Possessed: Women, Witches and Demons in Imperial Russia by Christine Worobec (review)

594 Рецензии/Reviews Православная традиция снаб- дила поповичей разными моделя- ми социальной адаптации и уни- версальными для клерикальной среды ценностями и этическими нормами. Через поповичей они были трансплантированы в куль- туру европеизированного светско- го общества России. Характерный для них культ самообразования, социального служения и антифи- листерства оказывал влияние на социальную психологию русской интеллигенции еще в дорефор- менную пору, а после реформ 1860-х гг. в социальном сознании отечественных интеллектуалов утвердились аскетизм, догматизм, отвращение к сентиментальности, мессианство, поиск простой прав- ды – характерные черты личности поповичей. При этом Л. Манчестер дале- ка от того, чтобы безоговорочно признать прямую связь между российской традицией веры в православие и утвердившейся по- сле 1917 года верой в коммунизм. Опровергая доводы последовате- лей Н. Бердяева, исследователь- ница анализирует уязвимые места этой теории и указывает, что во многих странах духовенство явля- ется носителем социальных иде- алов и даже принимает участие в революционных движениях. В этом отношении связь между православием и большевистской революцией является скорее при- мером подобия, чем уникальности исторического развития России и Западной Европы. Результаты исследований Л. Манчестер пока слабо известны российским исследователям. Дис- сертационная работа малодоступ- на широкому читателю. Тем не менее, в российской исторической науке уже появились заинтересо- ванные читатели и последователи Л. Манчестер, напряженно следя- щие за ее научным творчеством и ожидающие выхода ее моно- графии. Судя по рецензируемым работам, у будущей книги есть все шансы стать крупным историогра- фическим явлением в русистике. Ольга ХРИСТОФОРОВА Christine Worobec, Possessed: Women, Witches and Demons in Imperial Russia (DeKalb: Northern Illinois University Press, 2001). xv + 206 pp. Tables, notes, bibliography, index. ISBN: 0-87580-273-7. Монография американской исследовательницы Кристины Во- робек, всесторонне исследующей феномен одержимости в России XVIII – начала XX в., оказывает- ся весьма своевременной в наши 595 Ab Imperio, 1/2004 дни. Феномен кликушества, сто лет назад чрезвычайно интере- совавший и русских ученых, и обывателей, вошедший в худо- жественную литературу и по- литическую лексику, в советское время, не исчезнув совсем, ушел в подполье, но с начала 1990-х гг. вновь стал заметным. Колдовство, порча и кликушество в последние годы стали популярной темой журналистских расследований и телепередач, однако научное осмысление этих феноменов оста- ется на уровне этнографических описаний столетней давности и психиатрических интерпретаций бехтеревской школы.1 В такой си- туации введение проблемы в ши- рокий научный и идеологический контекст, превосходно осущест- вленное К. Воробек, несомненно, способствует более адекватному ее осмыслению. Кликушество в России, как показывает исследовательница, встраивается в один типологиче- ский ряд с феноменами колдов- ства и одержимости в Западной Европе и Новом Свете, но в то же время обнаруживает ряд суще- ственных особенностей, благо- даря которым оно пережило не только свои западные аналоги, но и эпохи Просвещения и по- зитивизма в целом. В XVIII-XIX вв. кликушество было довольно распространенным явлением сре- ди российских крестьян. Этому состоянию были подвержены в основном женщины, полагавшие, что в их теле в результате кол- довской порчи или в наказание за грехи поселился злой дух, при- чиняющий боли и судорожные припадки, кричащий на разные голоса и богохульствующий, особенно во время литургии или в присутствии святыни. Наблю- дателями из других сословий это состояние интерпретировалось по-разному – от действительной бесоодержимости до психическо- го расстройства или притворства с корыстными целями. Монография написана на бо- гатой источниковой базе: автор использовала архивы Преобра- женского приказа и Тайной кан- целярии; “Духовный регламент” и 1 Совсем недавно, впрочем, появилось несколько работ российских историков, в которых эти темы исследуются на современном научном уровне. Историко-куль- турные особенности демонологических представлений и практик в России, их со- циальные функции анализируются в монографиях: Е. Б. Смилянская. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и “духовные преступления” в России XVIII в. Москва, 2003 и А. С. Лавров. Колдовство и религия в России. 17001740 гг. Москва, 2000. Специальный раздел посвящен исследованию кликушества в книге: А. А. Панченко. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. Москва, 2002. 596 Рецензии/Reviews другие правительственные указы и постановления Сената, докумен- ты Святейшего Синода XVIII в.; журнальные и газетные публика- ции, медицинские отчеты и этно- графические записки XIX – нач. XX в.2 Две базы данных включают 260 случаев кликушества в разных районах России с 1820 г. по 1926 г. и 80 случаев колдовских процес- сов в сельских районах России и Украины с 1861 г. по 1917 г. Идеологическая платформа монографии К. Воробек – пост- структурализм в версии М. Фуко и классический текстуальный анализ: автор “перечитывает” работы ученых XIX – нач. XX в., задавшись целью понять, что же реально происходило в опи- санных ими случаях массового и индивидуального кликушества. Очевидно также влияние пси- хоанализа и современных кон- цепций социальной психологии. Как отмечает сама К. Воробек, значительное воздействие на ее исследование оказали методы медицинской антропологии. В по- следние годы представители этой антропологической дисциплины убедительно продемонстрирова- ли, что болезни суть прежде всего метафоры, или “перекодировки” реальностей иного рода: соци- альной, культурной, религиозной. Описывая феномен кликушества и пытаясь обнаружить его корни, Воробек исходит прежде всего из точки зрения психиатров – со- временников изучаемого явления. Однако, следуя позиции рацио- нальной науки, она в то же время отмечает, что использование медицинских ярлыков ведет к редукционизму и игнорированию социального значения и рели- гиозного содержания феномена бесоодержимости. Для изучения этого феномена и его восприятия в России с конца XVIII по начало XX в. исследова- тельница выбирает метафору дра- мы, главные герои которой – клику- ши – в каждой из глав появляются в новом окружении. Осуждаемые государственными чиновниками, но защищаемые церковными ие- рархами XVIII века в первой главе, во второй бесноватые становятся частью грандиозной ритуальной и социальной драмы века XIX, в 2 Автор высказывает сожаление, что материалы волостных судов пореформенного времени оказались недоступными по той причине, что почти все они были унич- тожены после Второй мировой войны (с. 16). Такое утверждение представляется явным недоразумением. Во многих российских областных архивах эти материалы сохранились. Можно, в частности, упомянуть недавно опубликованную книгу: Л. И. Земцов. Волостной суд в России 60-х – первой половины 70-х годов XIX века. Воронеж, 2002, в которой опубликованы решения одного из волостных судов Рязанской губернии. 597 Ab Imperio, 1/2004 которую вовлечены крестьяне и духовенство и переплелись дере- венская магия, паломничества по монастырям, исцеления у мощей святых и самосуды над колдунами. В третьей главе кликуши – пред- мет сострадательного интереса образованных классов русского общества. Этнографы, медики и писатели (Ф. Достоевский, Л. Толстой) второй половины XIX века создали портреты кли- куш – несчастных страдалиц под невыносимым гнетом па- триархальной семьи и рабства. Этот романтический образ, надо сказать, до сих пор не потерял своего очарования для иссле- дователей. В четвертой главе на сцену выходят психиатры рубежа веков, они ставят официальный диагноз – “кликушество” (род истерии), и начинают оспаривать у Православной церкви право опеки над “одержимыми”. В пятой главе дается обобщающий анализ феномена кликушества в социокультурном контексте Российской империи указанного периода. Подробно выявив воз- растной, гендерный и матримо- ниальный статус бесноватых, а также их личный “опыт жертвы”, К. Воробек подчеркивает, что кликуша – это прежде всего роль, неизбежная на “культурной сце- не” той эпохи. Итак, кликушество, подоб- но петушиному бою на Бали в описании Гирца, оказывается квинтэссенцией русской народ- ной культуры XIX в.: в нем как в фокусе высвечиваются народная религиозность и взаимоотноше- ния сельских приходов и мона- стырей; статусы половозрастных групп и социальные конфликты в пореформенной деревне; вос- приятие крестьянами власти, их представления о “нормальном” и традиционные целительские практики; наконец, влияние про- цессов модернизации на народ- ную культуру, демографическую ситуацию и социальную структу- ру русской деревни. Выявляя различные интер- претации феномена, К. Воробек старается оставаться нейтраль- ной, но все же ее симпатии, оче- видно, – на стороне позитивной науки. “Тайный” союзник авто- ра – Н. В. Краинский, психиатр, директор Новгородской клиники, наблюдавший эпидемии клику- шества в конце XIX в. и подробно описавший их в своей книге “Пор- ча, кликуши и бесноватые как явления русской народной жизни” (Новгород, 1900). Психиатры, “просвещенные крестоносцы”, как называет их Воробек, ока- зываются вторыми по важности участниками драмы кликушества в России рубежа XIX-XX веков (подобно тому, как в XVIII в. этим “вторым участником” была свет- ская власть). Вмешавшись в драму 598 Рецензии/Reviews одержимости и пытаясь перепи- сать ее сценарий, медики стреми- лись осуществить экзорцизм не духовными, а мирскими средства- ми, заставив крестьян отречься от суеверий, определив кликушество как аномальное поведение и изо- лировав упорных “бесноватых” в психиатрических лечебницах. Однако их крестовый поход по- терпел фиаско: стало очевидным, что рамки приемлемого поведения в традиционной русской культуре были более широкими и, кроме того, как оказалось, народная ме- дицина гораздо успешнее справ- лялась со стрессом у женщин, чем психиатрические методики (с. 206). Впрочем, и современная психиатрия не предложила ника- ких новых моделей для объясне- ния кликушества по сравнению с тем, что было открыто учеными рубежа XIX-XX вв. (с. 193). Итак, К. Воробек выделяет два основных взгляда на кли- кушество, две мировоззренче- ские парадигмы: Православной церкви, в том числе народного православия, и светских кругов, рациональной науки. Но это не были столь уж противоречивые модели восприятия – различия между ними были скорее количе- ственными: если простой народ, особенно женщины, склонны были видеть последствия порчи почти в каждом несчастном про- исшествии, почти всякую болезнь считали проявлением одержи- мости злым духом3 и с трудом различали блаженных, порченых и колдунов, то приходское духо- венство и монашествующие уже старались разделять одержимых, психически больных, симулянтов и святых подвижников (послед- них признавали часто лишь по посмертным чудесам), причем способы диагностики были самые причудливые, но общие критерии так до конца и не сформиро- вались. Также и ученые, среди которых многие были право- славными, не исключали случаев явной одержимости, но, в отличие от духовенства, полагали число таких случаев ничтожно малым, а число случаев психического заражения – напротив, доминиру- ющим. К. Воробек, к сожалению, недостаточно внимания уделяет тому, чтобы до конца распутать этот сложный клубок, а также прояснить причины, по которым в одной и той же социальной среде поведение одного человека расценивалось как беснование, а 3 Ср. представления о двенадцати лихорадках, дочерях Ирода, способом избавле- ния от которых вплоть до середины XX века было напугать, обмануть, подкупить болезнь; эти представления, очень архаичные в своей основе, имеют более позднее христианское оформление. 599 Ab Imperio, 1/2004 схожее по значению (нарушение норм и устоев, высмеивание вла- сти и т.п.) поведение другого – как юродство во Христе. Однозначного ответа на во- прос, что же такое кликушество, читатель не получит: автора интересует не столько этот фе- номен сам по себе, сколько различные взгляды на него, способы описания и конструиро- вания данного явления – в боль- шей степени социокультурного, чем психо(пато?)логического. Очевидно, как и подчеркивает К. Воробек (с. 103-104), что по- нятие “колдовская порча” может объединять самые разные виды недугов и даже не только болез- ни, но и разнообразные бытовые происшествия, вплоть до самых мелких, например, до перегорев- шей лампочки в коммунальной квартире.4 Точно так же понятие “кликушество” оказывалось (и оказывается до сих пор) в народ- ной культуре концептом, своего рода семантической “крышей” для интерпретации разнородных болезненных состояний, в том числе невротических расстройств разной этиологии, среди которых, вслед за Краинским и Воробек, можно упомянуть внушение, исте- рию, сомнамбулизм, а также более современные медицинские кон- структы вроде синдрома Туретта. Впрочем, подчеркивает автор, эти определения человеческих страда- ний, возникшие в рамках западной медицины последних полутора веков, нечувствительны к этно- культурным различиям, поэтому лишь с большой осторожностью их можно применять к недугам, а точнее – типам поведения, воз- никшим в иных исторических и социокультурных контекстах. В итоге автор, подробно рас- сматривая психопатологические и биологические (эрготизм;5 де- фицит кальция) объяснения кли- кушества, отказывается от них “в пользу вывода о том, что феномен имел социокультурную природу, позволяя социальным акторам, в данном случае наиболее слабым членам общества, снять напряже- ние и изменить свои жизненные обстоятельства” (с. 192). Считая кликушество религиоз- ным компонентом народных пред- ставлений о колдовстве, скорее социальных по своей сути, Воро- бек отмечает, что приступы редко настигали одержимых вне контак- та со святыми объектами и духов- ными лицами (с. 67). Этот тезис, справедливый для православного населения, должен быть несколь4 См. об этом в недавней книге: И. Утехин. Очерки коммунального быта. М., 2001. 5 Отравление спорыньей – плесенью, обильно развивающейся на ржи в дождливые холодные годы. 600 Рецензии/Reviews ко скорректирован в отношении старообрядцев-беспоповцев: бо- лее трехсот лет не имевшие ни священства, ни таинств, многие их локальные группы сохранили до наших дней не только фоль- клорные предания о кликушестве, но и само это явление (впрочем, в модифицированном виде). К сожалению, автор моно- графии, подробно обосновывая тезис о скорее ролевом, нежели медицинском статусе кликуш, о психологических выгодах, полу- чаемых одержимыми от своего нового статуса, не так много внимания уделяет социальному значению этого феномена. Зачем обществу одержимые? Церковь в их лице, подчеркивает Воробек, имела доказательства объектив- ного существования дьявола и чудесные исцеления служили символом торжества над ним. В крестьянском мире кликуши вы- полняли несколько функций: они не только доказывали существо- вание колдунов, но и выкликали их имена, определяя виновников общественных несчастий и, тем самым – способы их устранения; они называли имена нарушите- лей социальных норм, ворожили о пропажах и предсказывали будущее – как правило, за возна- граждение; они сами и истории о них не только назидали, но и раз- влекали деревенскую молодежь. Так что крестьянский мир не только стремился искоренить все, что отклоняется от нормы и на- рушает социальную гармонию (с. 107), но и противоречивым обра- зом нуждался и в колдунах, чтобы приписать им все несчастья, и в их жертвах, чтобы было что приписы- вать колдунам. Жизненная потреб- ность определяла в социальной сети соответствующие ячейки, а уж им пустовать не приходилось. К. Воробек сосредотачивается на одной части этой социальной формулы – на кликушах, но при этом в книге уделено внимание и их антагонистам. Автор утвержда- ет, что со второй половины XIX в. колдовство и в малороссийских, и в великорусских губерниях считалось преимущественно жен- ским занятием, а подозревали в колдовстве маргинальных членов общины, которые были заведомо слабее своих обвинителей (с. 66, 88). Этот вывод, основанный на анализе психиатрических, юри- дических и этнографических от- четов по Украине и центральным губерниям России, увязывается с тезисом Воробек о влиянии ми- граций и отходничества мужчин как стрессового фактора на уве- личение эпидемий кликушества, однако при этом несколько рас- ходится с фольклорными схемами и с данными по стране в целом. Видимо, это обусловлено харак- тером выборки. Действительно, в южнорусских областях, где 601 Ab Imperio, 1/2004 заметно влияние украинской на- родной традиции, ведьма (здесь – колдунья) действительно чаще женский персонаж, но в северных и восточных губерниях, на Урале и в Сибири колдовство почти без- оговорочно оказывается сферой мужской (кроме прочих факторов, здесь большое значение имеет промысловый характер хозяйства, влияющий на гендерный аспект промысловой магии, а также особая роль деревенских ремес- ленников6 ). По всей видимости, и характер источников (среди них важное место занимают описания само- судов над колдунами и других конфликтных ситуаций), и кон- цептуальные предпочтения (при- вычные научные интерпретации ведовских процессов в Старом и Новом Свете), и идеологические пресуппозиции приводят автора книги к некоторой недооценке данных о колдунах-мужчинах и тех женщинах, которые не могут считаться слабыми (к примеру, большухи – хозяйки больших се- мей). Воробек подчеркивает проч- ные властные позиции большух, утверждая, что эти женщины не становились жертвами порчи (с. 203), однако обходит вниманием тот нюанс, что часто именно их об- виняли в колдовстве более слабые члены домохозяйства. Мотивы таких обвинений вполне очевидны – борьба против экономического и морального подавления, стремле- ние к социальному равенству. Итак, описывая страх порчи и агрессию по отношению к предполагаемым колдунам как своеобразную проекцию вины и символизацию стремления к восстановлению социальной гар- монии и к нейтрализации угрозы нормальному течению жизни, Во- робек не уделяет подобного вни- мания тому, что демонологиче- ские представления и практики в равной степени могут оказываться символической проекцией не- гативных социальных чувств (зависти, прежде всего), ведущих к подозрению и обвинению в кол- довстве не слабых, а, наоборот, сильных, богатых, удачливых и независимых членов коллектива, а также специально не рассматри- вает символическое оформление властных отношений, нередко происходившее по той же схеме (колдун как умелый манипулятор и представитель власти как кол6 Интересную разработку этой темы см. в: Т. Б. Щепанская. Странные лидеры (О некоторых традициях социального управления у русских) // Этнические аспекты власти. СПб., 1995; Мужская магия и статус специалиста (по материалам русской деревни конца XIX – XX вв.) // Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. М., 2001; Сила (коммуникативные и репродуктивные аспекты мужской магии) // Там же. 602 Рецензии/Reviews дун). Во всяком случае, именно страхом перед силой и убеждением в возможности колдуна магически повлиять на исход дела в волост- ном суде можно объяснить то обстоятельство, что источники со- хранили в основном случаи, когда жертвами крестьянских самосудов над колдунами были женщины и феминизированные мужчины. Очевидно, для противодействия “колдовству сильных” крестьян- ский мир прибегал к иным пове- денческим тактикам (не угрозам, а дарам и почету), что, конечно, не отразилось в юридических до- кументах, но зато обильно пред- ставлено в фольклоре. Исследовательница приводит несколько объяснений того, что кликушество практически отсут- ствовало на Украине: сведения не отложились в источниках; отход- ничество не получило значитель- ного распространения; наконец, малороссийские крестьяне, плохо понимавшие и церковнославян- ский, и русский язык, не разделяли демонологических воззрений сво- их пастырей и не желали участво- вать в ритуальной драме, разыгры- вавшейся во время православного богослужения (с. 18). Не обсуждая подробно эти факторы, добавлю еще один. Отмечаемый Воробек исключительно женский характер украинского ведовства приводил к тому, что социальные конфликты в повседневных деревенских делах символически выражались во вза- имном обвинении крестьянками друг друга в порче. И напротив, роль кликуши – жалкого и стра- дающего существа – предполагает силу его антагониста, пускай даже только ролевую. Такая ситуация возможна, конечно, лишь при наличии “культурного сценария” мужского колдовства. Однако эта модель может работать, даже если при ее реальном наполнении происходит инверсия гендерных ролей и в роли колдуньи выступает женщина, а в роли кликуна – муж- чина, что, хотя и редко, отмечают источники. В целом, монография Кристи- ны Воробек представляет собой фундированное исследование интригующей и актуальной темы. Богатый фактический материал, живой язык и образный стиль книги делают ее чтение исклю- чительно увлекательным. Книга будет интересна и познавательна не только для историков и антро- пологов, но и для широкого круга образованных читателей. ...