“Места Памяти” Пьера Нора: Чьи места? Чья память?

44 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable Тони ДЖАДТ “МЕСТА ПАМЯТИ” ПЬЕРА НОРА: ЧЬИ МЕСТА? ЧЬЯ ПАМЯТЬ?* I Когда вы едете на машине по прекрасным скоростным автомаги- стралям Франции, изумительно вписанным в окрестный ландшафт, невозможно пропустить необычные указатели, отстоящие друг от друга на небольших промежутках. Заметные, но при этом не вызы- вающие раздражения, выдержанные в теплых мягких тонах, эти щиты установлены парами: сначала вы видите указатель, на котором помещены два или три символа – достаточно наглядные и занима- тельные, чтобы привлечь к себе внимание автомобилиста, но все же требующие некоторого дополнительного объяснения – гроздь винограда или стилизо- ванное изображение горы или замка. Затем, примерно через километр – расстояние как раз достаточное, чтобы сидящие в машине задались вопросом, что бы это значило, – появляется второй такой же щит, на котором сообщается, что вы проезжаете мимо виноградников Бургундии, Реймсского собора или горы Св. * Данная статья представляет собой переработанный для AI вариант рецензии: Tony Judt. A la Recherche du Temps Perdu // The New York Review of Books. 1998. Vol. 45. No. 19, December 3. © 1998 Tony Judt. Перевод М. Лоскутовой. Ab Imperio, 1/2004 45 Виктории. И действительно, слева или справа от дороги (стрелка на втором указателе покажет вам, куда надо смотреть) видны виноград- ники, готический шпиль или живописный холм, знакомый нам по картинам Сезанна. Далеко не всегда за этими указателями последует ответвление главной дороги – их цель вовсе не в том, чтобы помочь вам добраться до изображенной на них достопримечательности, и уж тем более не в том, чтобы рассказать вам о ней. Эти щиты по- ставлены, чтобы рассеять дорожную скуку, подсказать современному путешественнику, через какие места он, сам того не зная, проезжает. Ирония состоит в том, что узнать об этом вы сможете, лишь двигаясь по скоростной магистрали, надежно отгороженной от окружающего ландшафта. Кроме того, эти указатели намеренно и недвусмысленно назида- тельны: они рассказывают вам об историческом прошлом Франции или о её настоящем, неразрывно связанном с этим прошлым (о вино- делии, например), так, чтобы у вас создалось вполне определенное представление об этой стране. “Да! Да, конечно! – говорим мы, – поля сражений под Верденом, римский амфитеатр в Ниме, пшеничные поля области Бос...”. Размышляя о богатстве и многообразии этой страны, о её древних традициях и об испытаниях, выпавших на её долю в XX в., у нас в сознании возникает определенный образ, общие с другими людьми воспоминания о Франции. На скорости свыше 100 километров в час мы движемся по Музею истории Франции – сама Франция стала для нас таким музеем. Франция, конечно, уникальна в этом отношении. Но не одна она превратилась в огромный музей под открытым небом. Все мы живем в эпоху постоянных юбилеев и годовщин. По всей Европе и Америке воздвигнуты мемориалы, памятные доски, открыты музеи и истори- ческие центры – все это создано для того, чтобы напомнить нам о нашем наследии. В этом нет ничего принципиально нового: в Греции, на месте битвы при Фермопилах, на памятнике царю Леониду (памят- ник воздвигнут в 1955 г.) можно прочитать древнегреческий текст, обращенный к путнику с призывом сохранить память о героическом подвиге трехсот спартанцев, погибших в сражении с персами в 480 г. до н. э. В Англии существует древняя традиция отмечать память не только побед, но и поражений – от поражения англо-саксов в битве при Гастингсе (1066 г.) до эвакуации английских войск, блокированных немцами в районе Дюнкерка в 1940 г. Город Рим – это огромный музей под открытым небом: на его улицах и площадях перед нами проходит 46 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable вся история западной цивилизации. История США окружает нас по- всюду в Америке – от колониального Вильямсбурга до Маунт-Рашмор. Так было всегда, но в наши дни появилось и нечто новое. Мы от- мечаем гораздо больше памятных дат, мы спорим друг с другом о том, какие события в нашей истории следует отмечать и как их нужно от- мечать. До самого последнего времени (по крайней мере в Европе) весь смысл музея, мемориальной доски или памятника состоял в том, чтобы напомнить людям о том, что они и без того знают сами (или думают, что знают). Сегодня, однако, все эти вещи служат другим целям. Му- зеи и памятники теперь создаются для того, чтобы рассказать людям о вещах, о которых они могут ничего не знать, совершенно забыли или вовсе никогда не слыхали. Все сильнее нас охватывает страх, что мы забудем свое прошлое, что оно исчезнет, затеряется в суете настоящего. Мы отмечаем память об утраченном мире – иногда еще до того, как мы его утратим. Воздвигая памятники или создавая копии предметов старины, мы рискуем еще больше забыть о прошлом: созданный нами символ или законсервированные руины подменяют собой прошлое. Мы тешим себя иллюзией, что сохраняем прошлое, в то время как его подлинный смысл ускользает от нас, оставляя нам лишь сувенир на память. Вспо- минаются слова Джеймса Янга: “Как только мы заключаем память в монументальные формы, мы в определенной степени снимаем с себя обязанность помнить... Ошибочно полагая, что наши памятники всегда будут с нами, чтобы напоминать нам о прошлом, мы уходим прочь от них и возвращаемся, лишь когда нам заблагорассудится”. Кроме того, памятники – воинские мемориалы, например, – со временем сливаются с окружающим ландшафтом, становятся частью прошлого – вместо того, чтобы напоминать нам о нем.1 В Соединенных Штатах об этих проблемах вспоминают, когда разгорается очередная “война памяти”. Кто имеет право определять содержание и оформление музейной экспозиции, устанавливать ме- мориальную доску или знак, решать, какой смысл несёт для потомков поле сражения? Эти стычки – всего лишь часть той борьбы, которую ведут в сфере культуры разные группы населения за свое самоопре1 James E. Young. The Texture of Memory: Holocaust Memorials and Meaning. Cornell, 1993. P. 5. См. также: Daniel Sherman. Art, Commerce and the Production of Memory in France after World War I // John R. Gillis (Ed.). Commemorations: The Politics of National Identity. Princeton, NJ., 1994. Pp. 186-215. Ab Imperio, 1/2004 47 деление, своё самосознание – национальное, региональное, языковое, религиозное, расовое, этническое, половое. В Польше или в Германии споры о том, как следует отмечать память о недавнем историческом прошлом, привели в итоге к тому, что общество этих стран с обо- стрённым, болезненным вниманием обратилось к теме уничтожения европейских евреев – спланированного в Германии и проведенного в жизнь в концентрационных лагерях на польской земле. Вместо но- стальгических вспоминаний о героическом прошлом мемориальные акции, посвященные этим событиям, намеренно пробуждают скорбь и гнев. Некогда эти памятные торжества были проверенным средством, вызывающим у людей ощущение единства, воспитывающим чувство сопричастности к жизни своей “малой родины”, своей страны, своего народа. Теперь же они стали одним из основных поводов к расколу в обществе, как это произошло во время недавнего обсуждения вопроса о том, нужно ли воздвигать памятник жертвам Холокоста в Берлине. Историкам принадлежит ключевая, но не вполне понятная роль в этих процессах. Не следует излишне противопоставлять историю и память: задача историков не исчерпывается сохранением от имени всего общества памяти о прошлом, – однако этим они тоже должны заниматься. Говоря словами Милана Кундеры, простое сохранение памяти – это тоже одна из форм забвения, и в конечном счете именно историки должны исправлять ошибки людской памяти.2 Так, например, недавно в Ницце на одной из центральных улиц города были повеше- ны новые таблички с названием “Avengueda Jouan Medecin. Consou de Nissa 1928-1965” (“проспект Жуана Медесина, консула Ниццы, 19281965 гг.”). Перед нами – политически корректная попытка напомнить прохожим о том, что жители этого французского города некогда гово- рили на напоминающем итальянский язык провансальском диалекте, и тем самым подчеркнуть особый характер Ниццы. Однако Жан Медсэн, мэр города Ниццы с 1928 по 1965 гг., не проявлял никакого интереса к местным диалектам и обычаям Прованса, никогда не писал свое имя или должность в старинной провансальской орфографии – подобно большинству своих избирателей, он ощущал себя французом и общался на французском языке. Перед нами всего лишь один пример из целого ряда подобных случаев, когда происходит подмена прошлого во имя вполне конкретных потребностей сегодняшнего дня – здесь историк по крайней мере может помочь восстановить истину. 2 Milan Kundera. Testaments Betrayed: An Essay in Nine Parts. New York, 1995. P. 128. 48 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable Таким образом, историки действительно имеют дело с памятью. В силу нашей профессии мы давно уже занимаемся критикой и исправ- лением официальной, публичной памяти о прошлом, которая решает свои особые задачи. Более того, при написании современной истории или истории недавнего прошлого память является бесценным источни- ком. Она не просто вносит дополнительные детали и формирует нашу точку зрения – сама история складывается из ответов на вопросы: что сохраняется в памяти общества? что предается забвению? каким це- лям служат воспоминания о прошлом? Так, Саул Фридлендер написал книгу, посвященную истории евреев в нацистской Германии, опираясь на воспоминания – свои собственные и воспоминания других людей. Задавшись вопросом: какого рода воспоминания сохранили французы о годах оккупации и режиме Виши и что из этой эпохи оказалось за- быто, – Анри Руссо рассказал о всей истории послевоенной Франции. В его исследованиях память стала действующим лицом истории, в то время как сама история в какой-то мере предстала перед нами в своей более древней роли – особого мнемонического приема, с помощью которого удается сохранять память о вещах.3 Таким образом, когда французский историк Пьер Нора проводит строгое различие между “памятью”, которая “поднимается из глубин прошлого, исходит от тех групп, которые она помогает объединить”, и “историей”, которая “принадлежит всем и не принадлежит никому и потому имеет универсальное предназначение”, то на первый взгляд кажется, что он слишком далеко заходит в этом противопоставлении. Разве все мы не согласны с тем, что невозможно провести чёткую грань между объективным и субъективным способом познания прошлого, что подобное деление – лишь пережиток прошлого, доставшийся нам от старого, достаточно наивного подхода к историческому исследо- ванию? Почему же в таком случае руководитель самого известного и авторитетного современного исследования, посвященного проблеме исторической памяти нации, начинает своё введение с того, что на- стойчиво утверждает столь строгое различие?4 3 Saul Friedländer. Nazi Germany and the Jews. Vol. I: The Years of Persecution, 19331939 . New York, 1997; Henry Rousso. The Vichy Syndrome: History and Memory in France since 1944. Cambridge, Mass., 1991. 4 Pierre Nora. General Introduction: Between Memory and History // Realms of Memory: The Construction of the French Past / Edited by Pierre Nora, English-language edition edited by Lawrence D. Kritzman, translated by Arthur Goldhammer. Vol. I. New York, 1996. P. 3. Ab Imperio, 1/2004 49 Чтобы понять подход Пьера Нора и общекультурное значение массивного многотомного (три части, семь томов, 5600 страниц!) из- дания под общим названием “Les lieux de mémoire” (“Места памяти”), главным редактором которого он был с 1984 по 1992 гг., мы должны снова обратиться к Франции и её уникальному прошлому.5 Франция не только старейшее национальное государство в Европе с многовековой историей сильной центральной власти, давно сформировавшимся на- циональным литературным языком и административным аппаратом, восходящим по крайней мере к XII в., – по сравнению с другими го- сударствами Западной Европы эта страна дольше других сохраняла свой древний облик. Ландшафт Франции, характерный уклад жизни деревенской общины, повседневные занятия и быт её провинциальных городов и сёл в гораздо меньшей степени были затронуты влиянием промышленности, современных средств транспорта и коммуникации, социальными и демографическими изменениями, нежели это было в Великобритании, Германии, Бельгии, Италии или любой другой стране западного мира. Точно также и политическое устройство Франции – структура административного аппарата на уровне всей страны и её отдельных областей, отношения между центральной и местной властью, иерархия органов управления в сфере юстиции, налогов, культуры, образования, от Парижа и до самого маленького посёлка, – всё это почти не менялось на протяжении столетий. Конечно, Великая Французская революция уничтожила политические формы Старого Порядка. Однако их ав- торитарное содержание и дух были воссозданы во времена империи и республики верными наследниками монархии Бурбонов, начиная с Робеспьера и Наполеона Бонапарта и кончая Шарлем де Голлем и Франсуа Миттераном. Череда политических смут и волнений XIX в. не оставила глубоких следов в повседневной жизни большинства французов. Даже противо- стояния правых и левых, монархистов и республиканцев, коммунистов и голлистов с течением лет постепенно сглаживались в национальном политическом и культурном ландшафте. Подобно отложениям горных пород, наслоения идеологических баталий былых времен стали частью общего прошлого страны. Как заметил Филипп Бюррен, “Франция всег- да стремилась к тому, чтобы осмыслить свои внутренние конфликты в 5 Pierre Nora (Ed.). Les Lieux de mémoire. I. La République; II. La Nation; III. Les Frances. Paris, 1984-1992. 50 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable исторической перспективе и представить свою историю в категориях борьбы”.6 Однако в 1970-е – начале 1980-х гг. вся эта конструкция, которую с любовью называли la France profonde (“глубинная Франция”), la douce France (“сладостная Франция”), la bonne vieille France (“добрая старая Франция”), la France éternelle (“вечная Франция”), стала, по мнению самих французов, разваливаться на глазах. Модернизация сельского хозяйства в 1950-1960-е гг., миграция крестьянских сыновей и дочерей в города постепенно привели к оскудению и запустению сельской мест- ности – несмотря на то, что товарной продукции деревня стала произво- дить гораздо больше. Большие и малые города страны, пребывавшие до тех пор в сонной атмосфере заброшенности и хронического недостатка средств, пробудились к жизни, заполнились людьми, ключом забила деловая активность. Оживление национальной экономики вызвало глубокие изменения в структуре занятости нового класса городских жителей, характере и маршрутах их поездок, способах проведения до- суга. Десятилетиями зараставшие травой железные и автомобильные дороги Франции были отремонтированы, перестроены или полностью заменены новой сетью магистралей национального значения. В трудные послевоенные годы первые перемены были еще не так за- метны. Изменения начали нарастать в 1960-е – эпоху всеобщего процве- тания и оптимизма. По-настоящему последствия этого переворота стали ощутимы только десятилетие спустя – до того момента люди обращали внимание на приобретения, но не на потери. Однако к 1970-м гг. францу- зы с тревогой и растерянностью стали оглядываться назад в прошлое, которое большинство взрослых людей еще застало в своем детстве и которое теперь исчезало на глазах. Это чувство утраты совпало по времени с распадом другой неотъемлемой черты всего уклада жизни в стране, черты, доселе казавшейся вечной, – политической культуры, заложенной еще Великой Французской революцией. Благодаря усили- ям историка Франсуа Фюре и его коллег Революция была свергнута со своего пьедестала – она перестала служить мерилом прошлого и будущего французской нации, определять политическое самосознание её граждан. На этом фоне в 1970-е гг. постепенно закатилась и звезда Французской коммунистической партии, утратившей свой авторитет и голоса избирателей. Марксизм тоже потерял привлекательность в глазах интеллигенции. 6 Philippe Burrin. Vichy // Realms of Memory. Vol. I. P. 182. Ab Imperio, 1/2004 51 На президентских выборах 1981 г. победил кандидат от социали- стической партии, однако уже в течение первых двух лет своего пре- бывания на этом посту Франсуа Миттеран отказался от всех основных принципов традиционного социализма – от обещаний достойно за- вершить революционные преобразования, начатые левыми в 1792 г., приверженность которым во многом и помогла ему прийти к власти. В 1970 г. умер Шарль де Голль, чья харизматическая личность объ- единяла вокруг себя правых. Традиционный альянс между консерва- тивными силами и католической церковью тоже оказывался изрядно подточенным по мере того, как население Франции утрачивало интерес к религиозной жизни: некогда усердные прихожане переселялись из небольших населенных пунктов в крупные города, где быстро забывали дорогу в церковь. К началу 1980-х гг. были подорваны самые основы французской общественной жизни. Наконец, и с большим опозданием, французы осознали, что их страна перестала занимать лидирующее положение на международ- ной арене, – так, по крайней мере, утверждает Пьер Нора.7 Перестав быть великой державой, Франция потеряла и статус ведущей силы в регионе – этому помешало неуклонное возрастание роли Западной Германии. Все меньше и меньше людей в мире владело французским языком – экономическое и культурное господство США и вступление Великобритании в Европейский Союз означали, что в итоге весь зем- ной шар будет говорить по-английски. С политической карты мира исчезали последние французские колонии, а возродившийся в 1960-е гг. интерес к локальным и региональным наречиям и культурам, каза- лось, угрожал целостности и единству самой Франции. В то же самое время другое наследие 1960-х гг. – требование пролить свет на самые темные стороны национального прошлого – стимулировало растущий интерес к истории режима Виши 1940-1944 гг., память о котором, ради достижения национального примирения, стремились предать забвению де Голль и его современники. 7 “Во Франции... особая выраженность этого феномена [коммеморации, стремления к сохранению памяти – Т. Дж.] связана не столько с какими-то конкретными со- бытиями, сколько с поразительным богатством французской истории, с глубиной разрыва с прошлым во время Революции и с постоянным перемалыванием соб- ственного прошлого, которым постоянно занимается страна, чувствующая, что её вытеснили из круга великих держав”. Pierre Nora. The Era of Commemoration // Realms of Memory. Vol. III. P. 610. 52 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable Напуганным современникам казалось, что перед ними разворачива- ется единый процесс, все части которого как-то связаны между собой: Франция одновременно модернизировалась, уменьшалась в размерах, раскалывалась на части. В то время как Франция, скажем, в 1956 году в своих основных чертах оставалась достаточно схожей с Францией образца 1856 года, вплоть до поразительного сходства карт геогра- фического распределения политических и религиозных пристрастий населения, – Франция образца 1980 года почти ничем не напоминала страну десятилетней давности. В ней не осталось ничего прежнего: никаких преданий старины, никакой прошлой славы, никаких крестьян. В “Местах памяти” это чувство прекрасно передал с печальной ирони- ей Паскаль Ори. В разделе, озаглавленном “Гастрономия”, он пишет: “Неужели из всего, что некогда было с нами и что теперь оказалось совсем забыто, уцелела лишь французская кухня?”8 Амбициозный проект Пьера Нора появился на свет в эпоху сомне- ний и растерянности. Его замысел даже подчеркивал неотложность поставленной задачи – ведь все прочно утвердившиеся в обществен- ном сознании основы того, что называлось Францией, исчезали день ото дня, незыблемый порядок вещей, существовавший при дедах и прадедах, уходил в прошлое. То, что некогда было повседневностью, бытом, превращалось в историческую достопримечательность. Много- вековой уклад жизни Франции – от типов полей до церковных про- цессий, от передававшихся из поколения в поколение воспоминаний о жизни своей деревни до запечатлённой в слове и камне официальной истории страны – всё это пропадало на глазах. Этот уклад еще не стал историей, но он уже перестал быть неотъемлемой частью коллектив- ного опыта нации. Налицо была настоятельная потребность запечатлеть этот момент, сохранить образ Франции, с большим трудом переводящей своё про- шлое из сферы живого, личного опыта в разряд истории, определить в исторических категориях целый ряд национальных традиций, которые отмирали на глазах. “Места памяти (lieux de mémoire), – как отмечает Пьер Нора в своей вводной статье к многотомнику, – существуют по- тому, что они перестали быть средой памяти (milieux de mémoire), про- странством, в котором память является неотъемлемой частью повсед- невного существования людей”. Что же такое “места памяти”? “ в сущности есть не что иное, как следы..., обряды, сохранившиеся в 8 Pascal Ory. Gastronomy // Realms of Memory. Vol. II. P. 443. Ab Imperio, 1/2004 53 культуре, где не осталось никаких ритуалов, мимолетные вторжения сакральных сил в мир, где больше не действуют законы магии, осколки местечковых привязанностей и симпатий в обществе, решительно из- бавляющемся от любых проявлений местечковости”.9 “Места памяти” – выдающееся исследование, очень французское по своему духу. С 1984 по 1992 г. Пьер Нора координировал усилия почти ста двадцати учёных, в большинстве своем французов, почти все они были профессиональными историками. Перед ними Нора по- ставил задачу запечатлеть в 128 статьях то, что представляет собой (или чем была раньше) Франция. Критерии отбора сюжетов менялись с течением времени. В первой из опубликованных частей речь шла о La République (Республике) – о символах, монументах, юбилеях и памятных торжествах, педагогических приемах, с помощью которых в XIX-XX вв. во Франции утверждалась идея республики (например, статья о парижском Пантеоне). Вторая часть, в три раза превышаю- щая первую по объему, была посвящена La Nation (“Нации”). Она затрагивает самые разные вопросы – от географии и историографии до символов и материальных воплощений национальной славы (напри- мер, Верден и Лувр), значения языка и литературы в истории страны (Французская академия), а также образов, связанных с государствен- ной властью (Версаль, национальная статистика). Третья часть – Les Frances (“Франции”) – больше двух первых частей вместе взятых и содержит в себе почти всё, что может быть как-то связано с Францией и что не вошло в первые две части. Таким образом, к 1992 г. издание вышло из своих первоначальных берегов и приобрело энциклопедический характер. Ушел и единый методологический подход, характерный для первых двух частей. По- казательно введение Пьера Нора к английскому переводу этой работы, заметно отличающееся от его же вступительной статьи в первом томе французского издания, опубликованном двенадцатью годами ранее. “Место памяти (lieu de mémoire), – пишет теперь Нора, – это любое значимое явление, вещественное или нематериальное по своей при- роде, которое по мановению человеческой воли или под воздействием времени приобрело статус символа в мемориальном наследии того или иного сообщества (в данном случае, французского народа)”. В таком случае трудно придумать что-то – слово, место, имя, событие или идею – что не подходило бы под это определение. Как заметил один 9 Nora. Between Memory and History. Pp. 3, 6-7. 54 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable иностранный рецензент: “К концу книги читатель-иностранец теряет нить повествования. Есть ли во Франции хоть что-то, что не было бы ‘местом памяти’?”10 II Пьер Нора всегда настаивал на том, что его проект задуман как исследование, направленное против таких исторических сочинений, которые служат лишь прославлению памяти о том или ином событии или выдающемся деятеле. Труд Нора и его коллег был призван запе- чатлеть, проанализировать и опровергнуть различные исторические мифы, вымыслы и воспоминания “о том, чего не было”. Однако, как с горечью замечает Нора в заключительной статье последнего тома, эта работа обрела странную судьбу – воспевание прошлого одержало в ней победу и теперь уже само исследование стало “местом памяти” в науке. Тому было несколько причин. Во-первых, Пьер Нора является очень крупной фигурой в интел- лектуальной жизни Франции, и к реализации главного дела своей жизни он привлек лучших французских специалистов. Каждая из статей монументального издания “Мест памяти” представляет собой маленький шедевр, значительный вклад в изучаемую проблему. Соот- ветственно, эти несколько томов приобрели статус фундаментального справочного издания – со всеми вытекающими отсюда достоинствами и недостатками.11 Во-вторых, к моменту вызревания замысла Нора распался давно сложившийся “канон” событий, имён и памятников истории Франции – исчезло единство мнения по поводу того, что и почему следует считать национальным наследием. Это как раз тема творчества Пьера Нора. С его точки зрения, “разрушение объединяющих нацию государственных струтур подорвало всю совокупность традиций, которая служила обоб10 “En fin de parcours, le lecteur étranger perd le fil. Qu’est-ce qui n’est pas lieu de mémoire?” Pim den Boer. Lieux de mémoire et l’identité de l’Europe // Pim den Boer and Willem Frijhoff (Eds.). Lieux de mémoire et identités nationals. Amsterdam, 1993. P. 17. См. также: Pierre Nora. Preface to the English-Language Edition // Realms of Memory. Vol. I. P. xvii. 11 П. Нора, помимо своей научной известности, является также главным редактором в издательстве “Галлимар” (Gallimard) – ведущего издательского дома Франции, он отвечает за содержание Le Débat – одного из самых влиятельных периодических изданий страны, ориентированного на читателя-интеллектуала. Некоторых из сотрудников редакции П. Нора привлек к своему проекту. Ab Imperio, 1/2004 55 щенным символическим выражением этого государства. Нет больше ‘коммеморативного супер-эго’: канон исчез”. Соответственно, сегодня всё что угодно может занять место некогда тщательно оберегаемого в силу своей воспитательной и эстетической ценности национального наследия, стать основой для публичных воспоминаний, претендовать на то, чтобы память о нём сохранялась в потомстве.12 Этот процесс заметно ускорился в 1988 г. благодаря усилиям Джека Лана (Jack Lang), министра культуры в правительстве Миттерана. По политическим мотивам он дополнил список охраняемых государством памятников “культурного наследия” Франции (который раньше огра- ничивался такими достопримечательностями, как Пон дю Гар (“Мост гвардии”, Pont du Gard) или крепостные стены XIII в. в Эг-Морт) дет- скими яслями, организованными в Провансе в XIX в., или мраморной стойкой бара в Café du Croissant, за которой лидер социалистов Жан Жорес выпил последнюю в своей жизни чашечку кофе перед тем, как пасть от руки убийцы в июле 1914 г. Вполне в духе эпохи постмодер- низма потрескавшийся от времени фасад Hôtel du Nord на парижской Набережной туманов (Quai de Jemappes) был также внесен в перечень объектов, входящих в состав национального наследия – в память о по- пулярном в свое время одноименном фильме Марселя Карнэ (при том, что сам фильм был полностью снят в павильоне киностудии). Подобное “обретение” случайно скомпонованных вместе объектов, память о которых должна сохраняться у новых поколений французов, как нельзя лучше свидетельствует о том, что связь времен, связь воспо- минаний в рамках доселе единой культуры действительно прервалась. Пьер Нора безусловно прав, указывая на этот разрыв как на причину, подвигнувшую его на создание “Мест памяти”. Однако то, что было новаторством в 1980-е гг., сегодня является общим местом, стало при- вычным рефреном в исследованиях, посвященных памяти и традиции в изменяющихся обществах. Парадоксальный результат героических усилий Пьера Нора по воссозданию и запечатлению исторической па- мяти Франции состоит в том, что его труд воспринимается теперь не столько как толчок к поиску новых подходов в этой области, сколько как предмет поклонения, как “достопримечательность”, заслуживаю- щая внимания туриста. Третья причина странной судьбы этого проекта состоит в том, что, несмотря на многие гениальные догадки, высказанные в статьях самого 12 Nora. The Era of Commemoration. P. 614. 56 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable Пьера Нора, исследование в целом носит достаточно неопределенный характер. Начавшись в меланхолическом ключе как самоанализ фран- цузской нации, оно, тем не менее, заканчивается вполне традиционно, почти в духе самовосхваления: “В этих символах мы действительно открываем для себя ‘места памяти’ во всем их величии”.13 Возможно, эта смена тональности верно передает перемену в настроении фран- цузского общества, произошедшую с тех пор, как Пьер Нора приступил к реализации своего замысла. Чувство утраты сменилось гордостью, окрашенной в ностальгические тона. Тем не менее остается лишь удивляться тому, что в историческом исследовании столь отчетливо проявилась эмоциональная привязанность авторов к объекту иссле- дования. Пьер Нора всегда твердо настаивал на том, что его проект не должен превратиться в “туристическую прогулку по садам прошлого” (“promenade touristique dans le jardin du passé”)14 – однако это как раз то, во что рискует превратиться его многотомное издание. Вдобавок, некоторые уголки этого “сада” неизбежно оказались обойдены вниманием историков, несмотря на усилия главного редак- тора охватить взгядом всю панораму. Так, ни в одном из томов “Мест памяти” нет статей ни о Наполеоне Бонапарте, ни о его племяннике Луи Наполеоне, ни даже о политической традиции бонапартизма. Это более чем странный пропуск! Как заметил в “Замогильных записках” Франсуа де Шатобриан по поводу анахроничной коронации Карла X в 1824 г.: “С тех пор фигура императора заслоняет собою все остальное. Она просматривается за каждым событием, за всякой мыслью: стра- ницы нашего низменного века блекнут, как только на них упадет тень его орлов”.15 Шатобриан не был беспристрастным наблюдателем, а мы живем не в 1824 г., но его суждение сохраняет свою силу – плохо это или хорошо, но повсюду во Франции мы встречаем наследие Бонапарта. От Собора инвалидов до Триумфальной арки, от “Гражданского кодекса” до периодических заигрываний Франции с генералами, рвущимися в большую политику, от недоверия республиканцев к сильной исполни- тельной власти до создания архивов в департаментах – дух Наполеона всё еще жив в этой стране. 13 Nora. Introduction to Vol. III // Realms of Memory. P. xii. 14 Pierre Nora. La notion de ‘lieu de mémoire’ est-elle exportable? // Lieux de mémoire et identités nationals. P. 9. 15 Ф. де Шатобриан цитируется по: Jacques Le Goff. Reims, City of Coronation // Realms of Memory. Vol. III. P. 245. Ab Imperio, 1/2004 57 Точно так же каждый человек, приезжающий сейчас в Париж, на- слаждается плодами (или становится жертвой) амбициозных замыслов Луи Наполеона и его Второй империи. Лувр, каким мы его знаем, – это Лувр Луи Наполеона, во что бы не стремился его превратить Франсуа Миттеран. Планировка парижских улиц и транспортная сеть возникли под воздействием имперских притязаний, пусть многие из них так и не были реализованы. В случае Луи Наполеона пренебрежение его лич- ностью и его режимом, столь явно выраженное в работе Пьера Нора и его коллег, возможно, отражает и более общую тенденцию – города, городская застройка, урбанизация в целом почти не интересуют авторов данного издания. Возможно, это объясняется тем, что всё их внимание занимает давний роман Франции со своим крестьянством, со своей землей, который они и пытаются запечатлеть.16 Ни одно исследование, посвященное “местам памяти” Европы в целом, не сможет обойтись без раздела о Наполеоне Бонапарте – о его военных кампаниях, его законах, причиненных его войсками разруше- ниях и грабежах, о том влиянии, которое он, сам того не желая, оказал на национальное движение в Нидерландах, Италии, Германии. “Бони схватит тебя, если ты всё не съешь! (– не заснешь сейчас же!)” – так грозили непослушным детям во многих областях Англии и Испании, о чём еще и сейчас помнят старики. Отсутствие Наполеона в многотом- ном издании Пьера Нора лишний раз напоминает нам о том, насколько эта работа замыкается на Франции, вплоть до пробелов и умолчаний, которые в ней можно найти.17 В своём исследовании Пьер Нора не раз подчеркивает, что Франция не только совершенно уникальна – её из16 Прекрасный пример исследования города как “места памяти” (или забвения) можно найти в: Sophie de Schaepdrijver. Bruxelles, “lieu sans identité” ou le sort d’une capital incertaine, voué à l’imitation // Lieux de mémoire et identités nationals. P. 90: “Le sort de Bruxelles est, je crois, exemplaire de ce qui se passe lorsqu’une ville devient lieu d’oubli, lieu d’une course à la modernité qui n’est freinée par nul instinct de conservation (car au nom de quoi conserverait-on?).” [“Судьба Брюсселя представляется мне замечательным образцом того, что происходит с городом, когда он становится местом забвения – его захлестывает лихорадка модернизации, не ограниченная инстинктом сохранения. Ведь во имя чего стоит сохранять?”] 17 Хотя некоторые участники этого проекта, в частности Паскаль Ори, активно пытаются использовать методы сравнительного исследования. Как пишет Ори, “бессмысленно приводить новые гастрономические примеры, вырывая их из контекста галльских или галло-римских источников, если, конечно, не удаст- ся показать, что другие народы чем-то отличались в этом отношении”. P. Ory. Gastronomy. P. 450. 58 Заочный круглый стол / Virtual Roundtable бранность нельзя передать никакими словами. “История Франции, – как мы узнаем из его статей, – самая сложная и трудная из истории всех европейских стран”.18 Неужели? Что же тогда говорить о Германии или России? Или о Польше? Только Франция – как нас хотят уверить – может похвалиться исто- рической памятью, достойной замысла этого многотомного издания. Более того, с точки зрения Пьера Нора, “Франция – это... ‘нация памяти’ в таком же смысле, в каком евреев, многие столетия лишенных своей земли и своего собственного государства, называют народом памяти. Благодаря этому они и выжили, такими они и вошли в историю”. И чтобы уж у читателя не оставалось никаких сомнений: только по- французски, по всей видимости, можно говорить о “местах памяти”! “Ни в английском, ни в немецком, ни в испанском языке нельзя по- дыскать подходящего выражения. Не показывает ли сама трудность в переводе этого выражения всю необычность этой страны и её про- шлого?”19 Согласно мнению Марка Фюмароли, выраженному в его статье “Гений французского языка”, эта лингвистическая особенность связана с французской риторической традицией, унаследованной прямо из латыни. Италия, вероятно, тоже имеет некоторые права на латинское наследие – но, может быть, ей “не хватает” достаточно сложной и труд- ной истории? Интересно, что бы на это ответили итальянцы? – Magari! (“О, если б так!” – во французском языке нет достаточно близкого эквивалента этому слову!)… Многотомник “Места памяти” позволяет читателю познакомиться с целом рядом работ ведущих французских историков – статьями Жака Ревеля о французском королевском дворе, Моны Озуф о “свободе, ра- венстве и братстве”, Жана-Пьера Бабилона о Лувре, Алэна Корбена о “пространственных и временных делениях”, Марка Фюмароли о “гении французского языка” и многими другими. Исследования Ж. Ревеля и А. Корбена придают изданию особый научный авторитет. Этих авторов – один из которых является директором Школы высших исследований в области общественных наук (Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales) и многие годы возглавляет редакцию журнала “Анналы”, а 18 Nora. Generation // Realms of Memory. Vol. I. P. 528. 19 Nora. Introduction to Volume III // Realms of Memory. P. xii; см. также: La notion de ‘lieu de mémoire’ est-elle exportable? // Lieux de mémoire et identités nationals. P. 4: “Ni l’anglais, ni l’allemand ni l’espagnol ne peuvent lui donner d’équivalent satisfaisant. Cette difficulté à passer dans...