Комментарии / Comments

SUMMARY:

Комментарий Джоффри Хоскинга касается, прежде всего, евразийской “антипарадигмы”, предложенной в статье М. фон Хагена. Хоскинг считает ее интересной, но, в то же время, провокационной. Евразия для Хоскинга – геополитический концепт, она не предлагает модели общества, экономики или культуры, а потому и не стимулирует продуктивное исследование. По мнению комментатора, трактовку евразийской парадигмы следует пересмотреть в свете основного нерешенного вопроса российской истории – вопроса о том, как в России/CCCР достигалась социальная интегрированность общества? Хоскинг приводит собственные размышления по этому поводу, изложенные в его книгах “Россия: народ и империя, 1552-1917” и “Россия и русские”: источники социальной солидарности населения России и живучести империи он обнаруживает в сильном государстве, создавшем эффективный символизм, – во первых, и в сильном местном обществе, объединенном круговой порукой, – во-вторых. Взаимодействие между ними обеспечивали не институты на основе законодательства, а конкретные личности на основе их властных возможностей. Евразийская “антипарадигма” должна помочь уяснить специфику подобной системы (лежавшей, по мнению Хоскинга, в основе российской имперской структуры), воздействие на нее глобальной экономики и прочих геополитических и историко-культурных факторов.

Для Мартина Льюиса в подходе обоих авторов принципиальным является их внимание к пространственным категориям, что, на его взгляд, отражает общую ситуацию в “региональных исследованиях” (area studies) переживающих кризис сложившихся после Второй мировой войны конвенционных группировок национальных конгломератов (Южная Азия, Латинская Америка, СССР и сфера его влияния и др.). В отличие от обычной – “имплицитно географической” – истории, подход Хагена и Хаупта Льюис характеризует как “географически комплексную историю”, т.е. такую историю, которая критически анализирует используемые ею пространственные категории. Если “имплицитно географическая” история естественно воспринимает модель ядра и периферии, то для “географически комплексной истории” отсутствует географическая иерархия, и такие сюжеты, как диаспоры, фронтиры, регионализм и проч. становятся одними из самых существенных. Льюс приветствует переосмысление как европейской, так и российской истории в этом ключе. В то же время он не согласен с выделением евразийской “антипарадигмы” в качестве ключа к осмыслению российской истории. Он подчеркивает, что Евразия остается некой рамкой, в которую вписываются различные метанарративы. Он предлагает другие релевантные варианты “географически комплексной” истории региона: так, значительная его часть может быть осмыслена как “Черноморский мир”, в то время как другая часть вписывается в “тюрко-персидскую” зону. Льюис предлагает авторам, работающим в русле “географически комплексной” истории, расширить привычный репертуар ссылок, включив в них целый ряд еще не востребованных историками работ нового поколения географов.

Признавая достоинства “евразийской антипарадигмы”, Марк Бэссин напоминает о смысловой амбивалентности любого макрогеографического концепта. Он рассматривает три кластера проблем, связанных с использованием концепта Евразии. Первый кластер связан с географической локализацией Евразии. Трактовка, восходящая к теории тектонических пластов (XIX в.), подразумевает под Евразией объединение Европы и Азии в их тотальности в единый геологический субконтинент. Другая трактовка, близкая модели фон Хагена, предполагает наличие определенного пространства многовекового взаимодействия Европы и Азии, где сформировалась специфическая культурная, этнографическая и историческая амальгама. Эта Евразия мыслится как некий третий мир, как географическое пространство российской цивилизации. Третья трактовка рассматривает Евразию в перспективе “глобальной истории” как внутреннюю область европейского и азиатского континентов, на протяжении веков выступавшую ареной взаимодействия многих цивилизаций. Данная трактовка созвучна, например, идее “внутренней Азии” Оуэна Латимора (Owen Lattimore). Здесь Россия и Европа не задают границ концепта.

Следующий кластер проблем связан с полисемантичностью собственно хагеновской интерпретации Евразии (второй из вышеописанных вариантов). В рамках постсоветского пространства существует “российская Евразия”, наиболее близкая идеологии оригинальных евразийцев, и татарстанская и казахстанская “Евразия”, где подчеркивается нероссийская составляющая. Выбор между ними является выбором политическим.

Третий кластер проблем связан с контекстом возникновения как оригинального, так и сегодняшнего “евразийства”: с развалом империи и имплицитным стремлением его восстановить.

Наконец, Бэссин ставит проблему популярности “евразийской антипарадигмы” в США и ее малой распространенности в западноевропейской научной среде. Процесс европейского объединения придает “евразийской антипарадигме”, содержащей свою версию пределов Европы, своеобразное политическое звучание. США не только далеки от этой проблемы, но и характеризуются особым географическим воображением. Именно там “Евразия” имеет потенциал стать тем экзотическим отдаленным пространством, вокруг которого можно сформировать новую академическую дисциплину. Бэссин подчеркивает, что, в противовес представленному фон Хагеном осознанию всей географической и идеологической комплексности концепта Евразии, успех новой “антипарадигмы” в США обеспечивается именно беспроблемностью ее массового восприятия.

Дэвид МакДоналд рассматривает статьи Хаупта и Хагена, прежде всего, как реакцию на интерпретационный вызов, с которым уже более 200 лет пытаются совладать историки России: кому “принадлежит” Россия – Европе или Азии? Обе статьи, по мнению комментатора, напоминают нам о том, что сами понятия “Европа” и “Азия” перегружены смыслами и относительны. МакДоналд упоминает и о современной актуальности этих дискуссий.

Он соглашается с тем, что географическое положение России на границе со “степью”, с “Азией” наложило отпечаток на всю ее историю. Однако это вовсе не снимает вопросов о плодотворности использования евразийской “антипарадигмы”. Несмотря на то, что пафос статей Хаупта и Хагена – в пересмотре устоявшихся исторических подходов, понятий и интеллектуальных границ, предлагаемая последним автором “антипарадигма” сама чревата объективизацией новых “границ”. МакДоналд предлагает релятивизировать евразийскую парадигму с помощью “децентрализаторского” (по отношению к “Европе”) подхода, предложенного Хауптом: Европа и в ней – Россия должны рассматриваться как зоны, выделяемые в процессе компаративного анализа на основе системного, структурного или функционального сходства. Причем конструируемые большие зоны могут зависеть от оптики исследователя (напр., Пруссию, Австрию и европейскую Россию можно на определенном этапе рассматривать как некую восточную границу Европы; при определенном взгляде в ту же зону может быть включена и Оттоманская империя…).