Русское западничество: Генезис – сущность – историческая роль по В. Г. Щукин (review)

435 Ab Imperio, 3/2003 Ольга МАЛИНОВА В. Г. Щукин. Русское запад- ничество: Генезис – сущность – историческая роль. Lodz: Ibidem, 2001. 408 с. Библиография. Ука- затель имен. Книга, вышедшая в 2001 г. в Лодзи, – это новый, существенно дополненный и расширенный вариант монографии профессора краковского Ягеллонского уни- верситета В. Г. Щукина о русском западничестве 40-х гг. XIX в.1 Хотя существует достаточно большая литература, включающая как работы об отдельных представи- телях западничества, так и соот- ветствующие разделы в трудах по истории русской общественной мысли (прежде всего – фун- даментальное исследование А. Валицкого),2 именно книга Щу- кина была первым обобщающим трудом, описывающим феномен классического западничества. Несмотря на то, что со времени выхода ее в свет корпус работ, посвященных данной теме, за- метно расширился,3 новая моно- графия В. Г. Щукина не может не вызвать интереса – прежде всего потому, что существует не1 В. Г. Щукин. Русское западничество 40-х годов XIX века как общественно- литературное явление. Краков, 1987. К сожалению, эта монография была издана маленьким тиражом и оказалась доступной лишь узкому кругу специалистов. 2 А. Walicki. The Slavophile Controversy. History of a Conservative Utopia in the Nineteenth-Century Russian Thought. Notre Dame, Ind., 1989; книга частично переведена на русский язык: Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. Реф. сб. Вып. 1. М., 1991. 3 В том числе появилась и еще одна книга, в заглавие которой вынесено слово “западничество” – оставшаяся незамеченной Василием Георгиевичем работа Д. И. Олейникова, изданная как пособие к учебному курсу в рамках программы Института “Открытое общество” (Д. И. Олейников. Классическое российское за- падничество. М., 1996). 436 Рецензии/Reviews изменная потребность в трудах общего характера, предлагающих некий целостный взгляд на то или иное явление. Их создание – за- дача чрезвычайно сложная и, в известном смысле, неблагодар- ная, ибо предполагает освоение огромного массива текстов, вну- три которого приходится делать выбор между существенным и несущественным. В результате готовая работа всегда уязвима для критики со стороны более узких специалистов, придерживаю- щихся иных представлений о су- щественном и несущественном. Лучший способ избежать возра- жений такого рода – максимально четко определить собственную задачу и методы ее решения, как это делает В. Г. Щукин. Прежде всего, он ясно опреде- ляет предмет своего исследова- ния, предлагая проводить разли- чие между тремя родственными, но не идентичными понятиями: русским европеизмом (в опреде- лении которого автор опирается на труды В. К. Кантора4 ), западни- чеством и либерализмом. Первое понятие гораздо шире второго. По мысли Кантора, “русские европейцы” – это представители русской культурной элиты, раз- делявшие “тот реалистический и исторический взгляд на судьбу России и Запада, которому была важнее живая действительность, а не утопические упования на воз- можность существования где-то некоего идеального мироустрой- ства”, верившие в возможность включения России в общеевро- пейские процессы развития, но при этом не сакрализировавшие Запад.5 Соглашаясь с Кантором в том, что “европеизм произрастает изнутри своей культуры”, Щукин спорит с ним о “персональном составе” “русских европейцев”, настаивая, что решающим кри- терием должны быть не только идейные концепции, но и миро- ощущение людей, склад их жиз- ни, их привычки. Для Щукина “русский европеец – это во всех отношениях европейски обра- зованный человек”; поэтому, в отличие от Кантора, он склонен считать русским европейцем А. И. Герцена и лишь в ограниченном смысле – с точки зрения “содер- жания основных идей, но не по образу мыслей и культурного по- ведения” – Н. Г. Чернышевского (с. 32-37). Понятие “западник”, по мнению Щукина, гораздо уже, чем “русский европеец”: “лишь некоторые из русских европейцев и лишь на определенном этапе 4 В. К. Кантор. Феномен русского европейца. Культурфилософские очерки. М., 1999; В. К. Кантор. Русский европеец как явление культуры. М., 2001. 5 В. К. Кантор. Русский европеец. С. 5. 437 Ab Imperio, 3/2003 развития общественной мысли – в период перехода от романтическо- го миросозерцания к реалистиче- скому, то есть во второй трети XIX столетия – выступили сознательно как идеологи западничества” (с. 37). Таким образом, западниче- ство – это наиболее законченная историософская концепция рус- ского европеизма, который долгое время существовал в качестве аморфного “умонастроения”, а на протяжении относительно короткого отрезка 1840-х гг. оформился в целостное, концеп- туально завершенное течение русской общественной мысли. В отличие от Кантора, определяю- щего западническую утопию как антипод “русского европеизма”, Щукин отказывается считать критерий “реализма/утопизма” решающим,6 что и позволяет ему усматривать генетическую связь между этими двумя понятиями. В противоположность русскому европеизму, западничество, по мнению автора, было идеологией, т.е. относительно упорядоченной системой идей, имеющих акси- ологическую и практическую направленность. С другой стороны, Щукин не считает возможным и ставить знак равенства между западниче- ством и либерализмом. Ссылаясь вслед за А. Валицким на пример Чаадаева, он показывает, что консервативное западничество в России не состоялось, “потому что сущностью западнического мировоззрения было не про- сто восхищение Западом, под- крепленное призывом всему учиться у Европы, а секулярный антропоцентризм и персонализм Нового времени” (с. 63). Таким образом, “западник в России был обречен на либерализм” (с. 79; ср.: с. 83). Вместе с тем, Щукин совершенно справедливо рассма- тривает совпадение либерализма и западничества как явление хотя и закономерное, но локальное: либерализм как идеология и на- правление политической фило- софии гораздо шире и долговечнее классического западничества; последнее же, в свою очередь, служило “общей платформой гетерогенных идеологических, а потенциально и политических те- чений”, синкретически соединяя элементы либерализма и демо6 По мнению Щукина, “утопизм западников был относительным; его значение не следует преувеличивать. Разные представители течения были утопистами в неравной степени: в наибольшей – Герцен и Огарев, в наименьшей – Анненков. Поведение Белинского было амбивалентным: он постоянно колебался между трезвой оценкой реальной действительности и стремлением к возвышенному идеалу, который в значительной степени был теоретическим построением, далеким от реальной жизни Запада” (с. 119). 438 Рецензии/Reviews кратизма, “соотношений которых было величиной относительной и переменной” (с.118-119, 123). Автор монографии определяет западничество как “идеологиче- ски сориентированное и концеп- туально завершенное течение русской общественной мысли 1840-х годов, противоположное славянофильству” и выражавшее “идеологию той части интелли- генции, которая из поколения в поколение воспитывалась в духе европеизма и была заинтересо- вана в ускорении… прогресса своей страны в направлении, указываемом передовой запад- ноевропейской цивилизацией” (с. 123). Вместе с тем, в работе четко определены хронологические и “персонологические” границы классического западничества. По оценкам Щукина, классическое западничество как идейная и общественная сила существовало в рамках короткого промежутка времени с 1840 по 1848 г. (с.124127 ). В дальнейшем произошел его идейный и организационный распад, вызванный революци- онными событиями в Европе, пошатнувшими веру в неизбеж- ность прогресса, внутренними разногласиями, а также смертью В. Г. Белинского, который, по мнению автора монографии, был не только наиболее точным во- площением “идеальной модели” западничества, но и “центральной фигурой”, связывавшей между собой различные фракции (с. 118, 126). Хотя кружок западников не был (и не мог быть) формальной организацией, он, как показывает Щукин, имел вполне опреде- ленную внутреннюю структуру. Своеобразную структуриру- ющую роль играл социально- географический фактор: кружок петербуржцев, для большинства которых пропаганда западниче- ства была не только делом досуга, но и своего рода литературным предприятием, по мнению авто- ра, отличался по своему стилю от кружка московских западников, членами которого в основном были люди материально обеспе- ченные, больше занятые беседа- ми и склонные к отвлеченному мышлению.7 Щукин выделяет также “идеологический центр” движения (в который, по его оценкам, помимо Белинского входили также Герцен, Гранов- ский, Кавелин, Боткин, Огарев и Анненков) и “периферий- ные круги”, включавшие людей, вносивших заметный вклад в устную и печатную пропаганду западнических идей. С известной 7 Петербургский кружок группировался вокруг Белинского и “Отечественных записок”, а с 1847 г. – “Современника”; душой московского были Грановский и Герцен. 439 Ab Imperio, 3/2003 долей условности автор считает возможным говорить о наличии в западничестве правого – либе- рального, и левого – радикально- демократического крыла. Лиде- ром первого был Грановский; его поддерживали Корш, Кавелин, со второй половины 1847 г. – Бот- кин, а также Фролов, Анненков и Иван Тургенев. Ко второму, по мнению автора, принадлежали Белинский, Герцен и Огарев, а в первой половине 1840-х гг. – так- же Боткин, Кетчер, Иван Панаев, Сатин и др. (с. 127-135). Цель, поставленная автором монографии – описать западни- чество как социально-культурное явление. Избранный им еще в работе 1987 г. подход построен на сочетании генетического и опи- сательно-систематизирующего методов, причем анализ причин возникновения западничества (расширенный в работе 2001 г. за счет концепта “русского европей- ца”) предшествует его феномено- логическому описанию и выпол- няет вспомогательную функцию по отношению к последнему. Хотя генетический подход и по- могает “локализовать” изучаемое социально-культурное явление во времени и пространстве, его содержательный анализ остается невероятно сложной задачей, ибо речь идет о целом пласте доста- точно неоднородных идей, выска- зывавшихся разными людьми и в разных обстоятельствах. Видимо, оптимальный выход в данном случае – то, что предлагает Щу- кин, т.е. описание мировоззрения западников на уровне идеальной модели (аналог веберовского иде- ального типа). По словам автора монографии, “идеальная мировоз- зренческая модель западничества соответствует потенциальному, максимально заостренному в своей идеологической ясности сознанию сторонников этого течения”. Такая модель, “будучи рациональным, умственным кон- структом и не имея соответствия в действительности, может быть сконструирована только индук- тивно, путем обобщения большо- го числа эмпирических фактов” (с. 135-136). Отделяя существенное от несущественного, типичное от нетипичного исследователь может полагаться лишь на собственный опыт и интуицию. Поскольку западничество – это все же не столько социальная те- ория, сколько некий относительно оформленный тип мировоззрения, Щукин предпочитает описывать его в терминах ценностно-нор- мативного согласия, отмечая те случаи, когда такое согласие су- щественно нарушалось или когда имелись заметные отклонения от него (с. 136). Соответственно, автор описывает “идейно-аксио- логический инвариант” западни- чества, центральное место в ко- 440 Рецензии/Reviews тором занимали такие ценности, как личность и ее достоинство, цивилизация и просвещение, здравый смысл, справедливость и правопорядок. Соответствующий раздел работы 2001 года практи- чески полностью воспроизводит главу издания 1987-го. Щукин со- вершенно справедливо отмечает неоднородность такого понятия как “западные ценности” (которое в современных дискурсах часто употребляется как нечто очевид- ное). Скорее всего, он прав в том, что “русские западники вряд ли поклонялись бы таким важным ценностям современного Запада (имеющим чаще всего специфи- ческую “англоязычную” и даже американскую родословную), как прагматизм или коммерциализа- ция культурной жизни, которые представляют из себя нечто со- вершенно противное тому, чему учили западников их немецкие и французские учителя-идеалисты” (с. 139). Идеалом западников была Европа эпохи Реформации и Французской революции; гораздо более сложным было их отноше- ние к капиталистической Европе и Северной Америке. По мнению автора, идеология классического западничества в целом напомина- ла раннебуржуазные этико-аксио- логические комплексы, выдвигав- шиеся в свое время Р. Декартом, П. Корнелем или английскими физиократами XVII – начала XVIII века (с. 146). Если так, то это вполне соответствует отме- ченному выше идеологическому синкретизму западничества. В своей новой работе Щукин рассматривает западничество не только как комплекс ценност- но окрашенных идей, но и как определенную социокультурную модель. На мой взгляд, одним из самых интересных дополнений к тексту 1987 года стал раздел, ос- вещающий культурный мир запад- ника. Будучи по роду основных своих интересов литературоведом и культурологом, автор моногра- фии на широком литературном и эпистолярном материале пытается воспроизвести культурный код западничества, опирающийся на динамическую и диалектиче- скую модель мира, включающий “размеренную правильность еже- дневной жизни” и стремление к самосовершенствованию. Он по- казывает характерную для этого культурного кода специфику вос- приятия пространства (которое имеет значение не само по себе, а как совокупность культурно значимых символов и метафор) и времени (которое воплощает в себе исторические стадии раз- вития, причем залогом преем- ственности совершенствующейся культурной традиции является не Бог, но человек). Наконец, по мнению Щукина, западничество отличало и особое 441 Ab Imperio, 3/2003 отношение к чрезвычайно важной для России оппозиции “мы – они”, “наше – не наше”, ибо “они стара- лись смотреть на “наше”, родное извне, оценивать Россию с евро- пейской точки зрения” (с. 194). (Заметим в скобках, что такое про- тивопоставление, разумеется, не является специфически россий- ским – это универсальный способ идентификации и самоидентифи- кации; более того, по-видимому, и Россия на протяжении долгого времени выступает для Европы в качестве ее “другого”, отно- сительно которого (как в таких случаях бывает, оппозиционно, а потому “от противного”) опреде- ляется европейская идентичность; хотя степень противопоставления/ отождествления, конечно же, яв- ляется величиной переменной.8 ) Щукин высказывает отнюдь не бесспорную мысль о том, что “западники, по сравнению со славянофилами, оказались куда терпимее к самым различным проявлениям иного, “не наше- го””, что “именно им впервые в русской истории удался прорыв в непривычное для огромного боль- шинства русских людей царство либеральной относительности, толерантности, вследствие чего в сознании интеллигенции прочно утвердился принцип уважения ко всему, что выглядит, мыслит и ведет себя иначе, чем пресло- вутое ‘мы’” (с. 199). Он делает такой вывод на основании того, что западники “принципиально стремились к тринарной модели, считая,… что существует несо- вершенная Россия, относительно совершенный Запад и еще нечто такое, что является органической частью русской культуры, но ни в чем не противоречит западным идеалам человечности и прогрес- са…” (с. 198). На мой взгляд, та- кой вывод излишне категоричен. Возможно, это следствие того, что в центре внимания автора – идеи западников, а их оппоненты видятся главным образом “по контрасту”. Невольно вспоми- нается многомерный и много- слойный анализ славянофильства и западничества, проделанный Анджеем Валицким. Видимо, эти явления действительно могут быть адекватно поняты именно в их взаимосвязи. Мне представля- ется, что для славянофилов 1840-х годов еще не было характерно абсолютное противопоставле- ние России и Европы (которое появится позже, уже в работах 8 См. об этом: I. B. Neumann. Russia as Europe’s Other. Florence, 1995; Idem. Uses of the Other: “The East” in European Identity Formation. Manchester, 1999; С. Беккер. Россия между Востоком и Западом: интеллигенция, национальное русское само- сознание и азиатские окраины // Ab Imperio. 2002. № 1. 442 Рецензии/Reviews 1850-60-х); они тоже придержи- вались “тринарной модели” в том смысле, в каком ее описывает Щукин – однако они, несомненно, иначе, чем западники, проводили демаркационные линии между тем, что “у нас” хорошо, тем, что “у них” плохо и тем, что “нас” с “ними” все же объединяет. Здесь необходим более тщательный анализ двух моделей российской идентичности, выявляющий, ка- кой смысл вкладывался в те или иные понятия. Эти модели хотя и противоположны, но не зеркаль- ны. Я в полной мере разделяю представление Щукина о том, что идея закрытости культуры (а значит, потенциально – нетоле- рантности) логически вытекала из славянофильского представ- ления о человечестве как о сово- купности народов, естественно развивающихся на основе своих “самобытных начал”.9 Однако боюсь, что отмечаемое моим коллегой несоответствие между идеальными моделями западни- чества и славянофильства в их отношении к ценности терпи- мости и реальным поведением конкретных представителей двух направлений (с. 200-201), есть вещь не столь уж случайная. Особенно если руководствоваться установкой самого Щукина на со- четание идейных и поведенческих критериев, которую он деклариро- вал применительно к “русскому европеизму”. Прорыв в “царство либеральной относительности” в российских реалиях осуществлял- ся в суровой и бескомпромиссной борьбе, в ходе которой “уважение” к оппоненту не мешало доводить до абсурда его высказывания, приписывать ему то, чего он не го- ворил, “переходить на личности” и вообще вести себя нетерпимо. К созданию полярно противо- положных моделей российской идентичности “приложили руку” представители обоих лагерей, в равной мере склонные заострять точку зрения оппонентов. Эта в общем-то нормальная практика “века идеологий” в России про- являлась особенно резко, ибо все ограничивалось теоретической борьбой идей – в отсутствие практики, всегда способствующей компромиссу (об этом, кажется, писал А. Валицкий). Таким об- разом, мифы, закрепившие пред- ставление о противоположности России и Европы, создавались как и славянофилами, так и за- падниками. 9 О. Ю. Малинова. Традиционалистская и прогрессистская модели национальной идентичности в общественно-политических дискуссиях 1830-1840-х гг. в Рос- сии // Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее. Вып. 2. Воронеж, 2003; текст статьи также можно найти в Интернете: http://www.empires.ru/docs/ malinovaslavwest.doc. 443 Ab Imperio, 3/2003 В заключение, отметим еще один новый, по сравнению с кни- гой 1987 г., раздел в монографии Щукина, озаглавленный “Истори- ческая роль”. В нем автор выделя- ет основные аспекты воздействия западничества на русское обще- ство, дает любопытный очерк одного из “побочных продуктов” этого течения – “профессорской культуры”, и, наконец, приводит краткий обзор высказываний западников по “национальному вопросу”. Последний аспект идейного наследия западничества мало исследован. Как показыва- ет Щукин, западники вовсе не были космополитами. Более того, “многие из них легко становились великодержавными шовинистами или, точнее, империалистами. Выше абстрактных требований прогресса, свободы личности и социальной справедливости в ряде ситуаций ставился этатист- ский принцип raison d’etat. И, что особенно важно подчеркнуть, подобные взгляды и настроения были необходимым логическим и психологическим следствием западнического мировоззрения” (с. 255). Щукин абсолютно прав в том, что такая позиция была характерна для многих “детей столетия империй” и не совсем прав, видя в этом отступление от “либеральной идеологии, которая провозглашает гражданские права не только для отдельных граждан, но и для отдельных наций и народ- ностей, желающих создать неза- висимые государства” (Там же). В действительности, либералы XIX века весьма амбивалентно относи- лись к “принципу национально- сти”, и пресловутый raison d’etat играл в этом не последнюю роль10 . Видимо, следует согласиться с Щукиным в том, что “западники в значительной мере способство- вали становлению и укреплению русского имперского сознания” (с. 256), хотя несомненно и то, что эта тема еще ждет более подробного и тщательного исследования. К сожалению, формат рецензии не дает возможности затронуть все сюжеты монографического иссле- дования В. Г. Щукина о классиче- ском западничестве – можно лишь рекомендовать эту книгу всем, кто занимается русской историей и культурой. 10 См. О. Ю. Малинова. Либеральный национализм (середина XIX – начало ХХ века). М., 2000; Maciej Janowski. Wavering Friendship: Liberal and National Ideas in Nineteenth Century East-Central Europe // Ab Imperio. 2000. № 3-4. ...