравнение, региональные и социально-экономические подходы”; панели, организованные Стивеном Велыченко и Доном Ровни в рамках проекта по изучению нерусских чиновников на периферии империи), Мацузато констатирует отсутствие объединяющей их теоретической рамки. Отметив этот недостаток, автор упоминает и о достоинствах, выделяя основные направления “империологии” на основе представленных на конгрессе “эмпирических докладов”: ментальная география; изучение пограничных территорий; влияние внешнего мира на имперское управление. Коротко анализируя потенциал каждого из направлений, Мацузато приходит к выводу о принципиальном значении “империологии” для понимания специфики такого сложного и многоуровневого “мегапространства”, как “славянская Евразия”.

Ян Кусбер начинает свой комментарий с обзора современного “возвращения империи” в историографию и политический анализ. Он критически оценивает возможности парадигмы, в которой империя является синонимом империализма, т.е. описывается через экспансию и контроль. Кусбер призывает изучать восприятие (прежде всего – собственным населением) того или иного государственного образования в качестве империи. В этом он усматривает наиболее интересный аспект современного “возвращения империи” и призывает журналы, подобные Ab Imperio, заняться соответствующим теоретическим осмыслением накопленного за последние десятилетия эмпирического опыта. Берлинский конгресс, по мнению Кусбера, также дает богатую пищу для подобного осмысления: так, “имперские” панели оказались дисциплинарно разделенными между историками, политологами и специалистами по новейшей истории; более того, на исторических “имперских” панелях преобладали доклады, посвященные концу XIX и XX вв., игнорировались конец XVIII и первая половина XIX века, когда Россия утверждала себя как великую державу; в докладах недоставало методологической рефлексии о природе феномена империи. Примером подобной рефлексии Кусбер считает исследования в области географического воображения – в связи с этим он анализирует доклад Клаудии Вайс о Сибири в российской идентичности. Кусбер также характеризует широко представленное на Конгрессе направление этнизации, или национализации, истории Российской империи/CCCР, восходящее к пионерскому исследованию А. Каппелера “Россия как многонациональная империя”. Доклады демонстрируют две тенденции в рамках этого направления: развитие узконациональной перспективы, порой – с позиции жертвы; гораздо более плодотворное обращение к теме взаимодействия на разных уровнях различных национальных и этнорелигиозных групп населения империи (доклады Марте Рольфа, Дариуса Сталюнаса и др.). Особо Кусбер останавливается на изучении империи как форматирующего элемента культурных и социальных идентичностей, приводя в пример доклады С. Шаттенберг о культурной истории имперской дипломатии; А. Семенова об империи, национальном вопросе и либеральном дискурсе в 1905 г.; Р. Уортмана о первых русских путешественниках, для которых абстрактная идея империи как воплощения мощи была движущей силой в конкретных путешествиях и открытиях; А. Каплуновского о влиянии империи на социальные идентичности и практики; М. Могильнер о российской физической антропологии. Именно в этом направлении Кусбер усматривает значительный потенциал для эмпирических исследований.

В целом, имперские панели Берлинского конгресса продемонстрировали отсутствие некой единой универсальной “имперской идентичности” и показали перспективность изучения имперской истории с точки зрения отдельных групп и деятелей, формировавших во взаимодействии и в противостоянии друг другу имперские идентичности, восприятие, практики, политику.

Уильям Розенберг публикует текст своего выступления на Конгрессе в качестве комментатора на одной из панелей, организованных Ab Imperio: “К новой имперской истории России: структура и динамика имперского общества” (докладчики И. Герасимов, А. Каплуновский, Ч. Стенвейдл). Розенберг начинает свой комментарий с резюме проекта журнала Ab Imperio по созданию новой имперской истории и проблематизации категории “империя” как системы разноуровневых имперских интеракций и языков самоописания. Выделяя в качестве особенно плодотворных направлений изучение пограничных состояний и практик проведения границ (часто не совпадающих с политическими границами), имперских дискурсов и языков и т.д., Розенберг концентрируется на аспекте, упущенном, по его мнению, в проекте Новой имперской истории: империя, считает он, должна рассматриваться также и как набор решений (в практической сфере, также как в сфере восприятия и идеологии) целого ряда взаимосвязанных проблем, стоявших как перед Российской империей, так и перед Советским Союзом. Даже факт коллапса империи должен быть историзирован в этой перспективе: поддерживавшие существование империи сети взаимодействия и дискурсивные инструменты исчерпали свои возможности в деле разрешения возникавших в ходе жизнедеятельности империи проблем. Более того, по мнению Розенберга, сравнение и типологизация империй должны основываться не на структурах доминирования и субординации и не на типологии дискурсивных проекций “себя” и “другого”, а на разборе проблем, которые империи должны были решать, и на оценке эффективности методов, позволявших (или не позволявших) решать эти проблемы. Далее Розенберг разбирает два блока таких проблем, имеющих непосредственное отношение к представленным на панели докладам: проблема разрешения международных конфликтов и проблема управления империей. Он представляет проблематику каждого из докладов в категориях “проблем” и “решений” и показывает, как такой подход позволяет выйти за пределы “локальных” сюжетов изучения множественной и динамичной имперской идентичности и увидеть связь между проявлениями империи как снаружи, так и внутри. Наконец, Розенберг переходит к заключительному теоретическому тезису, который является реакцией на замечания И. Герасимова о необходимости отказаться от детерминистского взгляда на имперскую историю и о укорененности этого взгляда в концепции “двойной поляризации” общества Л. Хеймсона. Розенберг считает, что эта концепция не столько обосновывала коллапс режима и неизбежность революции, сколько указывала на дополнительные проблемы, которые этот режим должен был решать (и не мог). В отличие от докладчиков, Розенберг склонен оценивать комплексность “социальной ткани” позднеимперского общества не как свидетельство его способности к самореформированию и развитию, но как слабость, как ситуацию, порождающую дополнительные “проблемы”. Таким образом, принимая установку Новой имперской истории на изучение империи как динамической системы, У. Розенберг считает, что форматом для подобных исследований должно стать изучение отношений между исторически возникающими проблемами, связанными с принятыми в этом регионе имперскими практиками и их восприятием, и имеющимся в наличии набором возможностей для их разрешения.