Stalinist Values: The Cultural Norms of Soviet Modernity, 1917–1941 by David Hoffmann, and: Caviar with Champagne: Common Luxury and the Ideals of the Good Life in Stalin’s Russia by Jukka Gronow (review)

347 Ab Imperio, 1/2005 Сергей ЕКЕЛЬЧИК David Hoffmann, Stalinist Values : The Cultural Norms of Soviet Modernity, 1917-1941 (Ithaca: Cornell University Press, 2003). xiii + 247 pp. Index. ISBN: 0-8014-8821-4. Jukka Gronow, Caviar with Champagne: Common Luxury and the Ideals of the Good Life in Stalin’s Russia (New York: Berg, 2003). xi + 196 pp. Subject Index. ISBN: 1-85973-638-6. Книги Дэвида Хоффмана и Юкки Гронова идеально допол- няют друг друга: обе посвящены переменам, происходившим в советской идеологии и обще- ственных ценностях в сере- дине 1930-х гг. Однако авторы монографий анализируют эти трансформации по-разному. У Хоффмана перемены в советском культурном ландшафте изобра- жены широкими мазками. Он не только старается охватить все сферы общественной жизни, но и рассматривает большой период от революции доначалаВеликой От- ечественной войны, а также про- водитпараллелисосходными про- цессами, которые имели место в европейских странах. Гронов же избрал микроисторический подход. Он сосредоточил свое основное внимание на периоде 1933-1937гг.и,вчастности, на по- явлении новых потребительских товаров, которые стали символа- ми “сталинского изобилия”. Изменения в культурной атмосфере середины 1930-х гг. были замечены еще современни- ками. Откат от революционного радикализма предыдущего деся- тилетия выражался в новом отно- шении к семье и школе, абортам и гомосексуализму, царскому прошлому и литературной клас- сике, стилю одежды и нормам поведения. Лев Троцкий заклей- мил, как известно, этот поворот к консерватизму и благопристой- ности как советский Терми- дор – предательство сталинской 348 Рецензии/Reviews бюрократией революционных идеалов. Другой современный комментатор, американский со- циолог русского происхождения Николай Тимашев, интерпрети- ровал эти изменения как “вели- кое отступление” от коммунизма назад, к традиционным русским ценностям. Позднейшие за- падные исследователи шли по тому же пути. Большинство из них усматривало в сталинских культурных трансформациях отступление от революционного радикализма или даже от соци- ализма как такового. Социаль- ную же подоплеку этих процес- сов находили в неформальном соглашении между властями и “новым средним классом”. Хоффман, однако, исходит из того, что сталинизм не имел ни- чегообщегосотказомотсоциали- стических идеалов. Сталинский режим никогда не отказывался от таких основополагающих социалистических проектов как создание нового общества и советского человека. По всей видимости, к середине 1930-х гг. изменились лишь средства до- стижения этих целей: партийное руководство возродило тради- ционные общественные струк- туры и ценности в обновленной форме как наиболее эффективные инструменты государственно- го контроля (Hoffmann, P. 9). Хоффман считает, что советский эксперимент с самого начала был не отрицанием западной модели современного общественного развития (так приходится пере- водить удобный английский тер- мин “modernity”), а ее составной частью. Вовлечение масс в поли- тику и стремление правительства к рациональному управлению обществом было присуще со- циалистической системе в той же мере, что и другим наслед- никам идей Просвещения. Эф- фективность, гигиена, трезвый образ жизни и культурные блага были в списке общественных ценностей как социализма, так и капитализма. Несмотря на кол- лективистский пафос, советская массовая культура была лишь вариантом массовой культуры современности. Хоффман практически не уделяет внимания культуре в ее узком значении (литература и искусство). Понимание этого термина в его работе ближе к бо- лееширокомузначению,которым оперирует современная антро- пология: культура как образ жиз- ни, общественные ценности и мировоззренческие ориентации. Первая глава книги, например, посвящена усилиям советского государства по приучению масс к порядку и гигиене. Понятие “культурности”, рано вошедшее в большевистский лексикон, подразумеваловоспитаниеновой 349 Ab Imperio, 1/2005 личности, являвшееся частью процесса общественных пре- образований. Личная гигиена и чистая одежда отвечали не только эстетическим, но и эко- номическим требованиям со- ветского государства; проблемы гигиены, труда и трезвости в повседневной жизни были тесно взаимосвязаны. В 1920-е гг. иде- ологи осуждали пьянство, игру в карты, бильярд и танцы как упадническоевремяпровождение. Сознательные советские люди должны были предаваться “куль- турному отдыху”, который мог включать занятия физкультурой, просмотр фильмов и пьес, уча- стие в различных кружках и т.п. Как показано во второй главе, в начале 1920-х гг. партия установила контроль над мораль- ным обликом своих членов, которые должны были служить примеромостальномунаселению. Несмотря на то, что “моральный кодекс строителя коммунизма” был, как известно, принят намного позже, неписаный свод пове- денческих норм установился еще в довоенный период. За его соблюдением следили комиссии партийного контроля, а “Боль- шой Террор” конца 1930-х гг. свидетельствовал о том, что партийные идеологи связывали моральное разложение с поли- тической неблагонадежностью. Обвинения в пьянстве, разврате и взяточничестве часто исполь- зовались для дополнительной компрометации членов партии, которые арестовывались как “троцкисты”, “шпионы” и “вре- дители” (Hoffmann, P. 76). Последние три главы книги Хоффмана посвящены собствен- но реформам середины 1930-х гг. Снаибольшейконтрастностью они проявились в государствен- ной политике по отношению к семье. В первые годы рево- люции семья представлялась буржуазным общественным институтом, освящавшим по- рабощение женщины. Раннее советское законодательство облегчило развод и узаконило аборты, но в 1930-е гг. совет- ское правительство ударилось в противоположную крайность. Было ли это возвратом к тради- ционным ценностям? Хоффман считает, что сталинское руко- водство не восстановило тра- диционную патриархальную се- мью, а использовало эту форму общественной организации для достижения своих политических целей: укрепления дисциплины, более полной идеологической индоктринации и увеличения рождаемости. По сути, подобное возрождение авторитета семьи происходило и в других странах. Из бастиона, защищавшего частную жизнь от вторжения государственной власти, семья 350 Рецензии/Reviews превращалась в первичную ячейкуполитическоговоспитания и общественной мобилизации. После продолжительной пропаганды революционного аскетизма, в середине 1930-х годов Сталин сменил курс и призвал к увеличению объемов производства потребительских товаров. Построенный в СССР социализм – несмотря на то, что партия считала законченной только конструкцию его “ос- нований” – уже представлялся обществом, в котором воцари- лись бы изобилие и счастье. Хоффман справедливо отмечает, что это определенно совпадало с пожеланиями населения, но проблема была в несоответ- ствии реальности мечтам. Элита сталинского общества могла наслаждаться социалистиче- ским изобилием, в то время как газетная реклама предметов ро- скоши только раздражала массы (Hoffmann, P. 131). Как увидим ниже, Гронов интерпретирует “сталинское изобилие” по- другому. Наконец, Хоффман показы- вает, что зрелый сталинизм был периодомподчеркнутогосоциаль- ного единства. После вступле- ния в силу Конституции 1936 г., деление советского общества на классы утратило прежнее идеологическое значение. Культ личности Сталина стал важней- шим объединяющим элементом официального дискурса. Реаби- литация русской литературной классики и национальных героев обеспечила национальное един- ство, хотя другие республики чествовали своих собственных исторических лидеров и великих писателей – разумеется, если те были друзьями России. Как и в нацистской Германии, в СССР фольклор стал орудием полити- ческой мобилизации. Если цели и методы сталин- ского руководства имели так много общего с современными социальными процессами в других странах, каковы же были отличительные черты советской социальной инженерии 1930- х годов? Хоффман указывает, прежде всего, на идеологию коллективизма и на насиль- ственные методы достижения социального единства. Его тео- рия позволяет также по-новому взглянуть на послевоенный кризис советской системы. Если Советский Союз являл собой один из проектов, нацеленных на воплощение идеала рацио- нального государственного устройства, экономического контроля и социальной защи- ты, то весьма закономерным выглядит то, что СССР распался именно в эпоху, когда западные государства отказались от актив- ного вмешательства в эти сферы, 351 Ab Imperio, 1/2005 то есть в эпоху Тэтчер и Рейгана (Hoffmann, P. 188). Единственным недостатком книги Хоффмана представляется то, что ее содержание не вполне соответствует названию. “Обще- ственные ценности сталинизма” менялись и во время войны, и после нее. Однако последние двенадцать лет сталинского ре- жима находятся вне поля зрения автора. В результате читатель не имеет возможности узнать отаких чертахкультурыпозднегосталиниз- ма,как,например,антисемитизм и антиамериканизм. В то же время, первые главы книги анализируют, в основном, общественные про- цессы 1920-х гг., не имеющие непосредственного отношения к становлению сталинизма как культурной системы. Книга Юкки Гронова, на- против, отличается четким хро- нологическим фокусом на событиях 1930-х гг. Гронов не претендует на объяснение глобальных процессов. Глав- ное достоинство его анализа – в умении использовать не- значительные детали для нового освещения социальных пере- мен сталинского времени. Он сосредоточил свое внимание на переменах, произошедших в отношении государства к по- требителю в годы, когда совет- ское руководство сознательно начало массовое производство товаров, которые раньше счи- тались “предметами роскоши”. Тезис Гронова состоит в том, что шампанское, черная икра, шоколадные конфеты, духи и патефоны были превращены в символы благополучия вне за- висимости от того, действитель- но ли большинство советских семей пользовались ими. Они были символами грядущего изобилия (Gronow, Pp. 9, 14-15). Впрочем, Гронов показывает, что в конце 1930-х гг., когда советские заводы уже произ- водили миллионы патефонов и бутылок шампанского, эти символы лучшей жизни дей- ствительно превращаются в товары широкого потребления, но не теряют при этом своей символической функции. На- пример, правительство ни- когда не обращало такого же внимания на производство пива (будничного напитка без ауры аристократизма), как на произ- водство шампанского, хороших вин и коньяков (Gronow, С. 30). Ведь бывшие “предметы роскоши” на полках советских магазинов подчеркивали, что при социализме все советские люди живут – или скоро будут жить – как раньше жили аристо- краты и богачи. Пропагандистский эффект появления новых советских потребительских товаров уси- 352 Рецензии/Reviews ливался тем, что их производила эффективнаяимеханизированная советская промышленность. На смену мороженому, делав- шемуся вручную на маленьких предприятиях, пришло моро- женое из холодильных машин, первое поколение которых было закуплено в Америке. Во время визита в США в 1936 г. Анастас Микоянбылвосхищенмассовым производством гамбургеров. Перед войной в Москве уже появились киоски, торгующие гамбургерами, но эта традиция не успела привиться. Поскольку “сталинское изо- билие” было новым феноменом, органы НКВД не вполне со- риентировались, в чем именно следовало обвинять “врагов на- рода”, работавших в пищевой промышленности. В результате, одни оказались виновными в уничтожении ценных сортов винограда с целью сорвать массовое производство высо- кокачественного шампанского (Gronow, Pp. 17-21). Другие, напротив, вредительски созда- вали хорошие рестораны, чтобы вызвать недовольство простых рабочих (Gronow, Pp. 111-113). Но главная опасность прошла мимо внимания доблестных че- кистов:новыесимволыизобилия формировали нового советского потребителя, который теперь ожидал большего от государства и мог обидеться на советскую систему,еслиегочаяниянеоправ- дывались (Gronow, P. 146). К сожалению, в книге Гро- нова не поясняется, какие именно трансформации в при- роде сталинизма вызвали по- явление “символов изобилия”. Ее автор утверждает, что с се- редины 1930-х гг. государство “использовало не только кнут, но и пряник” (Gronow, P. 5), но не указывает на причины этого. Мы узнаем, что тема “изоби- лия” муссировалась в советской печати во время обсуждения Конституции 1936 г. и перед выборами 1937 г. (Gronow, P. 2); однако остается неясным, поче- му она попала в фокус политиче- ской пропаганды. В книге также утверждается, что производство качественных потребительских товаров в Советском Союзе могло бы служить еще одним доказательством его выдаю- щейся роли в мире (Gronow, P. 3), но логическая связь в данном случае не вполне ясна. Сказыва- ется то, что автор не соотносит изменения в потребительской сфере с современными им документами идеологического характера и политической ри- торикой. Например, заявления политического руководства о построении основ социализма в СССР могли находиться в прямой связи с переменами и 353 Ab Imperio, 1/2005 в реальной, и в символической политике по отношению к рядо- вому потребителю. В целом и Хоффман, и Гронов существенно расширяют наше представление о повседневной жизни и культурных ценностях сталинского времени. Несмотря на разницу в подходе и мето- дологии, обе книги по-своему убедительны. Они, несомненно, произведут впечатление на спе- циалистов-историков. Хотелось бы надеяться, что со временем обе монографии появятся и в русском переводе. Thomas GOUMENOS Dmitry P. Gorenburg, Minority Ethnic Mobilization in the Russian Federation (New York: Cambridge University Press, 2003). 297 pp. Bibliography, index. ISBN: 0-52181807 -9. The study of ethnic mobilization has received a rather unbalanced interest in the growing literature on nationalism and ethnic politics. On the one hand, the term “mobilization ” appears quite often in the various studies of nationalism. However, in most cases this concept is not thoroughlyexaminedanditisemployed in a vague way. Moreover, the books and articles dealing with the issue of nationalist mobilization try, as a rule, to relate mobilization to the causes of the emergence of nationalism. Dmitry Gorenburg’s book is an eloquent attempt to overcome both these shortcomings as it locates at the center of his analysis the mobilization process of nationalist movements and changes the orientation of the core research question from why ethnic mobilization occurs to how this develops and what specific form it acquires. His research can be viewed as part of a recent historiographical tendency to tackle the issue of ethnic mobilization explicitly and directly, especially with regard to post-communist Eastern Europe.1 Gorenburg integrates into his theoretical framework the political-pro1 The most similar endeavour is Mark Beissinger’s Nationalist Mobilization and the Collapse of the Soviet State. A Tidal Approach to the Study of Nationalism. New York, 2002.Seealso: Jonathan P. Stein. The Politics of National Minority Participation in PostCommunist Europe.State-building,Democracy,andEthnic Mobilization. NewYork, 2000; Zoltan Barany. Ethnic Mobilization Without Prerequisites. The East European Gypsies // World Politics. 2002. Vol. 54. Pp. 277-307; Philip Roeder. Soviet Federalism and Ethnic Mobilization // World Politics. 1991. Vol. 43. Pp. 196-232 and David D. Laitin. The National Uprisings in the Soviet Union // World Politics. 1991. Vol. 44(I). Pp. 139-177. ...