There is a Real Problem with the Semantic Field of Empire…

SUMMARY:

В рамках открывающей номер 1/2005 дискуссии о перспективах развития Новой имперской истории России и Евразии, редакция Ab Imperio попросила Энтони Пагдена, одного из ведущих историков западноевропейских империй, дать интервью журналу.

На первый вопрос, касающийся возможности использования термина “империя” как аналитической категории после долгого периода делигитимизации концепта империи в рамках социальных и гуманитарных наук, возникших в период расцвета национального государства, Пагден отметил, что погоня за дефинициями “империи” вряд ли сможет помочь нам в определении смысловой нагрузки термина. Э. Пагден напомнил свое собственное определение империи как протяженного государства, в котором одна этническая или племенная группа управляет другими группами при помощи тех или иных средств. По мнению Пагдена, нам следует проследить, какие смыслы исторически придавались концепту империи, в частности, особое значение здесь имеет вопрос суверенитета, который является центральным для понимания феномена империи. В этом смысле “империя” – относительно поздний феномен, появляющийся лишь в конце XVIII века. Даже римляне называли свое государство “республикой” или “принципатом”, и в том и в другом случае имея в виду тип политического режима, а не протяженность и не сложносоставной характер государства. Взаимное влияние империи и христианства привело к новому изобретению Римской империи при Карле Великом, а впоследствии, и к возникновению Священной Римской империи. К XVIII веку, параллельно развитию национального государства, складывается традиция осуждения империи как архаичного порядка. В то же время, употребление термина “империя” становится повсеместным именно в XIX веке, когда новые империи становятся атрибутом могущественного национального государства, это новые “националистические” империи, наличие которых является условием статуса великой державы.

В ответ на второй вопрос о границах семантического поля концепции “империи” и ее взаимоотношениях с такими понятиями как “цивилизация”, “религия” и “колониализм”, Э. Пагден отмечает, что история концепта империи – это история развития концепций суверенитета. Причем, важно то, что в переделах Европы не предполагалось возможности разделения суверенитета, тогда как за пределами Европы, в заморских империях – суверенитет делился с местными элитами. Пагден также считает, что религия и империя были взаимосвязаны теснейшим образом, по крайней мере, в Европе, ведь империя Рима – это (дискурсивное) порождение христианства, а христианская церковь (как институт) – именно имперский феномен. К XVIII веку происходит своеобразная секуляризация империи, которая связывается именно с понятием цивилизации и гражданственности, понимаемыми как свойства нового “коммерческого” общества. При этом подобное понимание империи, как у Бурке, говорившем об “империи свободы”, предполагает участие всех частей империи в общем имперском проекте. Пагден отмечает, что в истории империи важен момент мимезиса и копирования, отражавшийся, в частности, в архетипическом образе Римской империи как великой цивилизирующей силы. Колониализм представляется Пагдену отдельным феноменом, предполагающим существование обширных отдаленных поселений, которые уничтожают либо порабощают местное население и поддерживает с ним очень слабое взаимодействие. В некоторых случаях – в Латинской Америке и в Северной Америке, в Африке, в Австралии, – европейские колонизаторы опираются на технологическое превосходство для осуществления своего господства. Поскольку речь здесь не идет о разделении суверенитета, Пагден рассматривает колониализм как некоторое противоречие самому европейскому имперскому процессу. С другой стороны, концепция империи в XIX веке применительно к континентальным империям Европы имеет еще одно значение – империя придает некую общую политическую идентичность различным землям и обществам, которые иначе не обладали бы ощущением единства (например, в случае Габсбургов).

Отвечая на следующий вопрос о том, насколько полезно в аналитическом плане различие между “заморскими и колониальными” империями морских держав запада и “континентальными и династическими” империями, Э. Пагден выделяет как более плодотворное различие между колониальными (со значительным населением переселенцев) империями и империями, в которых такое население или минимально, или смешивается с населением автохтонным (как в случаях с Оттоманской империей).

Рассуждая о современном интересе к исследованиям империи, Э. Пагден утверждает, что этот интерес, безусловно, подогревается текущими политическими событиями, в частности, ростом американского могущества в мире и дискуссиями внутри американского общества о роли и месте США в мире. В то же время, Пагден не считает возможным рассматривать США как империю, так как современная Америка не делит суверенитет с заморскими территориями. Таким же образом и современный Европейский Союз не может, по мнению Э. Пагдена, рассматриваться как империя, поскольку речь идет о добровольном и равноправном федеративном союзе государств. Пагден не видит возможности использовать исторический опыт империй в исследованиях глобализации, так как глобализация есть лишь экономический процесс, а империя – политическая организация, связанная с суверенитетом. На уточняющий вопрос редакции о возможности использовать опыт взаимодействия и взаимовлияния различных культурных феноменов внутри имперского государства (например, европейского модернизирующего государства и исламских обществ в Российской империи), Э. Пагден соглашается с тем, что при таком взгляде, безусловно, империи прошлого могут дать много любопытного материала о способах выживании и адаптации культурных и этнических меньшинств.

Отвечая на вопрос редакции о возможности и необходимости исследования языков самоописания империи не как отрефлектированного “имперского сознания”, но как различных по происхождению дискурсов, генерируемых разными акторами в империи, Э. Пагден отмечает потенциальную плодотворность такого подхода. В частности, по его мнению, саморепрезентация империи имеет большое значение. В этом контексте большую роль имеет преодоление дихотомии между постколониальными исследованиями и subaltern studies с одной стороны, и политической историей империи – с другой. Критикуя односторонний подход обеих историографических традиций, Э. Пагден призывает к таким исследованиям языков самоописания империи, в которых наиболее широко отражались бы самые различные акторы этих сложных политий.