Rediscovering Russia in Asia: Siberia and the Russian Far East ed. by Stephen Kotkin, David Wolff (review)

444 Рецензии/Reviews Игорь МАРТЫНЮК Stephen Kotkin and David Wolff (Eds.), Rediscovering Russia in Asia: Siberia and the Russian Far East (Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1995), 380 p. Maps, bibliography, photographs, index. ISBN: 1-56324547 -7. “Тот факт, что Россия является с давних пор не только европей- ской, но и азиатской державой с внушительным экономическим, культурным и военным присут- ствием на азиатском континенте, превращается в часто использу- емое клише, без необходимого внимания к его реальному со- держанию. Вероятно, каждое поколение обречено на то, чтобы вновь открывать Россию в Азии.”1 Это утверждение Стивена Коткина кажется справедливым и в отно- шении основных направлений в ориенталистике как в России, так и на Западе. Бросив взгляд назад в прошлое столетие, особенно на вторую его половину, нетрудно заметить, что российская Азия, значение ее ресурсов и террито- рии “открывалась” многократно и каждый раз по-новому: сначала как предмет экономических и этнографических исследований, потом – как фронтир и фактор внешне(гео)политической актив- ности России на Востоке (осо- бенно в годы холодной войны). С распадом Советского Союза исследования становились все бо- лее мультидисциплинарными, комбинируя изучение символи- ческой географии, мифопоэтики, национальной идентичности и подходы социальной истории и антропологии.2 Сборник статей Rediscovering Russia in Asia, представленных первоначально в виде докладов на конференции в Принстонском университете, стал основопо- лагающим для исследователей, усматривающих будущее именно 1 Stephen Kotkin. Introduction: Rediscovering Russia in Asia // Stephen Kotkin and David Wolff (Eds.). Rediscovering Russia in Asia. Siberia and the Russian Far East. Armonk, 1995. P. 4. 2 В качестве определенных вех можно назвать работы: Mark Bassin. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // American Historical Review. 1991. Vol. 96; Idem. Imperial Visions. Nationalist Imagination and Geographical Expansion in the Russian Far East, 1840-1865. Cambridge, 1999; Yuri Slezkine. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca, 1994; а также два сборника статей: Daniel R. Browner, Edward J. Lazzerini (Eds.). Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917. Bloomington, 1997; Galya Diment and Yuri Slezkine (Eds.). Between Heaven and Hell: The Myth of Siberia in Russian Culture. New York, 1993. 445 Ab Imperio, 3/2003 за регионалистской перспективой в востоковедении. Прошедшее столетие представило немало ар- гументов в пользу правомерности взгляда на Сибирь и Дальний Вос- ток как на суб- и транснациональ- ные регионы Северо-Восточной Азии. Подход этот интересен тем, что он представляет альтернативу традиции “национализирующей истории и идеологии (nationalizing history and ideology), в которых связи и сходство с центром всегда особенно подчеркиваются”.3 При этом схема отношений “центр – пе- риферия” (метрополия – колония), традиционно присутствующая в работах историков, пишущих о Сибири, не устраняется, а, скорее, расширяется, превращаясь в но- вый канон “центральная власть – местная автономия – интеграция вне пределов границ”. Концепция сборника, похоже, состоит именно в том, чтобы продемонстрировать, как “работает” эта троичная связь на примере азиатских регионов России, где политические грани- цы, не будучи исторически по- стоянными, создавали благопри- ятные условия для межэтнических контактов (часто вынужденных) и совместной социальной деятель- ности. Эта региональная история, конечно, не может быть достояни- ем только одной нации. Структура сборника охваты- вает большинство уже устояв- шихся в западной историографии тем преемственности в истории имперской и (пост)советской России. Так, основное внимание в трех первых его главах уделя- ется государственной политике колонизации Сибири, ее роли в модернизации империи в конце XIX в. и “ремодернизации” (на- учно-технической революции) со- ветского периода, политическому аспекту сибирского регионализма. В дополнение, одна из глав по- священа проблеме трансформа- ции национальной идентичности народов Севера в XX в., процес- сам коренизации и советизации. Во второй части сборника (две оставшиеся главы) историческая перспектива уступает место со- временной политологической, а в списках источников материалы публицистического характера середины 1990-х гг. практически полностью вытесняют архивные. Однако основополагающими для анализа актуальных экономиче- ских и геополитических аспектов регионализма ельцинской эпохи (постперестроечных процессов демократизации в Сибири на примере Кузбасса; контроля над сырьевыми ресурсами; демогра- фических изменений; возникно3 David Wolff. Epilogue: Regionalism, Russia and Northeast Asia – an Agenda // Rediscovering Russia in Asia. P. 325. 446 Рецензии/Reviews вения темы “желтой угрозы” из Китая; геополитического вакуума на Дальнем Востоке вследствие московской политики децентрали- зации в начале 1990-х гг.) остаются формирующиеся под воздействи- ем при- и кроссграничных кон- тактов отношения центра и пери- ферии и, в частности, проблемы баланса их военно-стратегических и экономических интересов. Впрочем, одно из несомнен- ных достоинств концепции состо- ит именно в том, что упомянутая дихотомия “центр – периферия” не является методологически самодостаточной, но, скорее, используется для того, чтобы ис- следовать тип стратегии, позволя- ющий удаленным приграничным регионам (к примеру, Примор- скому краю на Дальнем Востоке) “выторговывать” у ослабленного центра экономическую само- стоятельность, не стесненную административно-политическими границами, а центру – формаль- но не терять геополитического контроля над регионами.4 Истоки этой дилеммы, вне зависимости от форм, которые она принимала в имперский и (пост)коммунисти- ческий период, следует искать, по мнению авторов, в попытках модернизировать азиатскую часть империи на рубеже XIX-XX столетий, используя Сибирь как опытное поле реформ и жертвуя при этом военно-стратегически- ми интересами. Конфликт между экономическим проникновением и военным контролем5 не следует рассматривать только с позиций центра: в равной степени от его исхода зависело и то, могла ли периферия – азиатское приграни- чье (borderlands) – реально пред- ложить альтернативную модель модернизации, основанную на значительных экономических по- слаблениях. В прошлом столетии однозначное решение не было найдено: успехи экономического чуда Ю. Витте (проекты Транс- сибирской магистрали и КВЖД), ставшего возможным благодаря “прозрачности” границ, были так же быстро забыты после военных и революционных потрясений 1904-1905 гг., как и экономиче- ский бум начала 1990-х на китай- ско-русской границе в Приамурье, завершившийся появлением ка- зацких приграничных застав – 4 Эта дилемма рассматривается в двух статьях сборника: Vladimir A. Zhdanov. Contemporary Siberian Regionalism; Gilbert Rozman. Spontaneity and DirectionAlong the Russo-Chinese Border. 5 По мнению Дэвида Вулффа, конфликт являлся причиной неполноты экспансии России на Востоке. Альтернативный взгляд: John LeDonne. The Russian Empire and the World, 1700-1917. The Geopolitics of Expansion and Containment. NewYork, 1997. 447 Ab Imperio, 3/2003 преград на пути распространения “желтой угрозы”. Важно, что обращение к реги- ональной перспективе расширяет рамки не только одной какой-либо национальной истории, но и де- батов вокруг парадигмы модер- низации в контексте трансрегио- нальной истории, интегрирующей аспекты, присущие нескольким национальным историям одно- временно (“the shared aspects of several national histories”6 ). Речь, прежде всего, идет о том, что сходный тип взаимоотношений с приграничьем (экономика vs. геополитика и наоборот) скла- дывался (во многом благодаря переплетению многовековых со- циальных связей, укорененных в этнопсихологическом воспри- ятии друг друга среди русских, японцев, китайцев, корейцев) и у основных соперников России в Северо-Восточной Азии – Китая и Японии. На сходство целей и результатов переселенческой политики Витте, администриро- вания проекта КВЖД, с одной стороны, и аналогичной политики и финансово-административной деятельности президента Южно- Манчжурской железной дороги, японского ставленника Гото Шим- пеи, с другой стороны, указывает Дэвид Вулфф. В связи с этим вопрос, правомерно ли рассма- тривать экономическое развитие Китая преимущественно в кон- тексте глобальной модернизации западного типа и соперничества с европейскими державами, имеет, очевидно, однозначный ответ.7 Несмотря на существующие пределы экономической инте- грации регионов, расположенных вдоль российско-китайской гра- ницы, черты сходства (единства) в их социальной истории и по- литических интересах центров по-прежнему отражаются на сценариях развития Северо-Вос- точной Азии как макрорегиона (с приоритетом экономической кооперации дальневосточных держав в глобальном масштабе по примеру Юго-Восточной Азии); конгломерата микроре- гионов, существующих благо- даря спонтанно развивающимся приграничным торговым связям; имперского региона (экспанси- онистские устремления России и Китая); региона закрытого типа с евразийской стратегией сдерживания экономических конкурентов – Японии и США; региона влияния, подчиненного 6 David Wolff. Russia Finds Its Limits: Crossing Borders into Manchuria // Rediscovering Russia in Asia. P. 41. 7 Hamashita Takeshi. The Future of Northeast Asia: Southeast Asia? // Rediscovering Russia in Asia. P. 312. 448 Рецензии/Reviews интересам развитого военно- промышленного комплекса. 8 Однако эта типология основы- вается в большей степени на гео- политическом моделировании и, к сожалению, не учитывает более динамичной и подвижной куль- турной составляющей: потенциал интеграции в Северо-Восточной Азии, несомненно, зависит также и от того, существует ли в регионе культурная комплиментарность и насколько предсказуемо ее воздействие на геополитические планы центра, если принять во внимание возможность возникно- вения новых локальных идентич- ностей.9 Прогнозируя будущее региона, также следует учитывать взаимов- лияния и иерархические связи между субнациональным регио- ном Сибири и транснациональ- ным регионом Дальнего Востока. Эта проблема только намечается в статьях сборника, равно как и тенденция к устранению искаже- ний, привнесенных перспективой руссоцентризма в региональные гуманитарные исследования. Конструирование региональ- ных идеологий неразрывно свя- зано с переосмыслением домини- рующего в политическом центре и навязываемого им типа национа- лизма. Культурно-географическая специфика регионов Дальнего Востока и в Сибири позволяет говорить о том, что в каждом из них могут формироваться особые, альтернативные типы националь- ного сознания. Во вступительной статье С. Коткин упоминает о взглядах на Восток изнутри и из- вне, однако единственная глава, обсуждающая эти проблемы, сводит их к хронологическому анализу борьбы центральных и региональных элит за контроль над ресурсами в 1918-1993 гг. или к литературному анализу мифоло- гии, созданной писателями-дере- венщиками в 1970-80 гг., оставляя без объяснений то, почему и как сибирский сепаратизм декон- струирует идеологию русского национализма. Регионалистский взгляд не всегда синтетичен и не всегда спо- собен интегрировать разнородные темы, поэтому ссылка на то, что “определенная связанность мате- риалов будет диктоваться самой историей региона”,10 в нескольких 8 См. уже упомянутую статью Гилберта Розмэна. C. 276-285. 9 К примеру, возникающая культурно-социальная идентичность “человека по- бережья Японского моря” (the Japan Sea rim person) существенно откорректирует наиболее вероятные сценарии “имперского региона” и “закрытого региона” с российско-китайским доминированием. 10 Stephen Kotkin. Introduction. Rediscovering Russia in Asia. P. 11. 449 Ab Imperio, 3/2003 главах остается только пожелани- ем. В структурном отношении, в материалах выдерживается муль- тидисциплинарный подход, но внутренняя тематическая связь статей и связь с концепцией ре- гиона часто условна, как в главах “Дальневосточные идентичности: поселение, коренные народы и границы” и “Сибирские типы идентичности: автономия, наука и возрождение”, где, к примеру, статьи об Академгородоке и де- ревенской прозе (во второй главе), советизации коренных народов на Сахалине и трансформации колониальной экономики в эко- номику открытого типа (в третьей главе) не вступают в диалог друг с другом. Очевидно, для того, чтобы за- ставить звучать многоаспектные темы в региональном ключе, необходимы дальнейшие коллек- тивные усилия историков, антро- пологов, лингвистов и географов, работающих над проблемами регионализма по разные стороны национальных границ. Тем не менее, многие работы, представленные в Rediscovering Russia in Asia, могут быть на- званы нормативными, особенно если иметь в виду важность вне- дрения компаративного метода в региональные исследования и придания ориенталистике реги- онального измерения с “масшта- бированием” ее проблематики. Методологические преимущества такого комбинирования заметны и в нескольких других работах, из- данных уже после выхода в свет рецензируемого сборника.11 11 Anssi Paasi. Territories, Boundaries, and Consciousness: The Changing Geographies of the Finish-Russian Border. Chichester, U.K., 1996; Nicholas J. Lynn and Valentin Bogorov. Re-Imagining Russian Idea // Guntram H. Herb and David H. Kaplan (Eds.). Nested Identities. Nationalism, Territory, and Scale. New York, 1999. Dovile BUDRITE Этнический национализм и государственное строительство. Москва: Институт Востоковеде- ния РАН; Наталис, 2001. 432 с. ISBN: 5-89282-193-5. This collection of nine articles written by experts from the Russian Academy of Science explores how ethnic nationalism affects the dynamics of state building in Tatarstan, Dagestan, North Ossetia, the Crimea, and Kazakhstan. It contributes to an on-going theoretical debate about the ...